Фараон - Карин Эссекс

— Куда уплывет? — спросила у них Клеопатра.

— Государыня, не забывай о своих целях, — сказали ей советники, как будто она была ребенком, которому требуется напоминать об уроках.

Но Клеопатра не нуждалась в напоминаниях; она и так знала, что ей делать. Она должна снова попытаться защитить себя и свою семью. Она разработала грандиозный план, направленный на укрепление ее союза с царем Мидии. Они провели тайные переговоры, о которых Антоний ничего не знал. Царица понимала, что ей следует подготовить запасные позиции.

Она никогда не бросит Антония, но он, похоже, сам себя позабросил. Однако царица Египта — не какая-нибудь девчонка-рабыня, которой полагается после смерти ее властителя предложить себя в жертву! Нет, она победит, даже если Антоний сменит забвение, даруемое хмельным и плотскими утехами, на забвение самоубийства. Она скроется в Мидии, выйдет замуж за мидийского царя, и вместе они сокрушат парфян и создадут царство, простирающееся от Египта и Аравии до Индии, империю, которой позавидовал бы и сам Александр. Империю, которой в ближайшем будущем придется схватиться с Римом — и победить.

Мидия выдвинула всего одно требование: казнь пленника Антония, царя Армении, которого индийский царь ненавидел по множеству причин. И не в последнюю очередь потому, что они носили одно и то же имя — Артавазд — и индийскому царю уже страшно надоели возникающие из-за этого недоразумения.

— Будет ли это сделано? — спросил у царицы Гефестион.

— Но он — пленник императора, — отозвалась Клеопатра, пытаясь поддержать авторитет мужа.

— Следует ли нам, в таком случае, испросить у него разрешения? — вежливо поинтересовался Гефестион.

Клеопатра отправила к Антонию посыльного за позволением казнить пленника и получила презрительный ответ: «Убивай кого хочешь. Можешь начать с меня».

Военный совет погрузился в молчание — как была уверена Клеопатра, из-за жалости к ней. Она вздохнула, подписала смертный приговор и отправила Диомеда, своего секретаря, дабы тот дал ход делу.

Остаток дня она посвятила работе над своей репутацией. Она позавтракала в публичном зале Мусейона. Всю ее жизнь этот дом, в котором добывали знания и посвящали их Музам, приносил ей утешение. Клеопатре нравилось преломлять хлеб в обществе людей науки, как она это проделывала время от времени с тех самых пор, когда была юной девушкой, а они — ее наставниками. Такова была традиция ее семьи: не только оказывать покровительство ученым, но и поддерживать с ними достаточно близкие отношения.

Смог бы Эратосфен включить в свою автобиографию столь красочные и интересные истории об Арсиное III, которые и поныне могут прочитать ее потомки, если бы великая царица прошлого не отказалась от ограничений, налагаемых саном, и не делилась с ним своими мыслями? Семейство Птолемеев всегда потакало своему пристрастию к литературе и науке.

И теперь, в этот критический момент, важно поддерживать все традиции, чтобы сохранить хотя бы подобие нормальной жизни.

Трапеза проходила в нервозной обстановке. Слухи о разрыве с Антонием и причинах этого разрыва уже успели разойтись по городу. Клеопатра не объявляла о своем прибытии заранее, а просто ввалилась туда в одиночестве, как делала в юности, и перебила неспешную беседу ученых.

При появлении царицы все повскакивали; некоторые выронили хлеб, а молодой Николай выплюнул молоко, чтобы поприветствовать ее. Так они и стояли у своих обеденных лож — рты забиты, руки трясутся — до тех пор, пока Клеопатра мягко не велела им сесть, пытаясь восстановить атмосферу непринужденной беседы.

Царица воспользовалась возможностью успокоить ученых, рассказав им множество подробностей битвы при Акции и заверив, что у нее имеется множество планов, позволяющих достичь победы.

Она поняла, что ей следовало это сделать еще несколько месяцев назад; несомненно, они давно сплетничают между собою о последствиях этой битвы. Вероятно, некоторые уже подыскали себе местечко на Родосе или в Афинах, а другие размышляют, скоро ли им придется целовать кольцо Октавиана. Клеопатра не сомневалась: с самого дня ее возвращения, если не раньше, они шлют письма своим коллегам в Грецию, расспрашивая их о подробностях битвы. Никто так не смакует подробности неудачи и слухи, как интеллектуалы.

