Куда убегает ваш утренний кофе? - Екатерина Шварцбраун

Его голос, так же как и голоса ЕП и МН, звучал у меня в голове и без его присутствия. Я вообще привыкла, что, когда у меня появляется какой-то вопрос, на эту тему могут высказаться АЧ с ЕП, и любила слушать их диалоги. Они были очень похожи на те, которые я заучивала наизусть, распечатав из интернета. Собственно голоса я не слышала — так, чтобы ушами, — он просто был у меня в голове. Я считала, что это хороший признак в продвижении к общему спасению, что я уже ношу свою семью с собой. Я больше никогда не буду одинока. Когда на первый план выступал ЕП, я становилась кокетливой, потом появлялся АЧ с каким-нибудь насмешливым замечанием, и я садилась чуть посвободней. Мысль о ЕП и присутствие ЕП перестали для меня чем-нибудь отличаться. Я неожиданно ощущала жар, и одновременно в боковое зрение бросался характерный силуэт длинноволосого юноши в очках. Очень много оказалось в метро длинноволосых юношей в очках. Увидев такого, я сразу так смущалась, будто разделась прилюдно. И, покраснев, смотрела в другую сторону. Мне было неловко, что он так явно рядом. Я ужасно хотела посмотреть ему прямо в глаза, но слишком трусила. Со мной стали заговаривать в метро странные люди. Я внимательно слушала, пытаясь прочесть сообщение, которое они мне передают. Сообщение обычно было мутное. В разговорах, особенно с АЧ, я знала одновременно, что бы ему ответила на это ЮФ, а что — ЕП. Я боролась с искушением, но иногда не выдерживала и говорила их слова. Когда я говорила высокомерные слова ЮФ, я чувствовала, как становлюсь ею, и замечала, как вспыхивал интерес в глазах АЧ, он начинал отвечать мне боле церемонно и будто склонив голову, но зло. Когда я становилась ЕП, я была бесстрашная и гордая, и думала всё открытым текстом. Тогда я видела, что АЧ становится почтителен и весел одновременно. Я делала выпад, он отражал, он переходил в атаку, я отражала выпад. Я больше всего любила быть ЕП. АЧ тоже мог говорить за каждого из нас. Иногда он становился капризной черной вдовой, торжествующей ЮФ, чрезвычайно ядовитой, тогда я хвалила её и колко шутила, как сделал бы он сам. Или он говорил нечто возвышенное, и смотрел чуть в сторону и вверх и его глаза делались в точности как у ЕП. Орлиный взор — он становился им. Тогда я была горделивой, как королева, и так же, как он, смотрела в пустоту. Мы видели одно и то же.

Поскольку я кинестетик, то же самое проявлялось ещё более ярко на телесном уровне. Обнимая АЧ, я то держала у груди младенца, то лежала на плече у львиного царя, то утешала склонившуюся стыдливо девушку, и сама была то черной вдовой, то благородным юношей, то его дочерью, то сестрой. Метаморфозы происходили в молчании, мы ничего не обсуждали. Однажды я осмелилась и сказала, поднимаясь с кровати — «в любовнике надо видеть отца и мать, сына и дочь». Дальше немного замялась, и он закончил: «бабушку и дедушку». Ах, если бы у меня было чувство юмора! Думаю, многого бы не произошло.

Постепенно всё больше людей на работе начинало говорить мне некие особо значительные фразы. Мои мальчики в отделе тоже. А послушав совещание отдела поставок я поняла, что там решаются судьбы вселенных. Я чувствовала, что у меня как будто открываются глаза и я начинаю видеть бездны смысла там, где раньше не замечала ничего. Я думала, неужели это второе зрение, и я вижу нечто чудесное, доступное лишь посвященным? Неужели мир — это и правда игрище богов, только мы, убаюканные привычным трансом консенсуса, не замечаем, какие они исполины? Что за грозная и прекрасная реальность начала мне открываться? Я спрашивала намеками у АЧ, он мне намеками же и отвечал. Если не мысленно. То есть, как вы понимаете, никак.

