Ганнибал. Роман о Карфагене - Гисперт Хаафс

— Ты догадался, не так ли? — с иронией заметил Ганнибал, — Как я уже сказал, нам нужно на юг. Но дорога, берущая начало у Аримина, перекрыта Сервилием. И было бы полным безумием рваться туда. Хорошая дорога через Умбрию тоже отпадает. — Он описал на карте пальцем дугу от устья Пада до Рима, — Западнее отсюда Этрурия, но там нас уже ждет Фламиний, Его легионеры стоят на всех дорогах и перевалах.

— Неужели на всех? — Гадзрубал Седой задумчиво наморщил лоб.

— Всех, которые он считает проходимыми. Поэтому мы пойдем через местность, залитую половодьем реки Арн. Наша цель — Фэсул. — Ганнибал резко ткнул пальцем в карту.

— Но объясни, — Магон схватил брата за плечо, — почему Фламиний полагает, что здесь пройти невозможно?

— А потому, — усмехнулся Ганнибал, — что перевал здесь уж больно крут, а начиная от этрусского поселения Пистория земля немного заболочена.

После спуска с перевала по узкой извилистой дороге из всех слонов уцелел только Сур, которому, казалось, ничто не может принести вреда. Морозная зима с обильно выпавшим снегом наконец закончилась, оставив после себя талые сугробы и недолговечные весенние озерца. В долинах этрусских рек днем было невыносимо жарко, а ночами нестерпимо холодно.

В последний день перехода Антигон уже почти тосковал по далеким Альпам. Накануне их вступления в болота Этрурии Ганнибал заново перегруппировал войско.

— Ты, Тигго, вместе с Ганноном и Гамильконом пойдешь во главе колонны. Я даю вам пятьдесят сотен ливийцев и половину иберов. Внимательно следите за тем, что творится сзади.

Седой скривил рот и медленно кивнул. За ними пойдет часть обоза, потом галлы, затем снова обоз и уже в конце иберийские и нумидийские всадники. Таким образом, если даже галлы взбунтуются и попробуют вернуться в родные края, у них ничего не получится. Именно так поняли распоряжение Ганнибала его военачальники.

Дни, проведенные в почти непроходимом болоте, выделявшем ядовитые испарения, когда им пришлось брести по зыбкой, готовой в любую минуту разверзнуться и проглотить их земле, были, наверное, самыми ужасными за все время похода. Люди едва переставляли ноги, поскольку помимо полных стрел и дротиков колчанов, луков, тяжелых секир, мечей и длинных копий им еще пришлось на себе нести съестные припасы. Внизу противно хлюпала болотная жижа, сверху донимала мошкара, залеплявшая носы и глаза. В жарком, влажном, пропитанном гнилостным запахом воздухе дышать было неимоверно трудно. Ночами же спать приходилось на трупах павших вьючных лошадей или на снаряжении, сброшенном сотней воинов. На нем хватало места только для тридцати человек. Многих притягивала обманчивая твердость сочно-зеленой почвы. Уже через минуту-другую их начинала засасывать трясина. Солдаты пытались выбраться из нее, судорожно цепляясь за кочки и редкие кусты. Те, кому повезло, вылезали из черной вязкой топи безоружные, облепленные тиной. Но в особо топких местах чем больше человек барахтался, тем глубже он увязал и наконец совсем исчезал в болоте, оставляя после себя быстро лопающиеся пузыри. Мулы пропадали в чавкающей болотной жиже, взбивая ногами фонтаны болотной воды, с отчаянным ржанием, напоминающим человеческий крик. Антигон, шедший впереди, как-то оступился и тут же увяз по пояс. Выбраться после нескольких неудачных попыток ему помог Гамилькон, не выпускавший из рук длинной палки. Потом грека посадили на мула, и он долго лязгал зубами в ознобе к разглядывал свои босые грязные ноги — его сапоги навсегда остались в трясине. Здесь же воины порой находили остатки древних запруд, построенных когда-то этрусками. Вдалеке, в зыбкой дымке болотных испарений, вырисовывались зубчатые вершины скал.

В середине второго дня многие заболели лихорадкой. Лекари ничего не могли сделать. Они сами падали с ног от усталости. В одну из ночей Мемнон позволил себе немного передохнуть рядом с отцом.

— Он может ослепнуть, — сдавленным голосом ответил Мемнон на вопрос отца о самочувствии стратега, — Сырость, грязь, перенапряжение — я даже не знаю, когда он в последний раз спал. Оба глаза воспалились, и нужно хотя бы десять дней отдыха в сухом и теплом месте. Тогда с помощью перевязок и травяных настоев его можно было бы вылечить… Но для этого Ганнибала нужно оглушить и привязать к Суру. Магон хотел было так поступить, но Ганнибал мгновенно обнажил меч. — Мемнон медленно повернулся и посмотрел в глаза отцу. Затем он встал и, поскользнувшись на щите, провалился по икры в болотную грязь. К счастью, места здесь были уже не такие топкие. — Мне пора. Но может быть, он послушает тебя.

