Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота. А.И. на тему 1905 год. Общий файл. - Борис Каминский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Слава тебе Господи! - Беляев перекрестился. - Я грешным делом начал думать черт знает что.
- Открою вам маленький секрет, - решил добить капитана Борис. - Цикл солнечной активности длится от девяти до четырнадцати лет. Сам пик можно вычислить за неделю, но когда наступит следующий, одному богу известно. Полагаю, есть смысл отметить факт отсутствия чертовщины. Мне так кажется.
- Присоединяюсь, но все же вы меня удивили. Я ожидал увидеть субтильных старичков, а передо мной... .
В начале века образ ученого непременно сопровождался большими диоптриями и козлиной бородкой. Глубокий склероз такого 'выпускника коррекционной школы' застенчиво именовался рассеянностью. Пассажиры на Паганелей явно не тянули, поэтому Федотов с удовольствием взялся развеивать очередной миф.
Когда изрядно продрогшие 'баталисты' вернулись в каюту, то застали ожидаемую картину - продолжая малопонятный разговор, двое усиленно старались выглядеть трезвыми. Степанову с Морозовым показалось, что речь шла о собирательном образе предводителя лесных татей. Звереву же давно наскучили эти разглагольствования, поэтому он счел нужным внести свежую струю:
- Господин капитан второго ранга, господа офицеры, позвольте произнести тост, что в Чили частенько говаривал мой приятель.
Увидев в глазах собравшихся согласие, Димон выдал свой любимый тост:
- Господа вольнонаемные моряки, забудем эту грязную историю. Трупы за борт, барахло поровну, полный вперед!
***
Дальнейшие испытания проходили без каких-либо отклонений от ожидаемого. После Гогланда связь пропала, мощности передатчиков для работы на поверхностной волне уже не хватало. Судно продолжало свой бег на запад - Борис не оставлял надежды получить связь через ионосферу.
Пользуясь свободным временем, Федотов продолжил править сюжет 'своего' романа 'Аэлита'. Поначалу он придерживался авторского варианта. По мере погружения в изломы судеб героев, Борис все больше ощущал какую-то неправильность. Это ощущение было под стать занозе, засевшей в известном месте. Понимание пришло неожиданно. В то утро на полубаке было ветрено, но сухо. Теплая одежда рождала ощущение защищенности и гармонии. На контрасте пришло понимание - неприкаянность и безысходность, вот что возникало в душе при прочтении Аэлиты Толстого. Это складывалось из множества незначительных штришков. Вот граф упомянул 'пыльный двор и некрашеный сарай'. Сознание дорисовывало давно неметеные дворы. Суховей перекатывал пыль и семечную шелуху. Под стать суховею оказались прохожие - люди без цели и заработка. Аналогичное ощущение имело место на умирающем Марсе.
Проявилась ли в том личность писателя или сказалась послереволюционная разруха, доподлинно сказать было трудно. Наверняка имело место и одно, и второе. Борис был уверен - напиши Алексей Николаевич свой роман до революции, звучало бы оптимистичнее, но Федотову никак не удавалось воспроизвести такое настроение, поэтому писанина застопорилась.
Поделившись с Психологом, он получил полную поддержку:
- Старый, на хрена это нытье. Давай жестче, а то эти дикие обороты меня задолбали.
Так предельно четко высказался бывший морпех по поводу настроения авторского варианта романа. Наверное, на него повлияла качающаяся под ногами палуба.
- Ну-у-у, в принципе, я не против, только непонятно, что тебя задолбало?
- Дык, что тут непонятного, это самое, из школьного курса - Подошед к медведю и приставив револьвер к груди, Дубровский выстрелил.
От услышанного в голове у Федотова что-то сдвинулось. Он не был знатоком Пушкина, но сообразил, что револьверов в те времена не существовало. Еще он смутно помнил, что пистолет был вложен в ухо офицеру, хотя за последнее он так же не ручался.
- А нечего на меня так смотреть, я не папа римский. Но так писать нельзя! 'Подошед и приставив', да тебя за это время сто раз ухайдакают!
В итоге роман приобрел нужную динамику и оптимизм. Тому в немалой степени способствовал Зверев. Гусев теперь стал бывшим морпехом. На чужой планете он в совершенстве овладел лучевым бластером и лихо водил в атаки фалангера. Федотов же перенес события на планету Славия, входившую в Третью Звездную Империю.
Чем дальше Федотов следовал эпопее Ливадного (был в его времени такой писатель фантаст), тем больше его охватывали сомнения, что такую галиматью, местный читатель не переварит.
Мысль эта, наконец, возымела некоторое целебное действие. Во-первых, Федотов послал подальше бывшего морпеха. Во-вторых, задумался, на этот раз более-менее глубоко: а что, собственно говоря, он хотел бы сообщить местному читателю? К сожалению, ничего заслуживающего внимания в голову не пришло, но появилась очередная здравая мысль - попытаться найти Алексея Николаевича и свалить на него эту проблему, естественно, дав писателю его собственный, но немного модернизированный сюжет.
На закате четвертых суток, на траверзе Рюген - Копенгаген, пошла отличная связь. Для местных это было сенсацией. В то время 'тупые' приемники не принимали слабую отраженную волну, поэтому связывались только на одну-две сотни миль. Прохождение продержалось около двух часов. За это время удалось узнать все кронштадские новости, передать родным приветы, а командованию результаты испытаний. После полуночи связь пропала. На том цель морских испытаний была выполнена - получена беспрецедентная по дальности связь. Рулевой получил команду разворачивать на шестнадцать румбов.
По мере приближения роковой даты 14 мая переселенцы все больше замыкались. Писанина не клеилась. Зверев все чаще отвечал невпопад, Федотов, погруженный в свои думы, по преимуществу бродил по палубе. Командир, заметивший смурное состояние пассажиров, с расспросами не приставал, а замполита в лице судового священника на борту не водилось.
За полтора суток до возвращения в порт повторилось дальнее прохождение. После общения с берегом не спалось. Беляев вполголоса беседовал в ходовой рубке со старшим офицером. Через приоткрытую дверь доносились обрывки фраз. Зверев рассеянно крутил ручку настройки. Внимание привлекла полившаяся из наушников морзянка.
Молоденький матрос-радист долго ничего не мог понять. Буквы складывались в абракадабру. Рука, записывающая знаки, неожиданно вывела: 'Suvorov', спустя минуту - 'Orol', 'Borodino', 'Оslabia'.
- Ваше благородие, это же....
Миша Тульский вскочил и, сорвав наушники с головы, с ужасом тыкал ими в приемник. На верхней губе радиста отчетливо проступили капельки пота.
- Это же наша вторая тихоокеанская эскадра, как же так? Это же японцы!
В возгласе прозвучало неподдельное отчаяние. Ворвавшийся в штурманскую Беляев увидел всю картину разом: растерянные лица пассажиров, все еще тыкающего в станцию радиста и обрывок текста, на котором отчетливо читались имена российских кораблей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});