Муос: Чистилище - Захар Петров

Вера кивнула, дав понять, что услышала то, что хотела. Но или слишком резкий кивок, или забегавшие глаза Веры, которые та прятала от хитрого взгляда Джессики, рассмешили мулатку. Она хихикнула и, приблизившись к Вере, громко прошептала ей прямо в ухо:

— Твой кивок означает, что при встрече я должна сообщить Вячеславу, что я тебя встречала и что ты просила ему передать, что его совсем не забыла? Ведь так?

Вера ещё резче и ещё смешнее кивнула, отчего они рассмеялись уже вдвоём. Топтавшиеся в стороне убры и стоявший у входа в лабораторию охранник-армеец удивлённо смотрели на нелепо-весёлую беседу офицера спецназа и темнокожей резервантки.

Но возвращение в Урочище после похода в Ботаники вызвало у Веры затяжной приступ депрессии. Ей приходилось видеть смерть, приходилось видеть больных, приходилось видеть умирающих. Но никогда она не была очевидцем медленной гибели целого поселения. Она привыкла, что если где-то беда, значит нужно уничтожить врага, явившегося источником этой беды. В бою можно погибнуть, но бой с врагом — это очевидное средство победить и помочь людям. А против этого врага — спор и грибницы мутировавшего гриба — Вера была бессильна. Она была вынуждена принять, что несколько десятков человек в Ботаниках ждут своей кошмарной участи. Многие из тех, кого она видела в числе здоровых, теперь пребывают в лепрозории, а некоторые пополнили ту разросшуюся кучу, которую даже не назовёшь могилой.

Ещё одной причиной тяжёлых Вериных мыслей, было то, что в Ботаниках остался один из инженеров, фактически обречённый на медленную смерть. Косвенно виновата в этом была она — ведь она сознательно дала условную команду «Холод», то есть запретила применять своим людям оружие. Положение о спецназе разрешало командиру давать такой приказ во время боевой операции только «в крайних случаях при явном численном превосходстве над невооружённым гражданским противником». Не скажи она слово «Холод!» и временный администратор наверняка бы валялся на полу своего поселения ещё до того, как притронулся к кому-нибудь из членов экспедиции. Почему она это сделала? Тут всё ясно — там была Джессика, которой Вера не хотела показывать кровавое шоу. И дело даже было не столько в Джессике, сколько в глупой, мимолётной, толком не сформировавшейся мысли о Вячеславе, овладевшей ею за те полсекунды, в которые она принимала решение. Какой-то примитивной бабской логикой она увязала Джессику с Вячеславом, как будто бы мулатка при каких-то обстоятельствах могла ему рассказать о жестокой, кровожадной Вере. Как глупо!

Но дело сделано, команда «Холод» прозвучала, хотя ботаников было больше, и один из них был с мечом. А значит, Вера превысила свои полномочия, что повлекло последствия, и теперь её могут судить. Свои, убры, конечно, её не сдадут — слишком её уважают в Урочище, да и плевать солдатам на потери штатских. В рапорте по результатам задания она о команде «Холод!» тоже умолчала. «Куда надо» пожелали бы сообщить и капризная трусливая профессорша, и второй инженер, потерявший своего коллегу. Но это только если они поняли, что за команду дала Вера, а это маловероятно. Зато, вот штабист — он-то наверняка всё понял и, скорее всего, сделает то, что должен сделать. Вера хорошо помнила судьбу Зозона, отказавшегося расстреливать детей и женщин в каком-то мятежном поселении. Её ситуация была не лучше, а «смягчающих обстоятельств» у неё в разы меньше, если вообще они у неё есть. Она представила следователя, зачитывающего приговор на общем построении посреди Урочища, позорный срыв погон и переодевание в рубище. А потом рабочие закуют её ноги и руки в цепи, и остаток дней она будет трудиться на каторжных работах на Поверхности, пока не выхаркает свои лёгкие или не сгниёт от рака. Она бы предпочла по-срочному умереть в бою, но такой возможности ей не давал Тхорь или кто-то, стоящий над ним. Веру никуда не посылали, хотя остальные не задействованные на войне солдаты, уходили уже не раз. И она всё больше убеждала себя в том, что это из-за инцидента в Ботаниках.

Общих тренировок в Урочище на время войны не проводили, а саму себя заставить тренироваться теперь Вере было тяжело. Большую часть времени она лежала на шконке, теребя в руках недоделанную Пауком лошадку, или перечитывая «Дзікае паляванне», или просто тупо уставившись в потолок. Так шли дни за днями, пока дневальный из числа тех, с кем она ходила в Ботаники, однажды не заглянул в казарму и с неподдельной тревогой сообщил:

— Стрелка, к тебе следователь.

Ну вот, теперь всё разрешится. Ожидание приговора в любом случае хуже самого приговора. Да и время сейчас не самое плохое — в Урочище нет Сахи и Пахи, да и вообще почти никого нет, и её позор останется только её позором. Но эти фаталистические мысли не сильно успокаивали Веру, и она, прежде чем выйти из казармы, остановилась и сделала успокаивающее дыхательное упражнение, чтобы хотя бы достойно выглядеть в последний момент.

