Адмирал Колчак и суд истории - Сергей Дроков

В годовом отчете за 1919–1920 гг. народного комиссара иностранных дел РСФСР Г.В. Чичерина VIII съезду Советов тот вынужденно отмечал, что на Дальнем Востоке действуют «не наши Советы и не наша Красная армия, а местные красные партизаны»[569].

В ходе процесса на Атамановском хуторе всячески подчеркивалась связь эсеров и меньшевиков с деятелями буржуазных партий, а в сознание масс внедрялся тезис о том, что члены небольшевистских социалистических партий «никогда не остановятся перед искушением установить самостоятельные правительства». Эта главная задача перед ЧРТ Сибревкома была четко сформулирована государственным обвинителем, заявившим, что судебный процесс уничтожил все партии в Сибири.

Оценка защитников политической ситуации в Сибири, с нашей точки зрения, позволяет несколько по-иному подойти к пониманию процесса, получившему обозначение как «теоретическое» стремление кадетов добиться антисоветского белогвардейского единства[570]. И доказательство тому – серьезные сдвиги в политических воззрениях широких слоев населения, находившихся под влиянием эсеро-меньшевиков, которые не придерживались безусловной коалиционности с цензовыми элементами, обусловив сохранение гражданского мира внутри демократии добрососедскими взаимоотношениями с советской Россией.

Войдя в правительство Колчака, проводившего разграничение двух принципов в управлении страной с момента освобождения от большевиков Поволжья и Сибири (делового, внепартийного и узкопартийного социал-революционного)[571], члены партии Народной свободы воспринимались населением как представители «старого типа», монархисты, «перекрасившиеся» в республиканцев. Эта причина объясняет отторжение сознанием масс предлагавшегося кадетами «рационального» способа передачи власти и провал сближения «левого» и «правого» центров.

Тем временем первыми, кто понял существенную разницу между центральной и местной советской властями в вопросе государственного строительства, были «правящие» кадеты в правительстве, обновленном с приходом на пост председателя Совета министров В.Н. Пепеляева.

Некоторые из них, например приехавший в Омск в конце июля 1919 г. председатель делегации Союза городов А.А. Червен-Водали, категорически возражали против кандидатуры нового премьера, полагая, что подобная смена «будет рассматриваться обществом как поворот к еще большей реакции […] министр внутренних дел в глазах общества представляется ответственным за господство произвола в управлении»[572].

Согласившись принять пост товарища министра после эвакуации в Иркутск, он принимал все зависящие от него меры к привлечению общественности к деловой работе, а свое назначение оговорил условиями: «сотрудничество с городскими и земскими самоуправлениями» и «созыв Земского сибирского собрания с законодательными функциями»[573]. Сам же премьер Пепеляев пытался заручиться поддержкой у «земствующих» эсеров.

Если согласиться с мнением Г.З. Иоффе, что «эсеры, меньшевики и близкие им «общественные деятели» не спешили блокироваться с «полевевшими» кадетами и монархистами, сознавая, что те уже политические мертвецы, судорожно хватавшие их – пока еще живых»[574], то возникает закономерный вопрос – для чего вести переговоры с «мертвецами»? Ответ, видимо, кроется в первоначальном шатком положении эсеро-меньшевиков, когда «маятник» мог качнуться в сторону кадетов, если бы не «одиозность» фигуры Пепеляева и их недостаточная настойчивость в наделении Земского собора законодательными функциями, так умело позднее использованная советской Москвой в Приамурском крае и Владивостоке.

Материалы судебного процесса сыграли определяющую роль для развития советской историографии Гражданской войны в Сибири. Несомненно, второй главной задачей инициаторов процесса была попытка дать свою интерпретацию недавних событий по «большевистской» схеме развития, в отличие от «идеологии правых социалистических элементов». С 13 по 26 июня 1920 г. в московских «Известиях ВЦИК» государственный обвинитель А.Г. Гойхбарг выступил с целой серией статей, посвященных суду на Атамановском хуторе. Цикл начинался конечно же с критики небольшевистских партий на примере и с прямым использованием его следственных материалов.

