Путешествие в Закудыкино - Аякко Стамм

– Нет. Не мог Иуда предать.

Навязчивый голос внутри сознания свербел, острой иглой пронизывая мозг.

– Это не предательство…, это не может быть предательством…. Наверное, это послушание Учителю, ведь сказал же Он: «Что делаешь, делай быстрее…». Послушание до самопожертвования…, до великого самопожертвования, если не равного…, конечно, не равного Христовой жертве, но сопутствующего ей…, добровольное предание имени своего на вечный позор и проклятие ради исполнения великой миссии спасения человечества, воссоединения его с Богом. Наверное, это так. Всего вернее, это так.

Восьмидесятилетний старик, измученный долгой жизнью, болезнью, обострившейся в последнее время, а всего более внутренней борьбой, опустошающей душу, раздирающей её в клочья, борьбой веры и опыта, плоти и духа, борьбой всегда ищущего, вольного разума с архаичной, неизменной от создания внутренней природой. А ристалищем борьбы той непременно становится такая хрупкая и ранимая душа человеческая. Он снова попытался забыться сном. Болезнь не отступала, она давила, усиливала своё влияние на уставшее от жизни тело. А грёзы, продолжительные, началом из детства грёзы дарили возможность пожить чужой, но ставшей уже своей, родной жизнью – ведь в ней он был рядом с Ним, с Учителем. Сон не шёл, убегал, унося с собою отдохновение и покой, негу и сладость забытья, уникальную возможность жить, дышать, чувствовать и страдать, приносить страдание, но не нести ответственности за него. Тогда память, всегдашняя, незримая спутница фантазий и сновидений, восполнила, заменила собой упущенное сном. Он вспомнил давно покинутую, но не забытую Родину – прекрасную, чудную колыбель славянства.

Далёкая, некогда оставленная за тысячи километров земля, давняя, разменянная временем долгой жизни эпоха детства, отрочества и юности, хранимая в памяти яркой неугасимой звёздочкой. Боже, как же давно это было. Тихий, уютный уголок словацких Карпат, увитый виноградниками, как древняя колыбель христианства – Иудея. Ласковое солнце, всегда свежий воздух, наполненный ароматами трав и садов. Доброжелательный, радушный народ, гордо именующий себя карпатороссами, несмотря на многовековое, тяжкое иго и невероятные притеснения иноверцев твёрдо хранил свое национальное русское самосознание и святую Православную веру, пусть даже под личиной насильственно навязанной унии с Римом. Боже мой! Всё тот же Рим!

Трудно представить себе уголок, более приспособленный Создателем для тихой христианской обители. Место отдохновения от суетных мирских забот для стариков-монахов и школа духа, смирения, послушания для юных иноков и послушников. Он сроднился с этой обителью. Ещё младенцем, будучи уроженцем этих мест, принял Крещение с именем Василий от рук основателя её и первого Архимандрита[52]. С детских лет проводил в её стенах всё свободное время, отроком неукоснительно выстаивал с братией длинные монастырские службы, ревностно выполнял возлагаемые на него посильные послушания. Уже в девятилетнем возрасте слёзно просился принять его в монахи, а в одиннадцать лет окончательно поселился в обители и стал её трудником[53]. Вася был тих, молчалив и послушлив, по-прежнему отдавал всё свободное время монастырским делам и участию в богослужениях, но особенно любил читать. Может поэтому послушания в монастырской печатне, бывшей тогда центром православного миссионерского движения Европы, стали Василию особенно по душе, и им он предавался со всей пылкостью юного сердца. Здесь, в печатне они и познакомились.

Это нельзя назвать дружбой. Какая дружба может быть между тридцатилетним иеромонахом[54], несшим в печатне послушание наборщика, и тринадцатилетним мальчиком-трудником? Но они много времени проводили вместе, и в типографии, и редкими часами отдыха, и по дороге в Медвежье, куда мчались вдвоём на монастырских велосипедах узенькой тропкой, что бежала через чудный своей красотой карпатский лес. Молодой иеромонах по направлению церковноначалия окормлял в тех местах два словацких села: Медвежье и Порубку, а юный трудник ежедневно ездил на учёбу в среднюю школу в городке Свиднике. Так что до самого Медвежья они дружно крутили педали, и ничто не мешало им разговаривать и обмениваться рассказами о родных местах.

Интеллигентный, прекрасно образованный отец Виталий (так звали молодого иеромонаха, постриженного с этим именем, отчасти в честь аввы[55] и основателя монастыря – Владыки[56] Виталия) много рассказывал Василию о своей Родине, о России. Не о той поруганной, обездушенной советской России, которой пугали в Ладомирове местных подростков едва ли не больше чем другим известным пугалом – германским фашизмом. Он говорил о Великой России, о Славной России. Накопившей за более чем тысячелетнюю историю неисчерпаемый багаж мудрости и силы духа, никому и никогда не подвластного и никем не разгаданного. О Державной России, собравшей под могучие крылья двуглавого орла множество малых народов-соседей, которая стала им защитой, принесла просвещение и освящение их светом Православной веры, унаследованной от далёкой Византии.

