Нерон - Д. Коштолани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ганнибал был раздражен: ему не дает уснуть проклятая птица. Он был способен спать среди шума сражения. Приученный с детства к походной жизни, он засыпал, убаюканный резкими звуками военных труб; бесшабашные песни наемников и ржанье лошадей не будили его. Но сладостное пенье этой птицы и ее беспрерывные трели, тревожили его, как жужжание пчел.
Он вскочил с постели, поискал свой лук среди беспорядочно сваленного оружия, тканей, мебели, и вышел из палатки. Свежесть ночи несколько успокоила его.
Луна сверкала в ясном безоблачном пространстве. Ветер был нежный, несмотря на конец осени; мигали звезды. На трели соловья откликались другие соловьи, рассеянные по деревьям безграничной равнины. Лагерь отдыхал. Потухали костры, вокруг которых спали солдаты в отвратительную перемежку с женщинами и детьми армии, прикрытыми рубищами или дорогими тканями; лошади, выстроенные в правильные ряды, стояли с опущенными головами, взрывая копытами землю.
В глубине осажденный город казался темным и молчаливым, как бы спящим. Слабый свет, который проникал сквозь некоторые повреждения его стен, производил впечатление слегка полуоткрытых глаз, которые бодрствовали, притворяясь спящими.
Ганнибал перескочил через солдат, которые спали у входа в его палатку. Заслышав его шаги, они приподнялись, но, узнав военачальника, снова склонили головы к земле и продолжали храпеть. Это были заслуженные воины Гамилькара, которые почти с религиозным благоговением глядели на львенка своего старого полководца.
Ганнибал натянул лук, обходя палатку, чтобы пустить стрелу в птицу, скрывающуюся на ветке, но вдруг остановился пораженный, заметя подле ствола дерева белую фигуру, которая сверкала, озаренная светом луны.
Это была женщина: амазонка. На ее голове и груди блистали золотой шлем и чешуйчатая броня; вдоль ее ног спускалась белая шерстяная туника, обрисовывая контуры тела; ее сильные обнаженные руки опирались на копье с наконечником, вонзившимся в землю. Черные глаза были устремлены на палатку Ганнибала со странной настойчивостью, не мигая, точно она спала с открытыми глазами; ночной ветер слегка развевал ее пышные, рассыпающиеся по плечам волосы. Позади нее стояла черная лошадь с блестящей шерстью, с нервными ногами и глазами, налитыми кровью, без седла и уздечки, с распущенной гривой и опущенной головой; она лизала край туники амазонки и ее обнаженные ноги, точно собака, повсюду сопровождающая свою госпожу.
— Асбитэ! — Воскликнул Ганнибал, пораженный этим видением. — Что ты здесь делаешь?
Царица амазонок как бы очнулась и при виде военачальника устремила на него влажный и страстный взгляд своих больших глаз.
— Я не могла уснуть, — сказала она слабым мелодичным голосом. — В начале ночи мне грезились ужасные сны. Богиня Танит не охраняла моего покоя, и я видела тень моего отца Иарда, возвещающего мне близкую кончину.
— Кончина! — воскликнул смеясь Ганнибал. — Зачем думать о смерти?
— Разве я бессмертна! Разве не сражаюсь я так же, как и каждый из твоих солдат. Я с жаром кидаюсь на леса копий, стрелы свистят вокруг меня, точно я влеку за собой мантию невидимых птиц; я презираю фаларики с их огненными волосами… но настанет день, когда я умру; сны мне это предвещают.
Асбитэ, как бы боясь проявить перед Ганнибалом еще большее чувство печали, смело добавила:
— Пусть приходит смерть, когда ей угодно. Я не страшусь ее, как карфагенские торговцы, которые тебя ненавидят. Если меня смутил мой сон, то это потому, что, проснувшись, я подумала о тебе. Я не могу объяснить себе, почему у меня явилась мысль, что ты также можешь умереть, и перед твоей смертью, Ганнибал, я дрогнула. Ты должен жить столько же, как бог. Я вспомнила, что ты спишь один в своей палатке, что для того, чтобы охранять входы, ты не держишь стражи, которая бы, бодрствуя, стерегла твой сон, и я почувствовала потребность сделать что-нибудь для тебя, провести ночь, опершись о копье, подле твоего ложа, чтобы помешать предательству врага.
— Какое безумие! — воскликнул, смеясь, африканец.
— Ганнибал, — промолвила серьезно прекрасная амазонка: — вспомни Гасдрубала, супруга твоей сестры. Достаточно было удара, нанесенного рабом, чтобы покончить с ним.