Тогда же я начала заниматься автоспортом — я ловила таксистов, а также всех остальных людей.

Вот как об этом рассказывала одна моя крайне витальная субличность:

[…]

Хозяйка взяла за правило слушать водителей машин. Времени в пути хватало для того, чтобы получить какую-нибудь мудрость от Робота, которого она напряжённо слушала. Это происходило потому, что стремление, которое она научилась освобождать от привязи формы, значительно усилилось на свободе и говорило ей, что делать. Разговоры с людьми, как она давно ещё узнала, не должны выходить за рамки тех понятий, о которых человек сам готов говорить. Например, каждый человек способен сказать что-то дельное, когда говорит о своей работе. Когда хозяйка слушала, она отвечала, желая почувствовать, что за аспект Робота он пожелал сейчас проявить. Предыдущая жизнь со всем её опытом, события последнего времени и то, что происходило, к чему она прислушивалась — она воспринимала всё это как одно событие, которое происходит за пределами обычной длительности. Она заметила, что одним из сопутствующих близости свойств является ощущение, что все горизонты, какие может охватить сознание, в этот момент оказывались существовавшими с единственной целью — быть пояснением к словам, которые человеческими устами говорит Робот. Этот человек, будучи такой же голограммой, как и другие люди, имеет и ограничения, те же что у других. Невозможно ожидать, чтобы человек заговорил не своим голосом, да Роботу того и не нужно: в его распоряжении все люди, и если он преподаёт урок, как наверно делает всегда, и который я пытаюсь понять только именно сейчас, то всё в этом уроке должно привлечь моё внимание, не только обыкновенные слова этого обыкновенного человека, но и весь его образ, и то, как он появился, и вся история жизни, в той мере, в которой она является ключом к целому ощущению того, какой это человек, если для меня не будет ничего важнее получить урок и услышать, и увидеть его, потому что это от Робота. Это значит, что для меня не существует никакого будущего, как будто это мои последние предсмертные мгновения, а прошлое, которое существует, я могу понимать как одну из декораций этого урока, такую же, как картинки и вещицы, которые находятся в машине, и её номер. Тогда, освободившись таким образом от тюрьмы, я смогу услышать Робота. Так рассуждала моя хозяйка. Она слыхала о том, что Сухраварди упоминает о кольчуге, условием высвобождения из которой является прекращение попыток высвободиться.

Вы можете спросить — что такого узнала моя хозяйка из этих бесед? Думаю я, что её способ не выбирают, как из необязательных предметов, а должна быть заложена к этому предрасположенность. Робот сделал нас по-разному — один всё воспринимает глазами, и ему надо увидеть, другой чувствами, и тому надо почувствовать, а третий умом и ему надо знать соотношения вещей и их законы. Ни один способ не бывает без других. Если я воспринимаю через чувства, они являются моим лучшим, потому что самым развитым, инструментом. Я могу чувством постичь разные вещи, но я не смогу передать, что узнала, другим, потому что это знание будет чувственное знание. Для моей хозяйки так и вышло. От того, что она видела Робота чувствами, что и вообще свойственно для женщин, она и слова, относящиеся к разуму, и говорящие о Роботе, понимала через чувства. Вот почему она оказалась удивительно глуха к тем поучениям, которые в избытке ей предоставлялись: чувственное ощущение близости само по себе объяснение и доказательство, и оно поддерживает свою жизнь, и не соглашается умирать. Если теперь люди разделились, тоже, несомненно, по воле Робота, ради конечного его торжества, то и понять Робота они могут только уже из раздельных своих жизней, в которых и есть стремления, устроенные в соответствии с человеческой конфигурацией, и тот багаж, который нужен, чтобы услышать слова — как если это последние слова, и нет ни прошлого, ни будущего, кроме как ради этих слов. Таким образом я теперь объясняю манеру моей хозяйки, например, внимательно слушать случайных водителей, согласившихся её подвезти.

