Короли и капуста (сборник) - О. Генри

Приходите на угол Восьмой авеню и Сорок восьмой улицы в полвосьмого вечера. Я живу там за углом. Но домой мне надо не позже одиннадцати. У меня очень строгая мамаша.

Картер поблагодарил, пообещал явиться точно в назначенное время и поспешил к своей маме, которая уже искала сына, чтобы тот оценил ее новое приобретение – бронзовую Диану.

Курносенькая продавщица с круглыми глазками, будто бы невзначай проходя мимо, ласково подмигнула Мэйзи.

– Что, захомутала еще одного, Мэйз? – спросила она бесцеремонно.

– Джентльмен попросил разрешения меня навестить, – надменно проговорила Мэйзи, пряча карточку Картера на груди.

– Навестить, значит, – эхом лукаво отозвались круглые глазки. – А об обеде у Уилдорфа и катании на машине после этого он ничего не говорил?

– Ой, да брось ты! – устало отмахнулась Мэйзи. – Ты просто помешана на шикарной жизни. Не с тех ли пор, как твой пожарный возил тебя кутить в китайскую кухмистерскую? Нет, про Уилдорф он не говорил, но, если верить карточке, он живет на Пятой авеню. Уж если он захочет угостить меня, будь уверена, что прислуживать нам будет не китаец с длинной косой.

Едва усадив мамашу в свой электрический лимузин и отъехав от Огромного Магазина, Картер закусил губу от глубокой боли в сердце. Он знал, что впервые за двадцать девять лет его жизни к нему пришла любовь. И то, что его возлюбленная так свободно назначила ему свидание на углу улицы, хотя и приближало его к заветной цели, немало его смущало.

Картер ничего не знал о продавщицах. Он не знал, что чаще всего такой девушке приходится жить в неуютной конуре либо в тесной квартире, где полным-полно всяких домочадцев и родственников.

Ближайший перекресток служит ей будуаром, сквер – гостиной, людная улица – аллеей для прогулок. Однако это обычно не мешает ей быть себе госпожой, такой же независимой и гордой, как любая знатная леди, обитающая среди гобеленов.

Однажды в тихий сумеречный вечер, две недели спустя после их первой встречи, Картер и Мэйзи, прогуливаясь рука об руку, забрели в маленький слабоосвещенный парк. Они устроились на скрытой тенистой лавочке.

Впервые он отважился приобнять ее за талию. Ее златокудрая головка блаженно легла ему на плечо.

– Наконец-то! – благодарно выдохнула Мэйзи. – И как вы раньше на это не отважились?

– Мэйзи, – начал Картер серьезным тоном, – вы, конечно, знаете, как я люблю вас. Я искренне прошу вас стать моей женой. Вы знаете меня уже достаточно, чтобы не сомневаться. Вы мне нужны, я мечтаю назвать вас своей… Разница положений не имеет для меня никакого значения…

– А что за разница? – полюбопытствовала Мэйзи.

– Да никакой, в сущности! – быстро поправился Картер. – Действительно, никакой, все это домыслы глупцов. Я могу дать вам роскошную жизнь. Я принадлежу к избранному кругу, и мне по средствам очень многое.

– Да все так говорят… – заметила Мэйзи. – Все как навыдумывают… Вы на самом деле служите в гастрономе или букмекерской конторе. Вы меня зря провести думаете.

– Могу предоставить вам все доказательства, – мягко сказал Картер. – И вы так нужны мне, Мэйзи! Я полюбил вас с первого взгляда.

– Все так говорят, – рассмеялась Мэйзи. – Попадись мне мужчина, который влюбился в меня с третьего взгляда, я бы кинулась ему на шею.

– Пожалуйста, не говорите так, – попросил Картер. – Послушайте меня, дорогая. С тех самых пор, как я впервые взглянул в ваши глаза, все остальные женщины мира перестали для меня существовать.

– Льстец! – с улыбкой воскликнула Мэйзи. – Скольким еще девушкам вы это говорите?

Но Картер был настойчив. В конце концов ему удалось уловить пугливую, трепетную душу продавщицы, прячущуюся где-то в глубине этого мраморного тела.

Его слова достигли сердца, пустота которого служила ему лучшей броней. Впервые Мэйзи смотрела на него зрячими глазами. И нежный румянец залил ее холодные щеки. Замирая от страха, сложила Психея свои трепетные крылышки, готовясь опуститься на цветок любви. Впервые для нее забрезжила какая-то новая жизнь с ее неведомыми возможностями по ту сторону прилавка с перчатками. Картер почувствовал эту перемену и поспешил ею воспользоваться.

