Все исправить - Елена Белова

Знакомый, полузабытый аромат кружил и вызывал в памяти далекое-теплое-светлое: утро в родном доме, улыбку мамы, плюшки…

Вадим открыл глаза.

Да, это та комната, куда он вчера дошел. Дошел, хм. Доплелся. Двигался, как сквозь песок, зыбучий, вязкий. Рухнул на постель, даже не стянув полотенца после душа. И как провалился. Когда он последний раз так спал? Хотя… когда он вообще спал последний раз?

Ладно, подъем. Его ждет рабо…

Вадим замер, так и не сбросив до конца укрывающую его простыню.

Его ждала вовсе не работа. Рядом с постелью стоял маленький раскладной столик, на котором красовались чашка с кофе (от нее отчетливо веяло чарами сохранения температуры) и блюдце с плюшкой. Одной-единственной. А к чашке чьи-то руки заботливо прислонили записку.

Вадим машинально протянул руку.

«Доброе утро, соня. На всякий случай: сегодня 6 августа, дела терпят, Дензил и Александр все держат под контролем. Так что если не выспался, можно добрать еще часок-другой.

P.S. Кофе и плюшка только для того, чтобы у тебя хватило сил дойти до кухни и получить полноценный завтрак. Вздумаешь удрать по своим делам — схлопочешь.

Еще P.S. Кто такая Беатриса? Хотелось бы узнать… когда-нибудь».

Вадим провел рукой по лбу и поймал себя на том, что улыбается. Именно сейчас, когда на столике дымилась чашка с кофе, именно сейчас, когда за летящим почерком вдруг проступил-зазвучал мамин голос, именно сейчас, прочитав полушутливую угрозу, он особо ясно и остро ощутил то, что коснулось вчера усталого сознания.

Он дома.

Вадим не был склонен к самообману: это не его реальность и не его семья. И эта Людмила — не его мать. Преисподняя, они практически ровесники! Но…

Но она как-то справлялась с ролью матери не только для Марины и его здешнего альтер эго — за вчерашний вечер, как бы ни давила каменным прессом усталость, Вадим отметил и спокойное, истинно сыновнее самоощущение сироты Игоря, и обожающий взгляд здешнего Яна, и свободную улыбку Лины. В семье Соловьевых любви хватало на всех. И материнского тепла тоже.

И он может себе позволить немного погреться в этом тепле. Немного… перед тем как опять впрячься и потащить свой воз. Надо поговорить с Димом и разделить работу… Надо узнать, что там накопал Дензил. Надо разобраться наконец с проектом станции и запустить производство хотя бы «сердечников», с территориями станет понятно позже. Надо, кстати, пообщаться с людьми на предмет выделения этих территорий. И лучше побыстрей. Только сначала — Дензил. Вадим поискал глазами свою одежду, снова наткнулся на записку.

«Вздумаешь удрать по своим делам — схлопочешь», — невинно напомнила записка. И Вадим усмехнулся…

На вкус плюшка оказалась именно такой, как он помнил.

Засыпая, они оставили окно открытым, и сейчас листья уютно шелестели, словно приглашая подремать подольше.

Мм… Хорошо-о как!

Тревоги отступили, Дим нашелся, все остальное решаемо! И они наконец выспались. Хорошо так выспались…

Не открывая глаз, Лина мягко «погладила» сонного Феникса — тот курлыкнул — и потянулась погладить кое-кого еще, кто тоже должен был быть где-то рядышком. Но рука нащупала пустоту.

Эй, а где?

«Кое-кто» нашелся неподалеку. Скрестив ноги, Лёш сидел на полу и сосредоточенно работал с шаром. В последнее время молодежь приспособилась не только наговаривать информацию на кристаллы и шары, но и подсоединять к нему клавиатуру и набирать текст.

И сейчас десять пальцев Лёша быстро и легко танцевали на клавишах, и, судя по всему, не первый час. Зеленые глаза сосредоточенно прикрыты, между темных бровей вертикальная морщинка…

— Регенератор, — еле слышно звучит тихий голос. — Две доли крови, очищенной «белым фильтром»… доля «аква витас»… помню. — Неслышно пляшут клавиши под тонкими пальцами, мерцает шар, принимая информацию. — Есть. Дальше. «Взрывник» — заклинание на кварце. Помню. «Песчаный вихрь»…

Лина подождала пять минут. Ничего не изменилось, разве что неведомый «Песчаный вихрь» сменился не менее загадочным «Вороньим граем», а потом еще более непонятным «Радужником».

На «Зимнем дыме» ее терпение иссякло.

— А заклинание от головной боли? — коварно перебила она погрузившегося в дебри загадочного Лёша.

— Сок калины обыкновенной, наложить «концентратор» и выпить после еды, — автоматически отозвался тот, не отрываясь от клавиш.

— Вот как? А лекарство от боли в спине?

— Мышечные лечатся мазью на основе девясила, позвоночные…

Лёш притормозил. Потер лоб, удивленно, как из Зазеркалья, глянул на феникса и, кажется, стал осознавать, где находится.

— У тебя спина болит?

— Не-а, — Лина с усмешкой прищурила глаза. — Но кое у кого сейчас заболит. От метательного снаряда.

— Какого снаряда?

— А такого. Под названием «подушка». Лови!

И метательный снаряд действительно увесисто врезал по спине заработавшегося мужа.

— Будешь знать, как от жены сматываться!

Вторая подушка мелькнула вслед за первой с той же филигранной точностью: не зацепив ни шар, ни любимую Милину вазу, «снаряд» грузно бухнулся в грудь злостного беглеца из супружеской постели.

Лёш охнул и опрокинулся на пол.

— Мне конец, — трагически сообщил он (не забыв подложить под голову метательное орудие). — Твои снаряды разят беспощадно.

— Будешь знать, как удирать из супружеской постели!

Не вставая, Лёш приоткрыл один глаз:

— Нет предела мстительности женщины. И увы, слабы мои силы, и придется мне покинуть этот свет, не исполнив всех обещаний и не отдав супружеского долга…

— Только попробуй! — Лина с удовольствием кинула бы в сторону злокозненного должника еще чем-нибудь, но, увы, простыня в метательные орудия не годилась, а кроме нее на постели была только лично сама феникс собственной неодетой персоной.

Девушка прищурилась, но ее планы оказались сорваны самым злодейским образом: разложенный диван вдруг уплыл из-под ног, напоследок залихватски помахав простыней, и воздух, внезапно налившийся упругой силой, подхватил и перенес… прямо в раскрытые объятия типа, отказавшегося от исполнения супружеского долга.

— Попался?

— Попалась?

— Диверсант…

— Террористка…

— Неплательщик… Ох, Лёш. Эмпат несчастный…

И смешок, и поцелуй в висок, и взгляд в самые зеленые глаза на свете, и попытка отыскать в памяти то, о чем они только что говорили, и ощущение удивительного тепла, от которого «я» и «ты» мгновенно переплавляется в безраздельно-вечное «мы». Мы…

…На этот раз никто не просил их «приглушить громкость».