Куда убегает ваш утренний кофе? - Екатерина Шварцбраун

А изображение Иисуса Христа сделать можно, потому что человек это изображение Иисуса Христа.

[…]

Мой день выглядел примерно так:

Утром я выпивала с тобой кофе и убегала на работу. Предполагалось, что ты довезёшь меня до метро. Машины шли сплошным потоком, но ты долго не останавливался. Наконец, остановились синие жигули. Ты мог оказаться, например, суховатым анальным типом в роговых очках. Я знала, как с тобой разговаривать: «Пожалуйста, до метро». «Пожалуйста». По дороге не разговаривали, я чувствовала, что ты не в духе. Ты врубал радио. У метро мрачно спрашивал: «Здесь?» «Да, пожалуйста, сколько с меня?» «Нисколько». Я целовала тебя и выпрыгивала в толпу. На работе не отвлекалась. Закончив дела, я решала посидеть на скамейке. Закуривала. Ты подходил почти сразу, иногда садился рядом, тоже курил. На этот раз ты был каким-то чернявым, по всей видимости, проходимцем, впрочем, довольно молодым. Ты спросил меня «Что ты читаешь?» «Про зороастрийцев. Ты сам откуда, случайно?» «С Юга» «Как же тебя звать?» «Зови меня Алладин». Потом я зачем-то потащила тебя в магазин. Ты ходил за мной покорно и подшучивал надо мной. Потом мне это наскучило. Я сказала тебе: «Прощай, Алладин!», и пошла, опустив голову, глядя, как переставляются мои ноги. Рядом шагал ты. Ты матерился и обзывал чёрных суками. Мы сели в метро. Ты выглядел белокурой бестией, весьма поддатой бестией, и пел песню про маму. На голове — бандана. «Мама, бля» — говорил ты, раскачиваясь. Я вышла на конечной, залезла в маршрутку. Ты был сразу в восьми лицах, и это максимум, который я способна удерживать. Я всегда езжу в маршрутке лицом к остальным. Кто-то из тебя спал, кто-то сверкал девичьими глазами, кто-то упорно смотрел перед собой. Я разглядывала тебя всю дорогу. Дома я немедленно входила в сеть, чтобы прочитать, что ты написал за день.

Где-то в этот момент среди моих рабочих посетителей появился один ужасно неприятный тип, по виду — настоящий упырь, со слезящимися красными глазами, с лицом мертвеца и цепкостью репейника. Его фамилия была Мучкин. А звали его как АЧ.

Я думала — что же это за адская ипостась АЧ, и что за муки? Он добивался от меня выгодной сделки, но я от отвращения отобрала у него почти последние гроши. Сделка оказалась очень выгодна для моей фирмы. После этого Мучкин преисполнился ко мне крайнего уважения. Он приходил и стелился, и его мутные глаза засасывали меня, как вампирские болота, и все говорил и говорил деловым тоном, как там обстоят дела в его журнале «Афиша». Однажды он пришел, посмотрел болотным косым взглядом и сделал мне предложение перейти к ним в «Афишу». Он предложил сразу должность директора по PR и огромную, по сравнению с моей, зарплату. Он сказал, что меня там очень ждут, и ценят как отличного специалиста. Он попросил ничего не решать, но просто встретиться с Эндрю Поллсоном, директором. Сам он был директором по распространению. Что же, я пришла поговорить с Поллсоном. Видимо, разговор его удовлетворил. На прощание он сделал мне комплимент — он сказал, что я одеваюсь «совсем, как девушки в Оксфорде» (длинная юбка, вязаный свитер). Он сказал, что надеется увидеть меня в должности директора по пиару. Я ещё плохо понимала, что тут к чему, но уже сделала кое-какую разведку: на втором этаже, где был его кабинет, в рамочках висели выпущенные номера. Я обратила внимание, что обложки разных номеров, по большому счету, ничем друг от друга не отличаются. Из этого следовало, что они выпускают постоянно один и тот же журнал. Почему? Мне сказали, что журнал работает по двухнедельному циклу. По-видимому, предположила я, цикл начинается каждые две недели заново. Что-то у них пробуксовывает. Что же? Я уточнила, в чем миссия журнала. Оказалось — вовлечь читателя в ночную жизнь Москвы. Значит, им так и не удается вовлечь этого их читателя, и каждый раз цикл проскальзывает на начало, догадалась я. Теперь несложно было понять, что же это за читатель. Они приманивали его прелестями мира материи, пытаясь вовлечь в цикл воплощений. А он не привлекался и не привлекался. Я знала, кто это. Это тот прекрасный дух, что стоит за ЕП, когда он не хочет ничего из того, что не вечно, и желает уничтожить мир. Это Принц Хаоса, не желающий становиться новым воплощением на земле. Это сакральное, уставшее от возни с материей, Пуруша, улетающий от Пракрити, — вот кого хотели они поймать. Это тот упрямый юноша, что не стал бы со мной разговаривать, даже если бы я ему что-нибудь сказала — почему я и не говорила ему ни слова.

