Свободное падение - Лорен Миллер

Я едва сдерживалась, чтобы не разреветься.

– Пап, я тоже тебя люблю, – прошептала я. – Очень люблю.

– Хочешь, я прилечу к тебе? – предложил он. – Я бы смог…

– Не надо. Со мной все нормально.

Самолет из Сиэтла в Бостон стоил дорого, а деньги им с Кари доставались нелегко. Похоже, мы с Нортом начали до чего-то докапываться, и присутствие моего отца могло нам помешать.

– Пап, пойми: у меня тут очень напряженная учебная программа. И задают много. Мы бы с тобой виделись урывками. Что это за общение?

– Ну если ты так считаешь, – неуверенно произнес он. – Ты сейчас скажешь, что уже взрослая. Но я-то представляю, как тебе тяжело, когда все надо решать самой.

В этом он был прав. Моя мать умерла давным-давно, мой биологический отец лежал в коме, мой друг детства превратился в придаток к Люксу, моя соседка по комнате исчезла неизвестно куда, а мой фактический отец и мачеха находились в трех тысячах миль от меня. Я ощущала себя оранжевым буем, качающимся на океанских волнах. Но буи хоть крепятся канатами к якорям. У меня якоря не было.

Ты не одинока, – услышала я шепот.

Голос был прав. Я не одинока. У меня есть Норт.

– Пап?

– Да, дорогая.

– А ты знаешь… кто он?

Не могла я произнести слов «мой настоящий отец». Этот человек меня вырастил. Я решила пока не рассказывать ему о Гриффине. Может быть, потом. Но ни в коем случае не сейчас.

– Нет, дорогая, не знаю. Твоя мама не хотела мне говорить. Она считала: будет лучше, если я не узнаю, кто он. Даже не лучше, а безопаснее. Так она мне сказала.

К этому времени я дошла до комнаты и открыла дверь. Внутри было тепло, но мне вдруг стало очень холодно.

– Безопаснее… почему?

– Я не знаю. Твоя мама так сказала. Она даже поставила мне условие: ни в коем случае не пытаться узнавать имя этого человека. И еще она взяла с меня обещание: никогда не говорить тебе, что ты не моя дочь.

– Почему? Чего мама боялась?

На самом деле я подразумевала «кого».

– Этот вопрос, дорогая, я потом задавал себе миллион раз. Но твоя мама молчала. Единственное ее объяснение было совсем кратким. Она считала, что ее жизнь находится в опасности и твоя – тоже. Поэтому мне нужно на ней жениться, а если с ней что-то произойдет – растить тебя. И ни в коем случае не говорить тебе, что я не твой отец. Только если ты сама узнаешь и спросишь.

В то время моему отцу – я все-таки привыкла называть его отцом – было столько же, сколько сейчас Норту. Неужели восемнадцатилетний парень был способен так серьезно и с пониманием отнестись ко всему?

– И ты на все ее просьбы и требования отвечал «да»?

– Для Авианы я был всего лишь другом детства. Но я по-настоящему ее любил и ради нее был готов на все. – Голос отца снова дрогнул. – И потом, она предлагала то, о чем я всегда мечтал. Быть рядом с ней. Я думал, у нас впереди целая жизнь. Я и представить не мог, что она…

Он не мог произнести вслух «она умрет». Не верил в это. Но она умерла, через считаные часы после моего рождения.

Мама считала, что ее жизнь в опасности, и через девять месяцев ее опасения подтвердились.

А вдруг ее смерть не была трагической случайностью?

Ночью я не могла уснуть. Ни я, ни Гриффин не знали, кто вторгался в мамину жизнь. Даже если она и не любила моего приемного отца, она бы не стала придумывать мнимые опасности. Зачем? Этот человек искренне любил ее и готов был принять с чужим ребенком. В головоломке, на которую я натолкнулась, не хватало большого куска, и я не представляла, где мне его искать.

В два часа ночи я включила свет. Я больше не могла ворочаться в темноте, сжимая края моего детского одеяла, которое мама с таким упорством вышивала, торопясь успеть к моему рождению. Мне было чем себя занять, но только не домашними заданиями. Для них требовалось иное состояние. Я взяла с ночного столика выпрошенный у Норта мильтоновский «Потерянный рай». Мамина карточка служила закладкой места, откуда были выписанные ею строки. Я вернулась в кровать. Мои пальцы двигались по одеялу, повторяя спираль Фибоначчи, а я читала вслух:

Себя они творцами возомнилиВ суждениях и выборе своем, и потомуСвободными я создал их, и таковыми им оставаться надлежит,Покамест не поработят самих себя; иначеЯ должен изменить природу их и преступить закон тот высший,Вечный, неизменный, что им свободу уготовил.Они же – падение уготовили себе.

Норт был прав. Если произносить слова вслух, их смысл становился понятнее. «Себя они творцами возомнили в суждениях и выборе своем». Этим Мильтон подтверждал, что у нас всегда есть сила для правильного выбора. Даже если мы редко ею пользуемся. Его слова перекликались с пифагорейским значением буквы «ипсилон» и с еврейским словом «тимшель», выгравированном на перстне Гриффина. «Ты можешь». Ты всегда можешь выбрать между добром и злом, пороком и добродетелью.

Положив книгу на колени, я потянулась к унисмарту. Скорее, по привычке что-то вертеть в руках. А потом… потом я впервые почувствовала Сомнение раньше, чем услышала его голос. Мне показалось, мой мозг был готов услышать слова, исходящие неведомо откуда.

Ты это поднимаешь и несешь. Кладешь в то или иное место, и это остается там.Оно не способно передвигаться.Если ты обратишься к нему, оно не сможет ответить.И спасти тебя от бед оно тоже не сможет.

Странные слова. Странные фразы. Все это напоминало загадки, присылаемые мне тайным обществом. Но сейчас мне не нужно было ломать голову над ответом. Ответ я держала в руке. Я вдруг ощутила всю нелепость своего недавнего благоговения перед этим маленьким прямоугольником. Можно подумать, что на четырех квадратных дюймах, под корпусом, в программном обеспечении унисмарта хранились все тайны Вселенной.

Я убрала «Джемини» на ночной столик и снова раскрыла поэму Мильтона. Перевернув страницу, я увидела вверху, на полях, женское имя и телефонный номер. Они были написаны размашистым почерком, довольно редкими темно-красными чернилами. Кристин. Телефон, судя по коду города, был бостонским.

– Потрясающе… – пробормотала я.

Что называется, отвлекла себя поэзией от тяжелых мыслей. Я едва остановила поток навязчивых мыслей о маме и Гриффине, как на тебе! Теперь в моей голове застряли мысли о девице, не пожалевшей букинистическую редкость, чтобы написать свое имя и телефон. Кто она? Какая-нибудь бостонская подружка Норта? Причем имя было написано не в привычной английской транскрипции, а через «у» – Kristyn. Такое могла придумать только какая-нибудь горячая девчонка. Насколько я знала, раньше у Норта было пруд пруди горячих девчонок. Спал ли он с кем-нибудь из них? Чувствовалось, он опытен в подобных делах. Я это поняла по тому, как он целовался. Следом я вспомнила, как целовалась сама, и у меня вспыхнули щеки. Понял ли Норт, насколько я неопытна?