Короли и капуста (сборник) - О. Генри

Похоже, мудрая исполнительная власть, управляющая нашей жизнью, специально распорядилась так, что каждый проходит через все эти три составляющие, и ни одному человеку не удается избегнуть всех трех. В сельской местности они не имеют такого большого значения. Бедность не столь гнетуща, любовь быстротечна, война сводится к дракам за границы сада и соседскую курицу. А вот в больших городах наш афоризм приобретает особую достоверность и силу; и некому Джону Хопкинсу довелось испытать все это на себе за довольно короткое время.

Квартира Хопкинса была похожа на тысячи других. На одном окне стоял фикус, на другом сидел блохастый терьер, изнывающий от скуки.

Джон Хопкинс был похож на тысячи других. Он работал за двадцать долларов в неделю в девятиэтажке из красного кирпича, занимаясь не то страхованием жизни, не то подъемниками Бокля, а может быть, педикюром, ссудами, блоками, переделкой горжеток, изготовлением искусственных рук и ног или же обучением вальсу за пять уроков с гарантией. Не наше дело гадать о призвании Хопкинса, судя по этим внешним признакам.

Миссис Хопкинс была похожа на тысячи других. Золотой зуб, сидячий образ жизни, тяга к смене места по воскресеньям, тяга в гастрономический магазин за домашними лакомствами, погоня за скидками на распродажах, чувство превосходства по отношению к жилице третьего этажа с настоящими страусовыми перьями на шляпке и двумя фамилиями на двери, тягучие часы, в течение которых она липла к подоконнику, бдительное уклонение от визитов сборщика взносов за мебель, неутомимое внимание к акустическим эффектам мусоропровода – все эти свойства обитательницы нью-йоркского захолустья были ей не чужды.

Еще один миг, посвященный рассуждениям, – и наш рассказ сдвинется с места.

В большом городе случаются важные и неожиданные вещи. Заворачиваешь за угол и попадаешь острием зонта в глаз старому знакомому из Кутни-Фоллс. Прогуливаешься по парку, хочешь сорвать гвоздику – и оп! – бандиты нападают на тебя, «скорая» везет в больницу, и ты женишься на медсестре, разводишься, кое-как перебиваешься с хлеба на квас, стоишь в очереди в ночлежку – и женишься на богатой наследнице, отдаешь белье в прачечную, платишь членские взносы в клуб – и все это в мгновение ока. Ты бродишь по улицам, и кто-то манит тебя пальцем, роняет к твоим ногам платок, на тебя падает кирпич, лопается трос в лифте или твой банк, ты не ладишь с женой или твой желудок не ладит с готовыми обедами – судьба швыряет тебя из стороны в сторону, как кусок пробки в вине, откупоренном официантом, которому ты поскупился на чай. Город – жизнерадостный ребенок, а ты – красная краска, которую он слизывает со своей игрушки.

После плотного обеда Джон Хопкинс сидел в своей прямой и узкой, как перчатка, квартире. Он сидел на каменном диване и сытыми глазами разглядывал «Искусство на дом» в виде картинки «Буря», прикрепленной кнопками к стене. Миссис Хопкинс вялым голосом разглагольствовала о кухонном чаде из соседней квартиры. Блохастый терьер человеконенавистнически покосился на Хопкинса и презрительно обнажил клыки.

Тут не пахло ни бедностью, ни любовью, ни войной; но и к такому бесплодному стволу можно привить эти атрибуты полной жизни.

Джон Хопкинс решил вклеить изюминку разговора в пресное тесто существования.

– В конторе ставят новый лифт, – сказал он, отбрасывая личные местоимения, – а босс отрастил бакенбарды.

– Не может быть! – отозвалась миссис Хопкинс.

– Мистер Уиплз, – между тем продолжал Джон, – сегодня явился в весеннем костюме. Мне он нравится. Такой серый с… – Он осекся, ибо почувствовал, что хочет закурить. – Пожалуй, сейчас прогуляюсь я до угла, куплю себе сигарку за пять центов, – заключил он.

Джон Хопкинс взял шляпу и направился по затхлым коридорам и длинным щербатым лестницам на улицу.

Вечерний воздух был легким, на улице звонко пели и смеялись дети, беззаботно прыгая в такт непонятному напеву. Их родители коротали вечер на порогах и крылечках, покуривая и сплетничая. Удивительно, но пожарные лестницы давали приют влюбленным парочкам, которые лишь пуще раздували начинающийся пожар, вместо того, чтобы тушить его.

Ближайшую табачную лавку на углу, в которую и держал свой путь Джон Хопкинс, содержал господин по имени Фрешмайер, который не ждал от жизни ничего хорошего и всю землю рассматривал как бесплодную пустыню. Хопкинс, не знакомый с хозяином, вошел в магазин и добродушно попросил «пучок шпината, не дороже трамвайного билета». Этот намек не добавил Фрешмайеру оптимизма, но все же он отпустил товар, достаточно близко отвечавший требованию. Хопкинс откусил кончик сигары и прикурил от газового рожка. Сунув руку в карман, чтобы расплатиться, он ни нашел там ни пенни.

