Том 18. Гимназическое. Стихотворения. Коллективное - Антон Чехов

Рассказ был близок Чехову вниманием к неясным, смутным чувствам героини, находящейся на пороге отрочества и юности (ср. недалеко отстоящие по времени рассказы «Володя» и «После театра»). Влияние Чехова вообще ощутимо в «Софке». И это неудивительно: как вспоминала Шаврова, в то время она «знала наизусть каждое слово, каждую фразу в его рассказах» (Е. М. Шаврова-Юст. В стране минувшего. Воспоминания и встречи за 40 лет. — ЦГАЛИ, ф. 560, оп. 1, ед. хр. 1, л. 103). Реминисценции из Чехова у Шавровой находил также читавший многие рассказы в рукописи М. П. Чехов. Цитируя фразу («А она славная») из одного ее рассказа этого времени, он писал: «Как Вы думаете, откуда Вы сцапали эту фразу? Она не Ваша, хотя и очень у места. Что делать? Вычеркивайте ее поскорее, а то упрекнут Вас в подражании „Тине“ и как еще упрекнут!» (ЦГАЛИ, ф. 560, оп. 1, ед. хр. 12).

Очевидно, Чехов вполне одобрил композицию рассказа — вопреки своему в это время обыкновению, он не менял порядка эпизодов, не сокращал начало или конец и т. п. Как писал Чехов позже, именно «архитектурой» очаровала его начинающая писательница (Письма, т. 4, стр. 273).

Еще два-три года назад он десятками писал небольшие рассказы-сценки, действие которых развертывается на глазах читателя. Изображение событий через восприятия главной героини — также актуальная тогда для него проблема: можно насчитать в эти годы немало рассказов, где повествование ни разу не выходит из рамок «аспекта» персонажа. Обе эти черты Чехов нашел в рассказе и обеим уделил пристальное внимание.

Рассказ Шавровой был построен как сценка, но сиюминутность в нем не выдерживалась: глаголы шли вперемежку то в прошедшем времени, то в настоящем. Правка Чехова здесь очень последовательна: двигающие действия, «повествовательные» глаголы все переведены в настоящее время. Усилены и другие его показатели: вставляются номинативные предложения («Шум, визг, сердитые голоса»); изменяются двусоставные: «слышится шум каменьев, плеск воды в свежеющем воздухе».

Изображение теперь более строго подчинено восприятию героини. Во всех случаях «Мария Ивановна» заменяется в соответствии с номинацией самой Софки на «мама». Ликвидируются случаи нарушения границ этого восприятия: например, исключается упоминание про «игривость» читаемых актером стихов — в соответствии с дальнейшим, где сказано, что «Софка плохо понимает, что тут, собственно, смешно». Ю. Нагибин считает, что по той же причине вычеркнутый «неплохой эпитет» крепенький по отношению к грузинскому князю и «привычный жест» пьющего полковника Иванова — это «глазами Адели Карловны или Софкиной мамы, но не самой Софки» («Литературная учеба», 1979, № 3, стр. 192–193).

Как обычно, Чехов везде вычеркивал разного рода литературные «поэтизмы» и штампы типа «глухие рыдания». «Грозные звуки молодого и звенящего голоса» князя снижены до «бормотания», другой персонаж в окончательном варианте не «взирает», а «глядит», «нежный» ветерок превращен в «свежий». Исключались прямые сентенции и афоризмы: «А бойкость всегда нравится и привлекательна».

Исправляя едва ли не каждую фразу рассказа, Чехов вольно или невольно вносил в него элементы собственной стилистики. Так, в результате перестановок слов или сокращения фразы появляются типические чеховские трехчастные сочинительные конструкции: «Потом все опять пьют, и снова пьют и без конца хохочут;» «Мне тяжело, и вот я пью, и езжу сюда, в горы, с этой компанией, и мне не легче…» Ср. вставленное «чеховское» «и говорит, говорит, говорит…», а также случаи типа: «Софка дергает за повод. Едут». Возникают очень характерные для Чехова присоединения с союзом «и» («И все как будто переменилось…»; «И всем это нравится») и конструкции с «почему-то» (в одном случае это слово вставляется несмотря на то, что в соседней фразе уже есть одно «почему-то»). В некоторых вставках явно ощутим чеховский словарь: «чувство овладевает ею», «вырастает из-под земли», «мешается в массу».

Чехов внес в рассказ и некоторые сюжетные изменения. Два из них существенны. Героиня его, Софка, стала старше на год — теперь ей 16 лет. Иной стала развязка: из рассказа князя о своей любви исключена другая женщина, и Софка вместо поверенной становится той, к кому обращено объяснение. Много сокращений связано с подругой матери Софки Аделью Карловной; она стала совсем эпизодической фигурой. Выброшен отъезд обидевшегося на Адель Карловну генерала. На лишние фигуры, подробности и эпизоды Чехов не раз указывал Шавровой и позже, считая, что она не хочет жертвовать мелкими деталями ради компактности целого. Характерно, что об этом же писал Шавровой и М. П. Чехов, в качестве аргумента ссылаясь на чеховские рассказы: «Отчего Вы всегда беретесь за массу лиц? И Лида, и Орловский, и офицеры, и дипломат, и Шапюзо, и Нетти, и Мисс, и все они в одном рассказе. Зачем так много? Ведь все самые лучшие рассказы Чехова — припомните — имеют не более двух лиц, много — трех („Мечты“, „Счастье“, „Тиф“ и т. д.)» (24 июня 1890 г. — ЦГАЛИ).