«В Советской республике, где «социалисты» ходят жаловаться иностранным гостям на стеснение гласности и свободы печати, состоялся гласный и публичный суд, в присутствии 8,5 тысяч, а разновременно десятков тысяч рабочих, красноармейцев и крестьян, – писал Александр Григорьевич. – В течение десяти дней судились не только колчаковцы, но и породившие колчаковщину партии: кадеты, эсеры и меньшевики. Развернувшаяся на суде картина тайных гнусностей этих «пособников демократии» производила такое потрясающее ум человеческий впечатление, что один из подсудимых, бывший у Колчака товарищем министра, повредился в уме: ему стало мерещиться, что у него в камере имеется радио, по которому Ревком узнает мысли подсудимых»[575].

Взяться за перо Гойхбарга заставило якобы желание просветить московских рабочих насчет А.К. Клафтона, возглавившего летом 1918 г. делегацию от международного Красного Креста по освобождению «большевистских жен и детей», взятых чехами в заложники. Вина Клафтона заключалась в том, что он передал обществу Красного Креста решение о согласии чехов освободить заложников в обмен на список общей численностью в 171 человек, где среди четырех категорий людей значились: кадет Н.М. Кишкин, эсер В.В. Руднев, меньшевики Кучин-Оракский, А.А. Трояновский, Р.А. Абрамович и Г.А. Алексинский. На самом деле не чем иным, как только желанием Гойхбарга поведать на страницах столичной прессы о «бурной» деятельности сибирских большевиков в разоблачениях «гнусностей, картины гниения и разложения партий», появление этой статьи объяснено быть не может.

18 июня без каких-либо комментариев Александр Григорьевич опубликовал доклады «тайного военно-дипломатического агента» генерала Головина, изъятые якобы при аресте адмирала А.В. Колчака. С нашей точки зрения, стоит усомниться в достоверности процитированных документов (действительно, представляющих и на сегодняшний день интерес) по двум причинам. Во-первых, чрезмерное «передергивание» текстов маловразумительным примечанием и нелепыми выводами. Например, приводя текст разговора Головина с У. Черчиллем, где последний коснулся вопроса о «немедленном, по захвате Петрограда, снабжении его продовольствием», Гойхбарг пишет: «Вот почему в мае 1919 г. появилось так много гуманных иностранцев, наперерыв (так в тексте. – С. Д.) друг перед другом, предлагавших нам снабдить Петроград сгущенным молоком и иным продовольствием».

Во-вторых, более чем пространное объяснение происхождения использованной информации. Так, цитируя телеграмму от 8 мая 1919 г. с изложением результатов по полученным кредитам от британского военного министерства на отправку русских офицеров в Россию, публикатор сделал помету – «материал Александра Гойхбарга»[576].

В последующих за этими статьями трех циклах газетного варианта Александр Григорьевич Гойхбарг попытался суммировать итоги судебного процесса на Атамановском хуторе. Циклы целесообразно разбить на четыре составляющие части.

Первая – оценка значимости суда. Не вдаваясь в подробности декабрьских 1919 г. и январских 1920 г. событий в Иркутске, где главным действующим «лицом», несомненно, должен был бы явиться Политический центр, Гойхбарг констатировал исторический факт: «…в январе сего года была ликвидирована колчаковская власть. Колчак с увозимым золотом был схвачен под Иркутском. В Иркутске было захвачено множество его министров. Значительной части бывших его министров удалось бежать под прикрытием чехов и японцев. И уже в мае в Омске в чрезвычайном революционном трибунале происходил суд над колчаковцами, – через четыре месяца, когда не осталось и следа уже не только от колчаковской военной силы, но и от его преемника Деникина».

Заявленное обвинительным заключением «мировое значение» процесса через месяц сменилось просто «не имевшим себе равного в истории». В связи с последним, автор заключения посчитал себя обязанным донести до рабочих и крестьян советской России, «во что превращаются приличные, «идейные», «социалистически» настроенные люди, когда они вступают в сделку, в соглашение с прямыми бандитами капитала». Подробно остановившись на обстановке в зале суда, А. Гойхбарг описал «зачарованную толпу», со вниманием слушавшую о страшных преступлениях. До ушей прокурора доносился шепот подсудимых: «Что с ними сделала, как скоро их перевоспитала советская власть!»

Вторая часть – характеристика подсудимых Червен-Водали, Шумиловского, Ларионова, Новомбергского, Преображенского, Хроновского, Краснова и Жуковского. Перед тем как кратко остановиться на «преступных деяниях» подсудимых, Гойхбарг вынужденно сетовал, что от этих представителей интеллигенции левых партий почти ни разу не пришлось услышать «политической нотки». «В политических процессах царского времени всегда скамья подсудимых морально возвышалась над властью, их судившей»[577], – заключил он.