Мои воспоминания о войне. Первая мировая война в записках германского полководца. 1914-1918 - Эрих Людендорф

Именно подобная перспектива не позволяла мне отказаться от надежды на новое сплочение и укрепление государства. Если бы враг ответил так же, как в январе 1917 г., то при более или менее правильном руководстве нация вновь обрела бы нужное настроение, решимость и единство, что непременно положительно повлияло бы на наш боевой дух. И, вне всякого сомнения, подобные перемены тотчас же нашли отражение в войсках и в нашем военном хозяйстве, и тем сильнее, чем раньше это наступило бы. Тогда у нас вновь был бы мощный боевой инструмент, позволявший тверже разговаривать с противником, раз уж он не захотел говорить по-другому. И это не фантазии. Франция, Сербия и Бельгия пострадали куда сильнее, чем мы, и тем не менее выдержали. С приближением войны к нашим границам в душе каждого фронтовика, знавшего по собственному опыту, что представляет собой театр военных действий, поле сражений и даже ближайший армейский тыл, неизбежно возникло бы могучее стремление защитить самое для него дорогое – собственную родину. Когда немецкой земле станет угрожать война всей своей уничтожающей мощью, тогда, рассуждал я, весь наш 70-миллионный народ снова поднимется как один человек и проявит в полной мере свои духовные и физические качества. Как долго обескровленная Франция в состоянии продолжать воевать и после нашего ухода с ее территории, заранее предвидеть было, разумеется, невозможно. Во всяком случае, положение Германии было не так уж плохо, чтобы можно было перед нашим народом и грядущими поколениями оправдать немедленную капитуляцию. Вместе с тем следовало использовать любую возможность для достижения мира.

После длительной и нелегкой борьбы с самим собой я наконец все-таки пришел к определенному решению, сознавая свой долг и чувствуя внутреннюю потребность не сидеть сложа руки, а действовать, невзирая на мнение других, менее осведомленных о положении на фронтах. Принимая во время войны важные решения и отстаивая свою точку зрения, я привык понимать всю меру личной ответственности. И я знал, что на мою голову посыплются упреки и меня объявят виноватым во всех бедах и несчастьях. Однако личные переживания не могли повлиять на мое решение.

28 сентября в 18.00 я отправился в рабочий кабинет генерал-фельдмаршала фон Гинденбурга, расположенный этажом ниже, и высказал ему свои соображения относительно условий заключения перемирия и мира. В связи с событиями на Балканах, сказал я, ситуация может ухудшиться, хотя мы пока и удерживаем наши позиции на Западном фронте. В данный момент мы должны действовать незамедлительно, четко и целеустремленно. Генерал-фельдмаршал внимательно выслушал меня, затем сказал, что собирался поговорить со мной вечером о том же. По его словам, и он долго размышлял над ситуацией и считает конкретные шаги настоятельно необходимыми. Мы оба были согласны: условия перемирия должны предполагать регламентированный и упорядоченный отвод войск с оккупированных территорий и допускать при необходимости возобновление боевых действий на государственных границах. Уход с занятых территорий явился бы с нашей стороны колоссальной стратегической уступкой. Вместе с тем мы не думали отказываться от захваченных на востоке земель. Как я полагал, Антанта вполне сознавала опасность, какую и для них представлял большевизм.

Расставаясь, мы с генерал-фельдмаршалом крепко пожали друг другу руки, как двое мужчин, только что похоронивших самое дорогое и готовых держаться вместе как в добрые времена, так и в самый трудный период жизни. Мы оба были единого мнения, что наш долг повелевает сделать решающий шаг, пытаясь предотвратить который мы приложили столько усилий.

Разговор между генерал-фельдмаршалом и мной, состоявшийся 28 сентября, создал основы для беседы со статс-секретарем фон Гинце. Она состоялась 29 сентября в 10 часов утра в гостинице «Британика».

Сначала фон Гинце обрисовал обстановку внутри страны, не увязывая ее с внешними условиями, и проинформировал о решении, принятом в Берлине накануне вечером. По словам фон Гинце, граф фон Гертлинг не может больше оставаться рейхсканцлером, да и его собственная карьера статс-секретаря, мол, тоже висит на волоске. В Берлине, в связи с ситуацией в стране, должна произойти полная смена общественной системы, установлена парламентская форма правления. Говорил он и о революции снизу. Как он заявил, к королеве Нидерландов за посредничеством не обращались и других шагов в этом направлении не планировалось. Одним словом, никаких положительных сдвигов.