— Гасдрубал должен был умереть, — сказал вождь с убеждением фаталиста. — Этого требовала судьба Карфагена. Необходимо было, чтобы Гасдрубал погиб, очистив путь Ганнибалу. Но нет того, кто бы мог заместить Ганнибала, и он еще будет жить, даже окруженный врагами. Мой сон чуток и моя рука быстра; тот, кто проскользнет в палатку Ганнибала, войдет в свою собственную могилу.
Асбитэ глядела с влюбленным удивлением на юного героя, который откинул лук и, говоря о своей силе, поднял могучие руки. Луна настолько увеличивала его тень, что при движении рук, казалось, он, точно сверхъестественное существо, заключил в них весь лагерь, город, всю равнину.
Амазонка приблизилась к нему, оставив копье подле ствола дерева. Покинув свое оружие, она как бы лишилась воинственной жестокости и подошла к Ганнибалу с женственной мягкостью, глядя на него робкими и влажными глазами, похожими на глаза диких коз, которые бегали по оазисам ее родины.
— Ты нелюдим и жесток, как бог, — вздохнула амазонка. — Тот, кто любит тебя, обречен навсегда гореть внутренним огнем Молоха, так как ты не удостаиваешь погасить это пламя ласковым взглядом, улыбкой. Ты вылит из бронзы; твои глаза вечно устремлены ввысь.
— Нет, Асбитэ, — возразил африканец с сумрачным видом. — Я не полубог, каким ты меня воображаешь, и я несколько более этого: я грозная военная машина без сердца и милосердия, созданная для того, чтобы губить людей и народы, которые попадаются на ее пути.
И Ганнибал ударил себя в сильную грудь, выпрямив свою статную фигуру с мрачным величием, подтверждающим его разрушительную силу.
И возбужденный собственными словами, африканец, с горящими глазами, приблизился к Асбитэ, лаская ее руки и в то же время произнося слова, полные энтузиазма.
— Я хочу быть властителем мира: хочу, чтобы на земле существовал только Карфаген, потому что Карфаген — моя родина. Если бы я родился римлянином, Рим был бы повелителем. Я хочу своим именем затмить память Александра Македонского; хочу быть более великим, чем он! Настанет день, когда мир поразится, увидя меня царящим! Я пройду самые глубокие снега и сровняю горные места, чтобы проложить свой путь.
И он глядел вдаль, точно чувствуя нетерпение, ожидая наступление дня. Луна сверкала с меньшей силой, небо темнело, окрашивая свою лазурь в более густые тона, а со стороны моря замечалась широкая полоса фиолетового света.
— Скоро станет рассветать, — продолжал африканец: — Эту ночь, Асбитэ, ты будешь почивать на ложе из слоновой кости какой-нибудь богатой гречанки и у своих ног будешь видеть старцев города, прислуживающих тебе в качестве рабов.
— Нет, Ганнибал. Я не доживу до конца этого дня, который наступает. Я умру при взятии города.
Умереть?. И ты это допускаешь? Но ведь для того, чтобы враг достиг тебя, надо, чтобы он прошел через Ганнибала. Ты мой брат по оружию. Я буду подле тебя.
— И все-таки я умру.
— Ты боишься?.. Ты трепещешь, дочь Иарба?.. Наконец-то, женщина! Оставайся в своей палатке, не приближайся к стенам, я приду за тобою, когда настанет момент, чтобы ты вошла в город, как госпожа.
Асбитэ выпрямила свой прекрасный стан, точно под ударом плети. Ее большие глаза сверкали гневом.
— Я ухожу, Ганнибал. Начинает рассветать. Приготовь все к наступлению, а я… меня ты увидишь, когда твои войска дадут сигнал.
Она удалилась, опираясь на свое копье и идя среди рядов палаток, сопровождаемая черной лошадью, которая нюхала следы ее шагов, как любящее животное.
Наступил день. Гасли костры и вокруг последних огней виднелись люди, которые подымались с земли, расправляя свои онемевшие члены и скидывая куски тканей, которые прикрывали их. Ржали лошади, которых солдаты отвязывали, чтобы повести их к реке на водопой и почистить.
Со всех дорог съезжались в лагерь большие повозки, нагруженные провиантом и фуражом, и скрип их осей смешивался с песнями солдат, которые, проснувшись бодрыми, вспоминали далекую отчизну и распевали на родном языке.
Царил хаос голосов и криков; каждая народность занимала особое место и одна нация приветствовала другую радостными окриками.
Над лагерем подымался пар от голого и потного тела и от странных пряностей, которые готовились в котелках; раздавался стук больших колотушек плотников, составляющих осадные орудия, которые через несколько часов должны были метать дротики и камни. Некоторые всадники, с развевающимся плащом мчались на сильных лошадях через лагерь к городу, осматривая стены Сагунта, обагренные первыми лучами солнца, на которых начинали шевелиться осажденные.