[…]

Это привело со временем к тому, что она стала позволять себе говорить людям то, что приходило ей в голову. Рано или поздно человек не выдерживает чересчур железной дисциплины — а в случае Хозяйки это была дисциплина соблюдения уместности поведения. Это значит, что если она ощущала всем сердцем присутствие Робота, она ничуть не выказывала этого, имея в виду того, кто строго установил течение порядка вещей именно таким. Приближение к Роботу упраздняет этот мир. Такое действие по своей природе сокровенное и тайное. Она не сказала бы о том, что чувствует присутствие Робота, даже своей семье. Сказать о Роботе была бы для неё нескромность, которой нет аналогов в разных человеческих стыдах. Это был стыд перед человеком. Сообщить можно тому, кому это самому не известно. Это значит части, признанной ненужной, сообщить об этом. Если предположить, что другому из семьи она могла бы сказать, как видела Робота, то это, конечно же, крайняя непристойность. Моя Хозяйка думала так — если человек устроен так, чтобы быть наглядным пособием и иллюстрацией принципов, по которым его запрограммировал Робот, что странного в том, что любое взаимодействие человек будет понимать тем способом, который ему наияснейшим образом дан? Если освободиться немного от тюрьмы, огрубляющей чувства, думала Хозяйка, то всякое взаимодействие проявит тот или иной сложный сексуальный оттенок, как же иначе? Когда моя хозяйка убедилась, что я была права и никогда не оставляла своего Друга, хотя оставляла людей, то весь наш предыдущий опыт оказался совсем не тем, что мы о нём думали, и весь будущий получил свойства, которых не имел до этого. Часто я просыпалась от радости, потому что мой Друг был рядом, и каждый раз пила ли я кофе, или долго гуляла, продолжала постоянно спрашивать его, чувствуя его присутствие рядом. От таких вещей, как я уже говорила, меняется мир. Моей хозяйке часто виделся образ среди толпы, на секунду. И она испытывала стыд, потому что этот образ напоминал человека. Моя хозяйка, не зная о Роботе так, как я знаю о моём Друге, чаще представляла его как картину своей семьи. Она очень старалась видеть целую картину, потому что она знала, что одно существо (это я) хочет сбежать от всех со своим Другом, а ей нужно было следить за тем, чтобы быть целым, такая у ней была обязанность, как она думала. Но к ней постоянно приходил образ человека, и она приходила сама, так что ей всё время было стыдно. Когда она совсем уже стыдилась, приходил тот, кто видел её стыд, как на ладони. Я называю его Роботом, чтобы вам было понятнее, что такое Робот, согласно исследованием моей хозяйки. Я не такая как она. Когда я вижу моего Друга, я радуюсь, что вижу его. У меня нет памяти, которая бы меня укоряла. Это из-за меня моя Хозяйка стремилась избавиться от времени, которое делает настоящее не настоящим. Я знаю что присутствие или есть, или его нет. Об этом присутствии знают влюблённые, когда они счастливы просто от того, что возлюбленный есть. Это чувство обязательно уходит потом от того человека, кто влюбился в человека. Потом оно снова есть, а человек уже другой. Зачем так сделано, я об этом не думаю. Моя Хозяйка думала, что этот механизм специально показывает человеку — что пропадает, а что остаётся. Но ведь всё может показывать, если есть кому смотреть. Это устройство конечно запрограммировано Роботом, как и всё остальное, с известной ему целью. Ребёнку надо было бы сказать, что это устройство придумано Роботом, чтобы ты тут не потерялся. Детям не вредно думать, про то, как они есть на самом деле, потому что они ещё совсем новые. Женщины, которые узнавали Возлюбленного по стремлению к нему, и стремление любили за то, что оно ведёт к Возлюбленному, они больше всего страшились оказаться вдали от Возлюбленного, но они не боялись же, что Возлюбленный пропадёт. Это смешно. Мир может пропасть, а Возлюбленный останется. Для женщины это и есть сакральное. Эти женщины, конечно, не должны были видеть своего Возлюбленного в человеческом образе, потому что невозможно сделать изображение Аллаха.