Затем генерал-фельдмаршал и я изложили наше видение обстановки и наше общее мнение относительно условий перемирия. С точки зрения фон Гинце, лучше всего было бы обратиться с предложением о перемирии и мире к президенту Вильсону – идея, давно занимавшая умы чиновников ведомства иностранных дел. Этот план мы одобрили, но посчитали целесообразным, помимо Вильсона, такие же ноты в порядке уведомления направить Англии и Франции.

После разговора мы все вместе немедленно отправились к его величеству, приехавшему в Спа из Касселя. Статс-секретарь фон Гинце повторил свой доклад о внутриполитическом положении, добавив к нему предложение обратиться к президенту Вильсону по поводу урегулирования вопросов о перемирии и мира. Затем генерал-фельдмаршал подробно описал ситуацию на фронтах, которую я коротко подтвердил. Не выражая ни малейшего беспокойства, его величество дал свое согласие на контакт с Вильсоном. По настоянию статс-секретаря фон Гинце после полудня появилось высочайшее предписание прибывшему тем временем в Спа рейхсканцлеру, касавшееся учреждения в Германии парламентской системы правления. ОКХ узнало о нем лишь после его опубликования в печати. Граф Гертлинг счел для себя невозможным претворить высочайшее предписание в жизнь и подал в отставку с поста рейхсканцлера. В Берлине начались поиски нового, теперь уже парламентского рейхсканцлера. Это был весьма странный ход, когда монарх полностью выпустил инициативу из своих рук.

Отвечая на мои вопросы относительно сроков создания нового полномочного правительства, согласования ноты с нашими союзниками и ее отсылки по назначению, фон Гинце назвал вторник 1 октября.

И я ориентировался на эту дату. По просьбе статс-секретаря графа фон Рёдерна, также находившегося в Спа, ОКХ послало вечером 29 сентября майора барона фон Буше в Берлин, чтобы – если имперское руководство сочтет целесообразным – информировать депутатов рейхстага о военном положении. 2 октября в 9.00 вице-канцлер фон Пайер представил майора собравшимся руководителям фракций рейхстага и присутствовал при развернувшейся дискуссии. Майор фон Буше хорошо знал мои взгляды и намерения, которые заранее зафиксировал письменно. Его доклад был объективным и деловым. Он описал стратегическую обстановку на Балканах после отпадения Болгарии и положение на Западном фронте, не поскупился на похвалу нашим солдатам и обратил внимание на чрезвычайно серьезную ситуацию с пополнением воинских частей, которого не хватает для замещения естественной убыли.

В заключение майор барон фон Буше заявил:

«Мы можем в обозримом будущем продолжать воевать и наносить врагу тяжелые потери, оставляя после себя разоренные и опустошенные территории, но выиграть войну мы уже не в состоянии.

Понимание этого вместе с последними событиями и побудили генерал-фельдмаршала фон Гинденбурга и генерала Людендорфа обратиться к его величеству с предложением: боевые действия приостановить и тем самым уберечь немецкий народ и наших союзников от дальнейших жертв.

Как наше крупное наступление 15 июля сразу же было прекращено, когда стало ясно, что его продолжение потребует слишком больших человеческих жертв, так и теперь нам нужно решиться остановить войну, не имеющую никаких шансов на успех. Для этого еще не поздно. Германская армия еще достаточно сильна, чтобы долгие месяцы сдерживать противника, добиваться местных успехов и причинять Антанте чувствительные потери. Однако каждый прошедший день приближает врага к его заветной цели и делает его все менее склонным заключить с нами мир на приемлемых для нас условиях.

Поэтому нельзя терять драгоценное время. В любой момент обстановка может резко ухудшиться, предоставляя противнику возможность яснее увидеть и оценить нашу нынешнюю слабость, что, в свою очередь, имело бы самые роковые последствия как для перспектив заключения приемлемого мира, так и для положения на фронтах. Ни в армии, ни в самой Германии нельзя допускать ничего, что могло бы быть истолковано как проявление слабости. Одновременно с предложением о мире страна должна выступить единым фронтом, свидетельствующим о непреклонной воле народа продолжать воевать, если враг не захочет мира или согласится на него на унизительных для нас условиях.

В таком случае боеспособность войск будет в значительной степени зависеть от крепости тыла и от тех настроений, которые он привносит в армию».