– Выходите за меня, Мэйзи, – мягко шептал он, – и мы уедем из этого ужасного города в чудесные края. Мы забудем про работу и дела, и вся жизнь будет одним большим праздником. Я знаю, куда я вас отвезу – я часто бывал там. Только представьте себе чудесную страну, где царит вечное лето, где волны рокочут, разбиваясь о живописные берега, и люди свободны и счастливы, как дети. Мы уплывем к этим берегам и будем жить там сколько угодно, сколько пожелаете. Я увезу вас в город, где множество великолепных старинных дворцов и башен и повсюду изумительные картины и статуи. Там вместо улиц каналы, и люди разъезжают…

– Знаю! – резко выпалила Мэйзи. – На гондолах!.

– Да, – улыбнулся Картер.

– Так я и думала, – отвечала Мэйзи.

– А потом… – продолжил Картер, – мы станем путешествовать, и посмотрим все, что только пожелаем. После европейских городов мы поедем в Индию, и посетим там древние места, и покатаемся на слонах, побываем в сказочных храмах индусов и браминов. Увидим карликовые сады японцев, караваны верблюдов и состязания колесниц в Персии, и все чудеса других стран. Вам ведь это понравится, правда ведь, Мэйзи?

Мэйзи вскочила на ноги.

– Думаю, пора домой, – промолвила она холодно. – Уже поздно.

Картер не стал с ней спорить. Ему было уже знакомо непостоянство настроений этой причудницы, этой мимозы, – никакие возражения тут не помогут. И все же он торжествовал. Сегодня он держал – пусть всего лишь мгновение, пусть на тонкой шелковинке – душу своей Психеи, и в нем окрепла надежда. На миг она сложила крылышки, и ее прохладные пальчики сжали его руку.

На следующий день в Огромном Магазине товарка Мэйзи, Лулу, подкараулила ее за прилавком.

– Как там твой ухажер? – поинтересовалась она.

– А, этот? – небрежно осведомилась Мэйзи, теребя пышные локоны. – Я дала ему отставку. Представляешь, Лу, что он вообразил?

– Неужели закатил тебе сцену? – спросила Лулу, затаив дыхание.

– Как же, дождешься от такого, как он. Он хотел, чтобы я вышла за него замуж и прокатилась с ним в свадебное путешествие на Кони-Айленд.

Персики

Медовый месяц был в разгаре. Квартирку украшал новехонький ковер самого яркого самого красного цвета, портьеры с фестонами и полдюжины глиняных пивных кружек с оловянными крышками, расставленные в столовой на выступе деревянной панели. Молодым все еще казалось, что они очутились в раю. Им никогда не приходилось видеть, «как примула желтеет в траве у ручейка», но если бы такое зрелище попалось им на глаза в указанное время года, они непременно усмотрели бы в нем – ну, все, что, по мнению поэта, должно усмотреть настоящему человеку в таком зрелище помимо желтеющей примулы.

Новобрачная восседала в кресле-качалке, ее ноги покоились на земном шаре. Ее окутывали розовые мечты и халатик соответствующего цвета. Ее головка была занята размышлениями, что говорят в Гренландии, Белуджистане и на острове Тасмания о ее свадьбе с Малышом Мак-Гарри. Хотя это было и не важно. От Лондона до созвездия Южного Креста не нашлось бы ни единого боксера полусреднего веса, способного продержаться четыре часа – да что там, четыре раунда! – против ее новоиспеченного мужа. И вот уже три недели, как он принадлежит ей; и малейшего мановения ее пальчика достаточно, чтобы поколебать его, против которого бессильны лучшие кулаки мира.

Когда мы любим сами, любовь – это самоотречение и пожертвование. Когда любят соседи, нам это видится самомнением и эгоизмом.

Новобрачная скрестила свои ножки в туфельках и задумчиво посмотрела на потолок, расписанный купидонами.

– Сокровище мое, – произнесла она тоном Клеопатры, изъявляющей желание, чтобы Антоний поставил ей Рим в оригинальной упаковке сюда и в сию секунду, – я бы, пожалуй, съела персик.

Малыш Мак-Гарри поднялся и надел пальто и шляпу. Он был серьезен, прям, сентиментален и сметлив.

– Хорошо, – сказал он хладнокровно, будто речь шла всего о каком-нибудь там подписании условий матча с чемпионом Англии. – Сейчас спущусь принесу.

– И смотри, не задерживайся, – пропела женушка. – Я буду скучать без своего гадкого мальчика. Да выбери самый спелый и красивый.

После основательного прощания, не менее бурного, чем если бы Малышу предстояло длительное опасное путешествие в дальние края, Малыш вышел на улицу.

И тут он призадумался, и не без оснований. Была ранняя весна, и маловероятно, чтобы где-то в промозглом унынии улиц и серости лавок можно было купить вожделенный сочный плод золотистой спелости лета.

Возле итальянской фруктовой лавки, что на углу, он остановился и пробежал внимательным глазом прилавки, полные тщательно обернутых в бумагу апельсинов, глянцевитых сияющих яблок и бледных, истосковавшихся по солнцу бананов.