Кто же были эти существа, задумавшие поймать в свой двухнедельный журнал, как в ловушку, высокого духа? Складывалось впечатление что это существа на отдыхе. Они здесь, похоже, просто развлекались, разрабатывая проект. По Ямвлиху, совершенно очевидно, это были архонты.

В подвалах с тяжелыми сводами располагался отдел распространения, во главе с красносклерым Мучкиным. Они отвечали за самую тяжелую материю, самое нижнее воплощение, распространение в материале. Штат Мучкина составляли асуры и дэвы необыкновенной красоты, с блестящими и влажными глазами, как у оленей. На первом (втором) этаже располагалась редакция — во главе с Редактором Ильей Ценципером-Осколковым. Он был из Щелкунчика. Его мальчики и девочки — те, кто сочиняли все эти завлекательные истории о жизни на земле были чрезвычайно модной золотой молодежью, очень продвинутой, кто в дредах, кто в вытянутых свитерах. Каждая из них была та еще штучка. И, наконец, на третьем, под рыцарской защитой программистов и сисадминов располагалась Прекрасная Дама, дизайнер. Она-то и делала те самые обложки, одну за другой, одну за другой, совершенно одинаковые, и роняла на них хрустальные слезы.

Заведение в целом мне понравилось, и я, немного поколебавшись, пришла к ним директором по пиар. Мне поставили стол в редакции и макинтош с розовым пузырем. Я никогда раньше не пробовала пользоваться макинтошем, и, думаю я, этот макинтош подточил последние капли здравого рассудка, если они у меня ещё были. К тому времени мне уже приходило столько мыслей в голову одновременно, что я очень обрадовалась, обнаружив в макинтоше программные наклеечки пост-ит. Я стала писать на них всё, что следовало сделать. В принципе, стратегию со мной обсуждали очень коротко — необходимо продвинуть распространение журнала в новые, нестандартные области — я уже сама перечисляла — театры, рестораны, кино, заправки, книжные магазины, и так далее. Я понимала, что дело предстоит серьезное: надо сдвинуть с мертвой точки этот проскакивающий цикл, и для начала принялась смотреть и слушать, что творится в этом заведении. В курилке кто-то допрашивал рыжего здоровяка, почему он носит кожаные штаны. Чем ему нравятся кожаные штаны? Здоровяк что-то мялся. В принципе, вполне разумный подход — одобрила я для себя. Если какой-то дух уже облекся в кожаную плоть, есть смысл спросить у него, что его привлекло. Мое же дело было выяснить, что там с этими всеми заведениями. Я начала с театра. В театр мы сходили с прикомандированной ко мне Асурой из отдела распространения. В театре были облупленные стены и плохая лампа, а также старая женщина, которая пообещала нам помочь. Значит, театр для завлечения духа нам обеспечен, но так ли уж это нужно. Ладно, займемся следующим — я поехала в книжный магазин Ад Маргинем. Это были наши враги, подавшие в суд на АЧ за распространение Голубого Сала в интернете. Я договорилась с продавцом, что на одной стене магазина мы закатаем трафаретом огромное слово «Афиша». В принципе, лучше было бы закатать слова Робот Сергей Дацюк, но не всё сразу. Я взяла тачку и поехала на заправку Бритиш Петролеум. Там я заметила, что они налепляют на каждую машину сердечки с надписью «i love bp». А это идея! — подумала я — если на все подряд налеплять сердечки, то он рано или поздно их увидит. А там и написано — «Приходи! Жду тебя!»

Довольная я поехала в офис, и кстати зашла к Осколкову-Ценциперу, чтобы рассказать ему про сердечки. Их можно налеплять в ресторанах, например, сказала я. Да, на дверях — обрадовался Осколков-Ценципер. Идея ему понравилась. Вечером я позвонила Раде и позвала ее по делу в ресторан. По дороге я купила шарик, который если его качаешь на резинке, то светится. Рада сразу же научилась с ним играть. Мы с Радой отлично развлеклись в ресторанах, спрашивая, как они могли бы распространять журнал. Мы заходили во всякие — и китайские, и такие, и хохотали. Потом я сказала: «Поехали». И мы поехали на такси. Куда, Рада не знала. Я знала — к АЧ. Я ей объяснила, что мы будем там делать — мы кинем ему в почтовый ящик кассету с «Воробьиной ораторией» и «Оперой Богатых». Это было срочно необходимо сделать, потому что на одной из сторон была песня про Донну Анну, которая меняла всё. Мы кинули кассету в ящик и уехали обратно. На прощание таксист назвал нас ведьмами. По дороге в метро я увидела безногого десантника, который, конечно же, символизировал АЧ, и заговорилась с ним так, что не заметила, как Рада ушла. Мы целовались. У него была грязная собака.