Записки викторианского джентльмена - Маргарет Форстер

20

Недолговечные радости политики

Сколько бы я ни твердил, что ненавижу новшества и суматоху, вы давным-давно, должно быть, догадались, что я кривлю душой, и на самом деле они воскрешают меня к жизни, особенно когда не требуют усилий и хотя бы на первых порах совершаются сами собой. Именно так в 1857 году мне, словно на блюдечке, преподнесли Оксфорд, и я немедля окунулся с головой в лихорадочную и очень увлекательную деятельность - нет-нет, моя любезная читательница, я говорю не о научной степени, а о месте в парламенте от этого города.

Прошу вас, не сочтите, будто от слишком щедрых аплодисментов и непомерных заработков мне неожиданно взбрело на ум выставить свою кандидатуру в парламент - чего я, кстати, никогда не стал бы делать, если бы мне этого не предложили, - о нет, я смолоду мечтал о политической карьере, пожалуй, с тех же пор, что стал писать. Вы помните, как я однажды агитировал за Чарлза Буллера, которому так жарко поклонялся в юности? А помните, как я витийствовал в Студенческом союзе, как горевал, когда провалился, и как мечтал произнести когда-нибудь блистательную речь? - И только из боязни вам наскучить я не рассказал тут, как увлекался Обществом административных реформ; ну, а американская политика - вы не забыли, какое отвращение я испытал, когда увидел, что в ней нет и быть не может джентльменов; я мог бы перечислять и дальше, но довольно и этого. Вас удивляет, отчего я не баллотировался раньше, но я всегда хотел быть кандидатом независимых, а это требовало средств. Конечно, я мог бы и раньше заседать в Палате как представитель вигов, но был ли в том толк? Зависеть от чужой воли и голосовать по указке, нет, это не по мне, уж если участвовать в заседаниях, то как свободомыслящая личность, и все, что доведется, решать по собственному разумению, без оглядки на высоких покровителей. Как бы я взялся искоренять столь ненавистную мне всеобщую продажность, если бы и сам был подкуплен? Нет, если представительствовать, то как независимый и следовать единственному политическому курсу - своему собственному, но это означало, что все расходы по предвыборной кампании мне предстояло оплатить из собственного кармана. Чем бы ни обернулись выборы, они влетят в копеечку, а если мне повезет и я пройду в Палату, моя дальнейшая общественная деятельность истощит - и очень быстро! - с таким трудом наполненный кошелек. Чтобы пуститься в это разорительное предприятие, мне нужно было, по предварительным подсчетам, примерно двадцать тысяч фунтов, каковой суммой я стал располагать совсем недавно, лишь после того, как поездил с "Четырьмя Георгами" по Англии и основательно набил мошну, - теперь я мог решать: буду я выставлять свою кандидатуру или нет. А тут как раз подоспела оксфордская вакансия, и я решил ею воспользоваться.

Все разразилось очень неожиданно, но молниеносность лишь увеличивала удовольствие от игры. В результате всеобщих парламентских выборов в апреле 1857 года мой друг Чарлз Нит, лидер независимых Оксфорда, прошел в Палату (второе место от Оксфорда досталось кандидату вигов), но вскоре, по несправедливому обвинению во взяточничестве, был лишен мандата, и на июль были назначены дополнительные выборы. Нит уговаривал меня попытать счастья, объяснял, что другого такого случая не будет - нельзя рассчитывать, что он мне подвернется снова, да еще и в удобную минуту, нужно ковать железо пока горячо и, не теряя ни минуты, выставить свою кандидатуру против претендента либералов - богатого ирландского пэра виконта Монка. Как я колебался! Как мучился! Советовался с разными людьми, часами метался по своему кабинету, делал выкладки, лихорадочно подсчитывал свои преимущества, - в общем, безумствовал, пока не принял окончательно решение: дал согласие и помчался в Оксфорд.

Возможно, вы считаете, что Оксфорд вам достаточно известен: там помещается известный университет, и этим все сказано. Но Оксфорд - это не только чудесная река и здания колледжей, увенчанные дремлющими шпилями, куда молодежь приезжает, поучиться, вместо чего кутит и веселится, а люди пожилые - покопаться в книгах, нет, это далеко не все. В Оксфорде - о чем я прежде не догадывался - два разных города. Пока вы ходите вдоль Айсиса или по лужайке у Крайст-Черч или по Броду - по всем известной части, вы видите университетский рай: прекрасная архитектура, зеленая трава, священные традиции, но стоит вам свернуть немного в сторону, взять чуть южнее, перейти мост Магдалины, и перед вами - незнакомый город, нимало не похожий на ту райскую обитель, которую вы только что оставили. Никто из жителей последней словно и не знает, что здесь возникли новые кварталы, кишащие рабочим людом, который тяжко трудится и превратит когда-нибудь сей Храм науки в могучий оплот промышленности. Два Оксфорда не смешиваются друг с другом: студенты и профессора не ходят в новый Оксфорд, и мастеровые не портят своим видом нетленную красу - университетского святилища. Два города предпочитают не замечать друг друга, один - по собственному выбору, второй - по необходимости, и получается диковинное раздвоение - нигде я не встречал ничего подобного. Нетрудно догадаться, какой из Оксфордов был для меня естественной средой обитания, и все же, когда меня, взяв за руку, провели по улицам другого Оксфорда и показали то, чего я никогда не замечал по слепоте или невежеству, я понял, кого бы мне хотелось представлять. Пока в руках у вигов были оба парламентских места, у местных тружеников не было защитника, и я как независимый счел своим долгом взять на себя эту обязанность. Ученый Оксфорд проживет и без меня, и в помощи нуждается не он, а тот, другой, которому я и хотел бы посвятить свои усилия.

