Argumentum ad hominem - Вероника Евгеньевна Иванова

– Расскажешь о том, что было вчера в клубе? Про песню и остальное?

Петер посмотрел на меня совершенно прозрачным взглядом и ответил, ни секунды не задумываясь:

– Нет.

– Почему?

Наверное, я прочувствовала торжествующее осуждение со стороны Лео всей спиной. И уже готова была признать свое бесславное поражение, но рыцарь вновь оказался рыцарем и спас даму. Хотя вряд ли сделал это осознанно.

– Не поймете. Вы… возможно. Он – точно не поймет.

Стоило бы обернуться и взглянуть на лицо мистера Портера в этот момент: наверняка зрелище было занимательное. Но тогда я бы пропустила ещё более редкое явление природы. Мимолетную улыбку на губах, которым привычнее держать прямую линию.

– Но я могу показать.

Вот! Что и требовалось!

Я победоносно посмотрела на Лео. Через плечо.

– Убедились?

Вообще-то, его было даже жаль. Но лишь чуточку. Потому что сам виноват. Нужно было просто поверить. Или довериться? А, неважно. Капля веры способна творить чудеса, и это главное.

– И что нам требуется?

Петер пожал плечами:

– Просто петь. Так, как вы обычно это делаете. Только не прицельно, а рассеянно.

Ага, нужно просто посканировать пространство. Никаких проблем. Хотя…

Есть такая офигенно бесполезная штука, которая называется мужская гордость. Она ничего не имеет общего с гордостью общечеловеческой, зато начинает кипеть и бурлить в любом мужчине всякий раз, когда требуется поступить именно по-мужски. Например, признать свою ошибку. Или несостоятельность. Или страх. Но это же совершенно невозможно, правда? Отсюда обычно и проистекают те самые дурацкие поступки, неизменно приводящие к катастрофам. Да, иногда, конечно, случаются и подвиги. Но сломанных костей и жизней на второй чаше весов гораздо больше.

– Мистер Портер, вы готовы попробовать?

Уверена, по его спине в эту самую минуту набирала ход струйка холодного пота. Но в целом, сдержался. Даже не дрогнул голосом, излагая:

– Да. С соблюдением… некоторых условий.

О которых, конечно, сообщать во всеуслышание придется мне. Что ж, раз впряглась, вытяну эту телегу на дорогу. Но кое-кто будет мне должен. Всю свою оставшуюся жизнь.

– Зайчик, тут такое дело…

Чувствовать себя дурой приятно только в очень отдельных случаях. И уж точно, не в этом.

– Для мистера Портера все это, как бы, впервые. А чисто теоретически… Есть вероятность неблагоприятных последствий. Поэтому для него важно принять определенные меры. В отношении тебя. Перед тем, как.

Петер слушал, и по глазам было ясно: ни черта не понимает. Но это пока. А когда дойдет до главного… Надеюсь, мы все уцелеем в этом бреду. Так или иначе.

– Если вкратце, то нужно сделать, чтобы ты не мог говорить. И двигаться.

Хлопнул ресницами:

– Это важно?

– Для мистера Портера – очень.

Задумался, то ли вспоминая, то ли что-то прикидывая. Потом зашел за стойку, порылся в каких-то коробках и вернулся с мотком скотча. Только не прозрачного, а серебристого. И протянул его Лео.

Ох, зайчик, ну что ж ты делаешь… Ну нельзя же вот так, прямо. Это ж похуже пощечины будет. Хотя с другой, белобрысой стороны, все ведь совершенно нормально. Даже не жест доброй воли, а согласие. Полное и безоговорочное. Но чтобы его принять, нужно и самому… Вот так, полностью. Быть готовым.

Если бы ещё Петер хоть чуточку понимал, что этот его взгляд почти невозможно выдержать, тем более спокойно. Но тут я слегка виновата. Надо было объяснить и предупредить. Рассказать, что его прямота временами просто убийственна. И если гляделки затянутся ещё хотя бы на четверть минуты…

Он сообразил сам. Вряд ли именно то, о чем думала я, но сделал все, что мог: оторвал кусок липкой ленты и сам заклеил себе рот. Потом вернулся к стойке, к её недоделанной части, сел на пол, просунул руки в переплетение арматуры и скрестил их над одним из железных ребер.

И все равно, понадобилась почти целая минута, чтобы Лео принял это то ли приглашение, то ли вызов. Тщательно обмотал подставленные запястья скотчем, а потом вытянул из брюк ремень и затянул поверх серебра ещё несколько кожаных петель.

Петер подвигал руками, словно подтверждая, что не сможет освободиться, и посмотрел на меня. Без каких-либо чувств, как обычно, только выглядело все это непривычно жутковато. Но раз уж начали, останавливаться не будем. Да и поздно. Потому что прежними мы после сегодняшнего уже вряд ли сможем стать. Даже рыцарь, перед которым мне нереально стыдно. И реально – тоже.

– Начнем?

Лео сглотнул. Белобрысый просто прикрыл глаза. А я…

Запела.

Сканирование пространства не требует особых навыков. Даже наоборот, это почти первое и самое простое, что учатся делать песенницы. Потому что именно этим ощущением тебя накрывает сразу же, как только дар достигает нужной спелости. Кажется, что кокон тела трескается, и то, что в нем томилось, сквозь тысячи, а может, и миллионы крохотных отверстий начинает познавать мир.

Поначалу это очень страшно, вот так отпускать свою суть, потому что думаешь: не вернется домой. Уйдет в безграничье и безвременье навсегда, а ты останешься, куцая, обгрызенная, недоделанная.

Причем, страшно не только в первый раз, но и во второй тоже. А в третий так вообще ужас ужасный настает. И если рядом не окажется умелых наставников, можно уехать крышей, только не наружу, а внутрь.

В какой-то момент, конечно, привыкаешь. Сперва к тому, что это твой личный прибой, в котором ты – море. Потом к ощущениям, которые призрачными водорослями, рыбками и обломками кораблей приносит к тебе твоя же песня. Это больше зрения и круче любой виртуальной реальности. Ещё одно измерение мира. В котором, правда, из одушевленных отражаются только те объекты, которые на это согласны.

Вот и сейчас, залив комнату песней, я поначалу не услышала эхо рыцаря. Но если для меня это уже было вполне обыденным нюансом, то Лео, вступивший следом за мной, заметно напрягся. Пришлось даже тронуть его за плечо, успокаивая: мол, не волнуйся, все будет пучком.

Хотя, когда в дотошно ощупанной среде субмариной всплывает новый объект, это все-таки дергает не по-детски. И я непременно сделаю белобрысому внушение на сей счет. Потому что нехорошо пугать старых больных людей такими хищными обводами и вообще. Но было красиво, да. Минуту, может, две. А потом случилось то, что заставило бы меня ожесточенно тереть глаза, если бы я видела это именно глазами.

Полностью проявившись в песенном поле, Петер позволил волнам несколько раз отразиться, причем, каждый раз – с новой силой, будто раскачивал качели. Чтобы, когда они наберут определенную скорость, вдруг из неприступной глыбы превратиться во