Следователь стоял возле Тхоря — это был он, тот, который привёл её в спецназ. Оба молчали. Каменное лицо следователя, как обычно, ничего не выражало. Откуда-то вспомнилось: «Я тебя породил, я тебя и убью» — это было очень уместно в данной ситуации. Что чувствует этот человек, глядя на неё? Или внутри этой машины правосудия нет чувств, и управляет им лишь мощная пружина из трёх слов: «Сила и Закон»?

— Два месяца назад погиб следователь. Нам нужна замена. Идёшь?

Смысл сказанного туго доходил до Вериных мозгов — она не сразу поняла, что это не приговор и даже не допрос, а предложение новой работы.

— У меня нет времени ждать, пока ты подумаешь. Пока мы доберёмся до места, ты успеешь обдумать и, если что, сказать «нет». Только «нет» будет означать «никогда нет». А теперь я спрашиваю: ты идёшь?

— Да! — быстро выпалила Вера, чем очень удивила уверенного в другом ответе Тхоря.

4

В день Последней Мировой войны в Муос сошли десятки тысяч людей. Разных людей. Они принесли с собой всё своё зло: зависть, ненависть и эгоизм. Ещё вчера их скрытые демоны не показывались или почти не показывались наружу, боясь наказания властей или осуждения окружающих. Но, когда привычный жизненный уклад рухнул, когда голод, смерть и болезни наполнили подземелья, у людей прорвались звериные инстинкты. Вчерашние рабочие и служащие, бухгалтера и домохозяйки, студенты и пенсионеры, отличницы и музыканты оказались на грани выживания. То, чем они занимались раньше, их социальный статус и общепризнанные ценности, уже ничего не значили. Имели значение только еда, лекарства и дающее относительную безопасность оружие. Мораль и человечность потускнели на фоне постоянно нарастающего чувства голода и страха за свою жизнь. Уже в первый день в Муосе убивали, убивали из-за нервного срыва или временного помешательства. Доведенные до грани психического помешательства люди бросались друг на друга из-за неосторожного слова или случайного толчка. Потом стали убивать из-за еды. Или красть еду, что было почти тождественно убийству: обворованный, которому никакого замещающего пайка не полагалось, обрекался на голодную смерть.

Ещё страшней были нападения на хранилища. Сколотившиеся группы бандитов, шатавшиеся в бесчисленных переходах Муоса, нападали на охраны складов, убивали и уносили всю еду, бросали к грани голодного вымирания целые поселения, не оставляя им иного выбора, как нападать на другие поселения, чтобы точно также отвоевать себе кусок.

В первые же месяцы наспех созданные Силы Безопасности и отряды самообороны поселений объявили беспощадную войну бандитизму и преступлениям. Здесь было не до гуманизма и судебных тяжб — застигнутых при преступлении расстреливали на месте или публично линчевали, избивая до смерти. Но далеко не всегда преступников ловили с поличным, гораздо чаще им удавалось скрыться, и полуголодные самозваные сыщики редко находили реальных преступников. И тогда собственное бессилие и слепящая ненависть заставляли их видеть следы преступления даже там, где их не было, убийцами объявляли ни в чём не повинных людей на основе одних лишь сомнительных предположений. Обезумевшие от жажды мщения поселенцы набрасывались на своих соседей только из-за того, что следы воров вели примерно в их сторону, после чего не только убивали тех, кого подозревали, но порою, опьянев от крови, вырезали их семьи, не жалея ни детей, ни женщин, ни стариков. И никто никогда не узнает, сколько невинных казнено в пылу безумной ненависти. Поэтому очень скоро неорганизованное дикое правосудие стало почти такой же проблемой, как и сама преступность.

Декретом Президента Валерия Иванюка в системе Сил Безопасности были созданы суд, прокуратура, адвокатура, следотдел и группа исполнения приговоров, в который были набраны вчерашние работники правоохранительных органов. Но правосудие, скопированное с довоенного, оказалось неэффективным в условиях Муоса. Бюрократизированное расследование и судебные процессы, даже при максимальном их упрощении, были слишком длительны и не могли справиться с преступностью. Да и не мог голодный и разваливающийся на части МУОС содержать большой правоохранительный аппарат. Со временем суд, прокуратура, адвокатура и палачи были сокращены. Остались одни следователи, которые сочетали в себе все эти функции. Письменный процесс тоже полностью упразднён; единственным документом, заменившим многотомные уголовные дела, стал рапорт следователя, содержавший в себе краткие результаты расследования, статьи обвинения и приговор. И никаких апелляций и обжалований быть не могло, потому что приводились в исполнение приговора немедленно, а зачастую исполнялись ещё до вынесения. Следователям давалась такая власть и такие полномочия, от которых обычный человек даже с высоким уровнем нравственности мог стать кровавым беспредельщиком. Но следователи не были обычными людьми…