«Я застал царскую Россию… – говорил отец Виталий. – Я помню её в деталях, а главным образом я помню её дух – в царское время всё было спокойно и благочестиво. Бывало, выйдя в сад, слышишь перезвон церковных колоколов. Так хорошо и сладко было на душе, будто небо спускалось на землю, и чувствовался непонятный, глубокий мир. Запомнил я всё это скорее не просто памятью, а сердечной памятью…».

Сын морского офицера флота Его Императорского Величества отец Виталий с горечью рассказывал о том, как однажды всё это рухнуло, пало под гнётом инородного, иноверного ига: «Вспоминается интересный случай… Я точно помню, как бабушка взяла газету и сказала следующие слова: „Это конец России!“. На передовой странице крупными буквами было написано, что Государь отрёкся от престола. Я помню это незабываемое ощущение, когда грянула революция. Всё переменилось. Само небо поблекло. На всех напал мистический страх. Все потеряли душевный мир…».

Василий слушал и с жадностью впитывал в горячую, пылкую душу рассказы о стране, волею судьбы призванной стать его второй Родиной – Родиной духовной. Наверное, ещё тогда, в те далёкие времена он затаил в душе мечту, ставшую с возрастом целью всей его жизни. Мечту приехать в Россию, и не просто посетить туристом, а как бы вернуться в неё. Вернуться победителем, триумфатором, разбивающим несметные полчища врагов, восстанавливающим её Славу и Могущество, возвращающим ей величайшее из сокровищ мира – Святую Православную Церковь …

Сегодня, согбенный под тяжестью лет многотрудной жизни, уставший от болезни, преследующей его все последние годы, наделённый властью и саном Митрополита, он как никогда близко подошёл к осуществлению той детской мечты, приблизился к цели своего существования. То ли он увидел на финише? Об этом ли думал и мечтал? Ради этого ли безжалостно отдавал дни, месяцы, годы, ценность которых познаётся только теперь, когда тебе восемьдесят, и всё что ты мог, был в состоянии сделать, ты уже сделал. Остаётся подвести итог. Каков он этот итог?

– Нет. Это не предательство…, это не может быть предательством… – прошептали сухие губы. А сознание, прежде чем раствориться в спасительном сне, вывело из недр памяти ещё одно воспоминание, ещё один эпизод из того далёкого времени, когда деревья были большие и зелёные, отец молодой и сильный, а мама живая.

В конце великой войны, летом 1944 года Красная армия приближалась к Карпатам. Журнал «Православная Русь», издаваемый обителью, никогда не скрывал отрицательного отношения к коммунизму. Нетрудно было предвидеть судьбу насельников монастыря, захвати их Советы, поэтому большая часть братии предпочла уйти на Запад. Особенно нелегко было решиться на такой шаг местным уроженцам, в том числе и молодому послушнику[57] Василию. Да и как можно покинуть Родину, страну, место, где ты родился, вырос, где тебе знаком каждый кустик, каждое деревце, каждый изгиб дороги…, где живёт твой отец и похоронена мать? Он не хотел уезжать и решил остаться, уповая на волю Божью. Будь, что будет. Основная часть братии уже находилась в Братиславе – столице Словакии, когда настоятелю монастыря удалось пробраться в родную обитель и уговорить Васю присоединиться к уехавшим. Вернувшись в Братиславу, он послал за ним иеромонаха Виталия.

Красная армия уже подходила к Ладомирову, её передовые отряды уже вошли в него, в самом конце улицы, пересекающей всё село от околицы до околицы, уже показались в облаке густой серой пыли башни танков с сидящими на них красноармейцами. Шестнадцатилетний послушник Василий в стареньком подрясничке стоял посреди улицы с Евангелием и парой других книг подмышкой и ожидал решения своей судьбы. На что он надеялся? На что рассчитывал? Он знал, что его юный возраст не остановит комиссаров, и, скорее всего, его ожидает незавидная участь. Так и не увидит он России, так и не войдёт победителем в Москву, так и не возведёт настоящего, истинного предстоятеля Русской Церкви на Священный Патриарший Престол, оскверняемый ныне сталинским выскочкой-назначенцем[58]. Неужели всё так и кончится? Для того ли он родился на свет Божий, об этом ли мечтал, грезил в детстве, увлечённо слушая рассказы отца Виталия? Он закрыл глаза, стоя посреди пыльной сельской дороги и не трогаясь с места. Он чувствовал, как огромная, холодная и чёрная, словно зимнее ночное небо жаба отчаяния неотступно проникает в его душу и постепенно овладевает ею. «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного», – прошептали смиренно уста, а сознание готовилось к худшему, утешаясь тихой, едва заметной радостью потерпеть за Господа.