– Послушайте, приятель, – искренне признался он, – я как-то без наличных. Заплачу вам сразу же, как выйду в следующий раз из дому.

Сердце Фрешмайера подпрыгнуло. Вот оно – подтверждение его убеждения, что весь мир полная мерзость, а человек – ходячее зло. Не проронив ни слова, он обогнул прилавок и накинулся на покупателя. Хопкинс был не из тех, кто спасует перед впавшим в пессимизм табачником. Он моментально подставил Фрешмайеру золотисто-лиловый синяк под глазом в уплату за удар, нанесенный сгоряча любителем наличных.

Стремительная атака неприятеля отбросила Хопкинса на тротуар. Там и разыгралось сражение: мирный индеец со своей деревянной улыбкой[238] был сбит и повержен, и уличные любители побоищ столпились вокруг, созерцая сей рыцарский поединок.

Но тут появился вездесущий полисмен, сулящий большие неприятности и нападающему, и жертве. Джон Хопкинс был мирным жителем, который по вечерам сидел дома и решал ребусы, но и в нем присутствовал неукротимый дух сопротивления, который разгорается в пылу борьбы. Он повалил полисмена прямо на выставленные бакалейщиком товары, а Фрешмайеру дал такую затрещину, что тот пожалел было, что в свое время отказался предоставлять хотя бы некоторым покупателям кредит до пяти центов. А затем Хопкинс принялся удирать, по пятам преследуемый торговцем сигарами и полисменом, чей мундир красноречиво свидетельствовал, почему бакалейщик торгует под вывеской: «Самые дешевые яйца во всем городе».

На бегу Хопкинс заметил, что по мостовой, держась с ним наравне, едет большой низкий гоночный автомобиль красного цвета. Автомобиль подъехал к тротуару, и человек за рулем сделал Хопкинсу знак садиться. Он вскочил на ходу и повалился на мягкое оранжевое сиденье рядом с шофером. Большая машина, фыркая все глуше, летела, как альбатрос, уже свернув с улицы на широкую авеню.

Шофер, не проронив ни слова, вел машину. Автомобильные очки и дьявольский наряд водителя маскировали его как нельзя лучше.

– Премного обязан, дружище! – благодарно воскликнул Хопкинс. – Ты, небось, справедливый малый, тебе противно глядеть, как двое нападают на одного? Еще немного, и я бы пропал.

Ни малейшей реакции со стороны шофера – будто он и не слышал. Хопкинс пожал плечами и принялся жевать сигару, которую так и не выпускал из зубов в продолжение всей заварухи.

Десять минут спустя машина влетела в распахнутые настежь ворота изящного особняка и остановилась. Шофер выскочил из машины и сказал:

– Поспешите. Мадам все вам сама объяснит. Это огромная честь, мсье. О, если бы мадам поручила это Арманду! Но нет, я всего лишь простой шофер.

Оживленно жестикулируя, шофер провел Хопкинса в дом. Его ввели в небольшую, но дорого обставленную гостиную. Мадам, молодая и прелестная, словно видение, поднялась со стула. Ее глаза сверкали гневом, а тонкие бровки красиво изгибались и хмурились.

– Мадам, – обратился шофер, низко кланяясь, – имею честь доложить, что я был у мсье Лонга, но не застал его дома. По дороге домой я наблюдал, как вот этот человек борется… как сказать… с неравными силами. Он дрался с пятью… десятью… тридцатью сразу– и жандармы там тоже были. Да, мадам, он…как сказать… побил одного… трех… восемь полисменов! Если мсье Лонг отсутствует, я подумал, что этот джентльмен также может помочь мадам, вот и привез его сюда.

– Очень хорошо, Арманд, – проговорила мадам, – можешь идти. – Она повернулась к Хопкинсу.

– Я послала шофера, – стала объяснять она, – за моим кузеном, Вальтером Лонгом. В этом доме есть человек, который оскорбляет и обижает меня. Я жаловалась тете, но она только смеется надо мной. Арманд сказал, вы храбры. В наше прозаическое время так мало людей, которые были бы храбры и рыцарски благородны. Могу ли я рассчитывать на вашу помощь?

Джон Хопкинс сунул остатки сигары в карман пиджака. Он смотрел на это неземное создание и впервые чувствовал дыхание романтики. Это была рыцарская любовь, вовсе не означавшая, что он изменил своей квартирке с блохастым терьером и своей подруге жизни. Он женился на ней после пикника, устроенного вторым отделением союза этикетчиц, поспорив со своим приятелем Билли Макманусом на новую шляпу и порцию рыбной солянки. А с этим ангелом, молящим его о помощи, не могло быть и речи о солянке, а что до шляп, то лишь золотая, брильянтовая корона могла быть ее достойной!