Клеопатра видела, что ученых удивило ее очевидно хорошее настроение. Они наслушались болтовни слуг касательно состояния, в котором пребывал Антоний, и, должно быть, ожидали увидеть ее подавленной. Особенно после того, как дошли слухи о ее «поражении»: И теперь ученые вели себя при царице так, как держатся при тяжело больном или недавно овдовевшей женщине, — осторожно и с преувеличенной заботой и вниманием.

Клеопатра улыбнулась Николаю — тот пытался незаметно стереть выплюнутое молоко с бороды, — а затем старику Филострату, некогда бывшему ее наставником. Возможно, Филострат ожидал приватной аудиенции, как в те давние времена, когда Клеопатра просила у него совета. Однако теперь его обыкновение изъясняться велеречиво и многозначительно предоставлялось ей бесполезным и излишним. У нее не настолько крепкое терпение, чтобы выслушивать афоризмы.

Но Филострат стар; он напоминает Клеопатре о тех временах, когда еще был жив ее отец, когда она находилась под защитой царя, и потому царица питала к старому философу некоторую привязанность.

Клеопатра заставила себя выказать любезность Арию, одному из наставников Цезариона, хотя он никогда ей не нравился и доверия не вызывал. И все же она терпела его — ради Цезариона. Сын Цезаря высоко ценил проведенную Арием работу по разделению философских школ на логические, физические и этические. Мальчик унаследовал интеллект Цезаря, но не его способность к холодному, рассудочному мышлению.

А впрочем, разве Цезарь не покровительствовал этому тщеславному глупцу Цицерону, столько раз предававшему его и непрестанно кричавшему о честолюбии Цезаря — вплоть до тех самых пор, пока сенаторы не пустили в ход свои кинжалы? Цезарь ценил интеллектуальную беседу выше верности, и у Клеопатры сложилось ощущение, что ее сын унаследовал это предпочтение.

Как наделить человека способностью верно оценивать других людей? Можно ли научить этому? А вдруг она повторила ту же ошибку, связав себя с человеком, что сидел сейчас в особняке у моря? С человеком, который некогда был неистовым воином и завоевателем, а теперь только и был способен что хвастаться и выделываться перед куртизанками.

Клеопатра завершила непринужденную беседу с философами и покинула их, предоставляя всем возможность приготовиться к полуденной церемонии, идея которой пришла ей в голову, когда она входила в порт своего великого города.

Когда они причалили, Клеопатра первым делом приказала, чтобы поэтам хорошо заплатили за песни о ее победе и славе. Весть о царском пожелании быстро дошла туда, где могли недурно состряпать подобные дифирамбы.

Еще одна идея посетила Клеопатру, когда они с Антонием получили известия о том, что некоторые из их солдат дезертировали и перешли на сторону Октавиана. В этот миг Клеопатра увидела, как лицо Антония осунулось, плечи поникли, а руки бессильно повисли, словно он был больной мартышкой, а не командиром величайшей в мире армии. И в тот миг она поняла, что ей следует поторопить круговорот времен. Ибо этот круговорот отчетливо предписывал, чтобы сыновья посягнули на власть отца.

Антулл и Цезарион еще молоды — одному четырнадцать, другому шестнадцать, — но не моложе, чем был Александр, когда сокрушал города, которые его отец, царь Филипп, великий воитель, взять не мог. Быть может, сочетание самоуверенности и дерзости Антулла и острого разума Цезариона сумеет в совокупности создать вождя, которым их отец более не является. Эти двое — больше чем братья; они — две стороны великой личности, как две половинки платоновской души. Они никогда в жизни не ссорились; вместе они составляют единого человека — великого человека. Кровь Цезаря и кровь Антония, соединенные с кровью Александра и Птолемеев. Разве могут они потерпеть поражение?

Мать подробно объяснила им все это. Они впитывали ее слова с жадностью юности, и обоим не терпелось принять царскую мантию, которую царица Египта возлагала на их юные, сильные плечи.

Антулл, учтивый и порывистый, обещал Клеопатре, что поведет солдат своего отца к победе во имя своей царственной матери. Он приложился к руке царицы, а затем поцеловал ее — свою матушку — в лоб, и Клеопатре на миг захотелось, чтобы все сложилось иначе и она могла начать все сначала. Как было бы хорошо, если бы мужество и энергия этого юноши стали движителем ее планов!

Ее старший сын, царь царей, принял судьбу, что была предназначена ему с того самого мгновения, когда его великий отец совокупился с его царственной матерью. Он даже не улыбнулся — лишь торжественно поклонился, и длинные руки, унаследованные им от Цезаря, качнулись, словно ветви молодого дерева под ветром.