Общественное движение в России в 60 – 70-е годы XIX века - Шнеер Менделевич Левин

Указывая, что на Западе в процессе развития капитализма произошло отделение производителей от средств производства, превращение самостоятельных мелких собственников в наемников, обрабатывающая промышленность вполне обособилась от сельского хозяйства, общинные порядки уничтожились, народники подчеркивали, что в России, напротив, еще широко распространены общинное землевладение, артель, кустарные промыслы. Переход от общины и мелкого производства к социализму представлялся им, безусловно, более простым и легким, чем от капиталистического хозяйства. Говоря словами самих народников, они верили в возможность непосредственного перехода России к высшему порядку, минуя «среднюю стадию европейского развития, стадию буржуазного государства»[773].

Имея в виду подобные утопические расчеты народников, В.И. Ленин определял вторую существенную черту народнической системы воззрений как «признание самобытности русского экономического строя вообще и крестьянина с его общиной, артелью и т.п. в частности». Общинное крестьянство рассматривалось народниками «как нечто высшее, лучшее сравнительно с капитализмом», возникала идеализация «устоев»[774].

Народнические теории не учитывали того, что общественно-экономический строй пореформенной деревни по существу представлял собой лишь сочетание в тех или иных пропорциях элементов крепостнического и буржуазного, что идеализируемая народниками как форма «народного производства» кустарная промышленность сама включала в себя, как потом подробно показал Ленин, капитализм и присущие ему классовые противоречия. Народнические теоретики и публицисты большей частью закрывали также глаза на действительное положение крестьянской общины, а если отмечали признаки ее упадка, то не умели трезво и глубоко разглядеть его подлинные причины и условия. Для народников община была не только орудием предупреждения пролетаризации крестьян, но также зародышем и базисом социализма, нуждавшимся только в устранении внешних препятствий, внешнего давления, мешающего дальнейшему ее совершенствованию. На деле же община, как показала потом жизнь, неспособна была разрешить ни одной из идеальных задач, возлагаемых на нее народниками. Община являлась унаследованной от прошлого формой коллективного землевладения, в которой и «уравнительность» владения землей по мере развития капитализма и социального неравенства все сильнее нарушалась. В общинной деревне большая часть скота, рабочего инвентаря, денежных средств сосредоточивалась в руках зажиточных крестьян, которые фактически захватывали наделы бедноты, малоимущих середняков и использовали бедных, несостоятельных сообщинников в качестве батраков. Общинное крестьянство непрерывно разлагалось на буржуазию и деревенский пролетариат и бедноту. Сохраненная господствующими верхами ввиду удобств, представляемых ею для помещиков и монархического государства, община часто служила прикрытием для хищничества кулаков, захватывавших в свои руки управление всеми общинными делами.

Вера в особый уклад русской жизни, в общинный строй русской деревни соединялась у народников с убеждением в том, что крестьянство в России может прийти к социализму без рабочего класса, без пролетарской революции. Главной революционной силой они считали крестьянство, организуемое и руководимое демократической интеллигенцией.

Для народников в России не существовало пролетариата как вполне самостоятельного класса. В начале 70-х годов народническая публицистика сочувственно подхватила утверждение, будто «у нас рабочие не составляют отдельного рабочего сословия»[775]. Такого же взгляда держались и те подпольные группы и кружки народников, которые шли к рабочим с революционной пропагандой. Достаточно сослаться как на типичный пример на постановку вопроса о рабочих в программной записке, составленной в 1873 г. П.А. Кропоткиным по поручению тогдашней наиболее влиятельной революционной группы в Петербурге и в данном пункте, бесспорно, вполне одобрявшейся этой группой. Кропоткин настаивал на «существенных отличиях» между русскими и западными рабочими, поскольку в России рядом с квалифицированными рабочими, постоянными жителями городов, существует «гораздо более обширный» слой рабочих, имеющих земельный надел на родине, возвращающихся периодически в деревню на крестьянские работы[776]. Этой части рабочих Кропоткин и его товарищи придавали наибольшее значение как возможным проводникам революционных идей в деревне, организаторам сельских революционных кружков. При таких взглядах на рабочих не могло быть и речи о признании пролетариата руководящей силой русской революции. Та революционно-освободительная миссия, которая придается научным социализмом пролетариату, возлагалась народниками в России в первую голову на крестьянство.

Представители различных течений, на которые распадалось революционное народничество 70-х годов, были более или менее единодушны в оценке крестьянства как главной революционной силы в России. Так, Бакунин, воззрения которого играли важную роль в формировании бунтарского направления в народничестве, выражал уверенность, что инициатива движения к социализму в России будет принадлежать крестьянству. Бакунин признавал русский народ (т.е. русское крестьянство) «социалистом по инстинкту и революционером по природе». Лавров, наиболее крупный представитель пропагандистского направления в движении 70-х годов, считал крестьянство с его общинным землевладением той почвой, на которой «может развиваться будущность большинства русского населения в том смысле, который указан общими задачами нашего времени» (эта несколько туманная формулировка имела в виду именно развитие в направлении к социализму). Подобно Бакунину, лидер заговорщическо-бланкистской ветви народничества 70-х годов Ткачев считал русского крестьянина «коммунистом по инстинкту, по традиции»; Ткачев высказывал мнение, что Россия в силу этого «стоит гораздо ближе к социализму, чем народы Западной Европы»[777].

Приписывая такую роль русскому крестьянству, народники, как уже отмечено, придавали особое значение интеллигенции как руководительнице крестьянства. Практически народникам довольно плохо удавалось согласовать свои взгляды на роль крестьянской массы и интеллигенции. Значение последней на определенном этапе выпячивается все сильнее и больше: в народовольчестве с конца 70-х годов мысль о более или менее определяющем значении революционной деятельности интеллигенции одержала по существу верх.

Переоценка революционных возможностей интеллигенции находила отражение в некоторых общих теоретических построениях ряда видных народнических идеологов и публицистов.

Характеризуя основные черты народнического мировоззрения, В.И. Ленин наряду с признанием капитализма в России «регрессом» и признанием самобытности русского экономического строя отмечал еще одну черту: «Игнорирование связи „интеллигенции“ и юридико-политических учреждений страны с материальными интересами определенных общественных классов», т.е. «отсутствие материалистического объяснения этих социальных факторов…»[778]

В народнической литературе был распространен взгляд на интеллигенцию как на важнейшую творческую силу в истории, воплощающую в себе «критическую мысль» человечества. «Критически мыслящая» личность, писал П.Л. Лавров в своих «Исторических письмах», является единственным орудием человеческого прогресса. «Как ни мал прогресс человечества, – утверждал здесь Лавров, – но и то, что есть, лежит исключительно на критически мыслящих личностях»[779]. Конечно, оговаривал Лавров, единичная личность бессильна. Критически мыслящие личности должны «отыскивать друг друга», «им приходится соединиться»[780]. Настоящая интеллигенция и есть, как разъяснялось в литературе народников, сумма критически мыслящих личностей, двигателей истории[781]. Имея в виду русские условия, многие из народников приписывали демократической интеллигенции страны роль силы, которая при благоприятных обстоятельствах может повернуть весь ход социально-экономического развития России в направлении,