Чингисхан - Мишель Хоанг

Весной 1222 года Угедей, наконец взял Газни. Жители были, как обычно, убиты или депортированы, а защитные укрепления города разрушены. Затем наступила очередь Герата, который, веря в окончательное поражение монголов после неудачной операции Шиги-Кутуху против Джелал-ад-дина, открыто напал на монгольских оккупантов, несмотря на разногласия среди командования о несвоевременности этой инициативы. В июне 1222 года один из генералов Чингисхана перебил значительную часть населения, затем отступил на несколько километров, постаравшись замаскировать свои войска. Эта хитрость позволила ему снова прийти в Герат, когда многие жители, покинувшие свои разрушенные дома или укрывшиеся в пещерах, вернулись к родному очагу после ухода врага. Тогда монгольские орды снова набросились на пострадавший город, чтобы окончательно разрушить то, что еще уцелело.

Этот трагический эпизод, как бы это ни казалось парадоксально, говорит о том, что резня и разрушения не проводились, может быть, так систематически, как это утверждают персидские хроники. Так, например, известно, что, когда, как и в Герате, в Мерве узнали новость о поражении монголов под Перваном, население охватил энтузиазм. Жители вышли на улицы города, высмеивая нового правителя, поставленного монголами во главе городской администрации, обвиняя его в сотрудничестве с оккупантами. Бывшие офицеры, верные принцу Джелал-ад-дину, ворвались во дворец правителя, чтобы его убить. Жители Мерва отремонтировали пострадавшие дома и здания, починили фортификационные сооружения, затем очистили от песка ирригационные арыки, подняли шлюзы, чтобы снова возделывать огороды и фруктовые сады, окружавшие город. Балх тоже, кажется, вновь обрел часть своего населения и возобновил повседневную работу после ухода захватчиков. Но в Мерв, как и в Балх, монголы отправили новые войска, чтобы уничтожить всех, кто избрал исход в соседние деревни или укрылся в пещерах и превратился в колонистов на своей собственной разоренной земле.

Если монголы назначили чиновников, которым выплачивали содержание, в городское правление Мерва, значит, в городе оставались жители. Поиск сотрудников среди влиятельных людей города объясним только в том случае, если Мерв мог помочь монголам пополнять запасы и даже на какое-то время служить пристанищем. Кроме того, если народные волнения, вызванные ненавистью к захватчикам, вспыхнули в Мерве, они не могли родиться в пустыне; можно предположить, что вспышки сопротивления, даже единичные, возникали во многих районах Хорезмской империи. Но когда захватчики не оставляли на попранной земле трудно заживающих ран?

В своей «Совершенной истории» Ибн аль-Асир, описывая вторжение монгольских армий на земли Ислама, находит слова, полные горькой патетики: «События, о которых я собираюсь рассказать, столь ужасны, что долгие годы я избегал всякого упоминания о них. Нелегко писать о том, что смерть обрушилась на Ислам и мусульман. Ах! Я хотел бы, чтобы мать не родила меня на свет, или чтобы я умер прежде, чем стал свидетелем всех этих несчастий. Если вам скажут, что Земля никогда не знала подобного бедствия с тех пор, как Бог создал Адама, верьте этому, так как это истинная правда… Нет, пока не наступит конец света, мир, несомненно, никогда не увидит подобной катастрофы».

Ужасный ураган, обрушившийся на магометанский мир с Востока, пришел на смену грозе, которая со времени захвата Иерусалима крестоносцами в 1099 году бушевала на Среднем Востоке. Вторжение Чингисхана было первой волной прилива, который двадцать пять лет спустя затопит Багдад и Дамаск. «Атакованные монголами на востоке и франками на западе, мусульмане никогда еще не были поставлены в столь критическое положение. Один только Бог может еще им помочь», — напишет Ибн аль-Асир, когда франки объединятся с монголами, чтобы взять в клещи мусульманский мир.

К концу 1222 года Чингисхан оставил Хорасан, переправился через Амударью, снова прошел по Трансоксиании, чтобы стать лагерем между Бухарой и Самаркандом. Но вот в городе Бухаре, который он разрушил двумя годами ранее, он впервые близко столкнулся с теми, кого недавно победил. Увидел ли он изящный узор изразца или нашел время спуститься с коня, чтобы войти в мечеть? Этого никто точно не знает. Тем не менее известно, что хан пожелал тогда получить какие-то сведения об этой арабо-персидской цивилизации, к которой он только что прикоснулся острием своего меча. Военный человек, из всей архитектуры восточных городов он внимательно рассматривал только потерны, расстояние между амбразурами и бойницы. Завоеватель видел в плодовых садах и полях гречихи только места для лагерной стоянки и запасы травы для коней.

Конечно, в своем окружении хан столкнулся с каким-то отзвуком цивилизации Хорезма. Среди офицеров, писцов и переводчиков из состава его летучей канцелярии, среди сотрудничающих с ним влиятельных людей было много мусульман-турок и персов, которые могли при случае приобщить его к культуре этих стран Востока: особенности экзотических нравов, своеобразие одежды и еды, мастерство кустарных изделий, религиозные обряды — многое должно было возбудить его любопытство.

Так, например, в Самарканде он попросил разрешения присутствовать на молитве в самой мечети. Так как он хотел, чтобы ему объяснили элементарные понятия основ мусульманской религии, ему представили высшее духовенство. Была ли у них робкая надежда обратить в свою веру этого монарха-кочевника, который пошел войной на их народ? Мало вероятно. Все же хатиб или имам, которым было поручено его просветить, были почтительно приняты монголом: хан одобрил основные заповеди корана. Символ веры (chahada), провозглашающий единственность их бога — Аллаха, Лрекрасно согласовывался с его собственной верой в Тенгри, Небо тюрко-монгольских кочевников. Однако, как свидетельствует Рене Груссэ, паломничество в Мекку его удивило: «поскольку Тенгри повсюду», он не понимал, что может существовать особое святое, освященное место. Кажется, что Чингисхан хорошо принял Ислам, или точнее — представление, которое у него сложилось об

Исламе. Несомненно, он видел в этой мусульманской вере, которую только что открыл для себя, новую грань в обширном конгломерате религий после буддизма и несторианского христианства кераитов и найманов.

Несмотря на то, что Чингисидов упрекали в том, что они правили кнутом, часто говорили и об их большой терпимости по отношению к религии. Эта терпимость создана не Чингисханом, она присуща монгольским народам: в противоположность великим империям, византийской, христианской и мусульманской, которые основывались на государственной религии, монгольская империя была от этого свободна. Если Чингисхан был убежден, что само небо Тенгри избрало его, чтобы править миром, он был свободен от всякого религиозного экуменизма. Но в своем безмерном честолюбии он, конечно, пытался вытеснить шаха, «принца верующих», чей трон в Хорезме был пуст.