Чехов правил и многие последующие рассказы Шавровой (так, он целиком перекомпоновал рассказ «Птички певчие» — см. Письма, т. 3, стр. 288, 472), иные из них хвалил — «In vino», «У гадалки», «Маленькая барышня». О рассказе «Замуж!» писал, что «он очень хорош. Прогресс большущий. Еще год-два, и я не смогу сметь прикасаться к Вашим рассказам и давать Вам советы» (Письма, т. 4, стр. 159). Все эти рассказы были напечатаны в «Новом времени» и его «Приложениях». Но по поводу некоторых рассказов («Ошибка», «Мертвые люди») Чехов делал достаточно резкие замечания: «Это не рассказ и не повесть, не художественное произведение, а длинный ряд тяжелых, угрюмых казарм <…> Где легкость, свежесть и грация?» (там же, стр. 273–274). Действительно, по сравнению с дебютной вещью, пленяющей своей непосредственностью, в следующих рассказах Шавровой гораздо больше литературности. Характерны замечания М. П. Чехова, взгляды которого в этом вопросе, несомненно, были близки к чеховским: «В прежних Ваших рассказах Вы очень оригинальны, естественны, а в „Хрестоматии“ такой тяжелый, торжественный тон!» (15 января 1890 г.) «Описания „воздух… был насквозь пропитан лунным светом. Серебристая мгла (ужасно напоминает Минского и Фофанова) окутала окрестности, опустилась к морю“ и т. д. шаблонны и некрасивы» (7 мая 1890 г.). «„Лицо, обрамленное черными волосами“ и „шляпа, надетая немного назад“ и открывшая „его красивое лицо“ — немножко шаблонные фразы. Их можно часто встретить у Марлитт и у Шпильгагена, да и у наших бульварных романистов (Риваль, Назарьева, Дмитриев), кажется, немало таких общих мест!» (24 июня 1890).

Впервые — «Редактор и книга. Сб. статей». Вып. 3. М., 1962, стр. 255–274.

Печатается по тексту: Владимир Короленко. Очерки и рассказы. М., изд. «Русской мысли», 1887, стр. 143–172, с правкой Чехова. На книге дарственная надпись: «Антону Павловичу Чехову от В. Короленко» (ДМЧ).

О датировке чеховской правки первой главы рассказа В. Г. Короленко прямых свидетельств не сохранилось; из-за отсутствия написанных рукою Чехова слов (вписаны только предлог «съ» и окончание глагола) невозможны какие-либо заключения по почерку. Существуют разные мнения относительно датировки. Наиболее позднюю дату обосновывала Е. Н. Коншина: «Чехов мог позволить себе взяться за правку Короленко только в последние годы, когда он, готовя свои произведения к изданию в полном собрании сочинений, редактировал их, так же тщательно вычеркивая все длинноты» (Е. М. Коншина. Чехов — редактор Короленко. — «Редактор и книга. Сб. статей». Вып. 3. М., 1962, стр. 253). В последней по времени работе на эту тему правка датируется октябрем 1887 г. (З. С. Паперный. «Буду изучать Вашу манеру». Чехов читает Короленко. — В сб.: «Чехов и его время». М., 1977). Более вероятной представляется эта или близкая к ней дата, т. е. 1887–1888 гг., время, когда Короленко и его манера были для Чехова литературно актуальны. Хорошее знание текста рассказа «Лес шумит» видно из письма Чехова Н. М. Ежову от 28 января 1890 г.

В критике имена Чехова и Короленко в это время (и позже) часто ставились рядом; Чехов не был безразличен к этому сопоставлению — в той или иной форме оно не раз встречается в его письмах (см. Письма, т. 1, стр. 278; т. 2, стр. 16, 24, 130, 134, 167 и др.). Как вспоминал позднее И. А. Бунин, «однажды, читая газеты, он поднял лицо и, не спеша, без интонации сказал: „Все время так: Короленко и Чехов, Потапенко и Чехов, Горький и Чехов“» (И. А. Бунин. Собр. соч. в девяти томах, т. 9. М. 1967, стр. 225).

Уже с первых отзывов в критике отмечались коренные различия манер двух писателей. «Каждый самый маленький его рассказ, — писал о Короленко обозреватель „Южного края“, — совершеннно закончен и производит совершенно цельное впечатление <…> Не то у г. Чехова» (Г. «Рассказы» г. Чехова. — «Южный край», 1888, № 2624, 20 августа). Иллюстрированный календарь «Стоглав» посвятил специальную статью сопоставлению Чехова и Короленко. В ней, в частности, говорилось: «Эти два писателя приобрели известность почти в одно время — года два-три назад. Популярность их одинакова, хотя различия между ними очень определенны <…> У г. Чехова наблюдательность очень точная, манера рассказывать простая, фантазия у него участвует как будто только в выработке самой темы рассказа, вся же обстановка его берется из серой жизни. У г. Короленко все рассказы фантастичны; форма у него вообще очень изящна, даже изысканна; иной раз в рассказе его становятся заметны приемы оратора — умолчания, красивые фразы и т. п. У Чехова преобладает наблюдение, у г. Короленко — чувство. Г. Чехов как будто понемногу рассказывает мир, им наблюдаемый, г. Короленко рассказывает точно из своих воспоминаний, и личное чувство всегда сильно проникает его рассказ» («Писатели последнего времени. I. Чехов и Короленко». — «Стоглав». Илл. календарь на 1890 г. СПб., 1889, стр. 55–56).