Зачем в моих речах так много чувства, - спрашиваете вы. Из-за того, что выборы - занятие будоражащее. Судите сами, к чему взывает кандидат, когда бросает в зал свои кипучие и пламенные речи? Отнюдь не к разуму собравшихся - холодной логикой их не проймешь, сюда приходят поразвлечься, и надо ублажить толпу, иначе наш вития может отправляться восвояси. Вот он взобрался на подмостки, готовый привести заранее подобранные доводы, продуманные и упорядоченные, но тут его перебивают криком: "А как там насчет воскресений?" - и все летит вверх тормашками: если он тотчас не найдет удачного ответа, его больше не станут слушать. Всякими "с одной стороны, с другой стороны" тут не отделаешься - необходимо удержать внимание толпы, и значит, хороши любые средства, даже те, что подешевле и погрубее. Оратор быстро постигает, что лучше всего поможет делу шутка, да попроще, и даже то, в чем нет смешного, он тут же обращает в шутку: как комик в мюзик-холле, он готов встать на голову, лишь бы рассмешить толпу. Иначе ему пришлось бы превратиться в эдакого зверя и, прибегая к грубой силе, обрушивать кулак на все, что под руку попадет: коли нет кафедры, сойдет и чужая голова, и, добившись тишины криком, который поднял бы и мертвых, чеканить каждый слог, даже предлоги и союзы, словно в них скрыта вся премудрость жизни, чтобы расшевелить и самых маловерных. Здесь все решает метод: очень важно, как вы говорите, и вовсе неважно - что, а если вам это невдомек, вас ждет провал, разве что место в Палате вам обеспечено заранее.

Я столько тут наговорил вам разного, но так и не сказал, в чем состояла моя программа, и вы, наверное, заподозрили, что у меня ее вовсе не было, однако программа у меня была, но самая обыкновенная, без всяких новшеств и откровений. Требования мои были просты: увеличить избирательные округи, добиться большей популярности правительства, ввести тайное голосование и допустить до выборов более широкие народные слои, хотя всеобщее избирательное право казалось мне бессмыслицей. Больше всего пришелся по вкусу моим избирателям призыв покончить с правлением аристократии. Слышали бы вы, какой рев поднялся в зале, когда мне задали вопрос, отчего, когда государство находится в тяжелом положении, на выручку всегда зовут какого-нибудь лорда или герцога, чем не хорош просто мистер. Я вижу в этом дань традиции, - ответил я, - отжившей и смешной в стране, где стольким одаренным людям преграждают путь наверх, и, со своей; стороны, хотел бы, чтоб им расчистили дорогу. Как вы понимаете с такими взглядами я мог баллотироваться лишь как независимый: депутат вигов, подотчетный своим сиятельным патронам, не мог бы позволить себе ничего подобного. Конечно, не я один, а очень многие тяготились засильем титулованной знати в правительстве, поэтому мои убеждения встречали самый горячий отклик избирателей, и я учился понемногу играть на их сердцах. Но тут мне было далеко до моих противников, те были мастера ловить на лету любое слово, тотчас выворачивать его наизнанку и, с виду ничего не передергивая, вносить в него какой-то темный смысл. Взять, к примеру, все тот же вопрос о воскресениях. Я как-то сказал, что, на мой взгляд, было бы неплохо, если бы в выходные дни были открыты некоторые зрелищные заведения. Мои соперники немедля это подхватили, представив дело так, будто мистер Теккерей хочет, чтобы не только Хрустальный дворец, Британский музей и Национальная галерея распахнули свои двери в день господень, но и концертные залы, и даже театры. Что тут поднялось! Какой раздался шум, рев, топот! Я тотчас вскочил на ноги и стал горячо возражать: я никогда не говорил и даже не имел в виду ничего похожего; да, я за то, чтоб галереи, музеи и прочие заведения, где можно любоваться предметами искусства, были открыты в выходные дни, но это не касается театров, и сейчас я пользуюсь случаем, чтобы открыто высказать свой взгляд, и громко заявляю: я - против театров в воскресенье. Если закон о воскресеньях и нуждается в пересмотре, то лишь для одного: чтобы найти противоядие от пьянства, которое страшно возрастает именно по воскресеньям, и возрастает прежде всего потому, что простому люду некуда себя девать, и если предложить ему разумные занятия, это, возможно, несколько поможет делу. Но что бы я ни говорил и как бы я ни оправдывался, удар был нанесен, и я узнал по собственному опыту, что доводы хороши при нападении, но не при обороне. Мне следовало догадаться, что выходные дни - больная тема, и высказаться по йей первым, а не дожидаться, пока противники обрушат ее на меня.