— Едва ли. — Антигон проводил усталым взглядом сына. — Вот если мы выберемся отсюда…

— Боюсь, что уже будет поздно.

На рассвете третьего дня они вышли на хорошо проторенную в прогибающейся болотистой почве тропу. Когда красный шар солнца выкатился на небосклон, к тем, кто возглавлял головную колонну, приблизился Гадзрубал Седой.

— У него страшные боли, — Он жадно вдохнул воздух и поморщился — доносившийся издалека аромат вереска и полыни смешивался с запахом тления.

Баннон промолчал. Гамилькон хмуро усмехнулся:

— А что мы можем сделать? Ганнибал же… — Он вдруг всхлипнул и отвернулся.

— Вот именно. — Гадзрубал равнодушно посмотрел на валявшийся неподалеку труп галла. — По сравнению с ним мы безмозглые, бесчувственные варвары. Просто черви… В сущности, ему хоть ногу отрезай, он звука не издаст. Его глаза…

Антигон из-под чуть прищуренных век смотрел на ослепительный диск солнца. Даже здоровые глаза еле-еле выдержали бы такой яркий свет.

Во второй половине четвертого дня они выбрались из мелкой, покрытой зеленоватой ряской воды на равнину юго-западнее Фэсула. Высланные вперед в ранние утренние часы разведчики вернулись с хорошими новостями. Они нигде не обнаружили легионеров, но зато нашли превосходное место для привала — большую, хорошо укрепленную римскую виллу с множеством пристроек, виноградниками и оливковой рощей. Коротко переговорив с Антигоном, Ганнон и Гамилькон отобрали добровольцев и, разбив их на два отряда по пятьсот человек в каждом, отправились с двух сторон штурмовать поместье.

Когда Антигон с оставшимися воинами приблизился к нему, бой уже затих. Уцелели почти все постройки, и лишь часть портика с северо-восточной стороны, где защитники виллы сражались до последнего, была изрядно повреждена. На пороге валялся изрубленный мечами высокий лысый старик.

При других обстоятельствах это был бы, наверное, изумительный день. К вечеру в блеске лучей заходящего солнца далекие отроги Апеннин вдруг словно оказались совсем рядом и засверкали каким-то волшебным розово-голубым светом. По ним медленно плыли белые облака, вяло гонимые ветром, налетевшим с Сардинского моря. Сур на удивление легко прошагал мимо растянувшейся в переходе колонны, двух полуразрушенных пристроек и медленно слезавших с коней нумидийцев. Из внутреннего двора выбежал египетский зверек и ловко запрыгнул на цоколь колонны. Воздух наполнился запахом крови, внутренностей забитых коров и дымом костров, звоном снимаемых доспехов, шумом голосов и тихим смехом.

Возле портика Сур вдруг пошатнулся. Погонщик гордо поднял копье стратега с изображением полумесяца Танит и глаза Мелькарта. Сзади сидел Ганнибал. Сур поднял хобот и с жалобным ревом опустился на колени. Из его пасти показались две струйки крови. Погонщик спрыгнул на землю и поддержал стратега, едва не свалившегося с загривка слона.

Ганнибал выглядел ужасно. Его глаза воспалились, распухшее от комариных укусов лицо судорожно дергалось, руки бессильно повисли. Однако он отстранил погонщика, собравшегося было отвести его в дом, и благодарно прижался щекой к голове Сура, а затем сам принялся смазывать морщинистую кожу коровьим маслом. Антигону даже показалось, что слон ободряюще подмигнул стратегу. Затем огромное животное медленно повалилось на бок.

Только Муттину удалось уговорить Ганнибала хотя бы два дня отдохнуть в просторной темной комнате. Стратег вел себя довольно странно. Он неподвижно лежал, не отвечал ни на один вопрос, ничего не ел и не пил. Рядом с ложем лежал один из найденных в подвале копченых окороков, большой круг сыра и стоял распечатанный кувшин со старым вином.

— Он как бы замкнулся в себе, — угрюмо сообщил Мемнон.

Все здесь невольно понижали голоса, хотя от отведенной Ганнибалу комнаты их отделяли один переход и две стены. В главном здании поместья уже привыкли передвигаться на цыпочках, а в палатках и хижинах, где разместились тысячи людей, воцарилась тревожная тишина.

— Уж если кто-то и заслужил покой, так это он, — с непонятной усмешкой заявил Магон, — В войсках — полный порядок, лазутчики — надежные люди, а решения мы пока можем принять сообща. А потом…