Зеленый рыцарь - Айрис Мердок

Питер, неторопливо откинувшись на спинку кресла и пристально глядя на Лукаса, продолжил свою мысль:

— И все-таки очевидно, что прощение, в отличие от наказания, действительно доставляет больше удовольствия да к тому же является более милосердным. Такое удовольствие, как говорится, может себе позволить даже Господь. Как иудею вам, наверное, знакомы псалмы и одна из молитв Давида… «Избавь меня от кровей, Боже, Боже спасения моего…» [59]

— Вы с завидным упорством настаиваете на моем еврейском происхождении, — словоохотливо заметил Лукас, — но, насколько мне известно, тому нет никаких подтверждений.

— Нет, вы еврей. Вы похожи на еврея. И думаете как еврей. И потому я знаю, что вы еврей. Гейне говорил, что сущностью грека является молодеческая игра, а к старости человек становится евреем. Я подозреваю, что вы подвергаетесь как раз такой метаморфозе.

— Вам хочется найти связь между нами. Я отрицаю наличие такой связи. Не стоит впадать в сентиментальность. Насколько я понял, вы выразили желание вернуться на то место, где мы, к несчастью для нас обоих, встретились.

— О чьем несчастье вы говорите? — подхватил Питер, на лице которого во время этого диалога блуждала доброжелательная улыбка, — С вашей стороны такое замечание представляется мне скороспелым и неразумным. Да, в том месте действительно встретились три человека. И для меня эта встреча действительно обернулась несчастьем. Но для вас и для вашего брата я сыграл роль спасителя.

— Эту тему мы, по-моему, уже обсудили, — произнес Лукас.

Храня молчание, Питер задумчиво разглядывал Лукаса, а сам Лукас, подперев рукой голову, перекладывал на столе какие-то бумаги. Клемент смотрел на портрет бабушки. Беллами, мельком глянув на дверь, подумал: «Если молчание затянется, то Лукас быстро выставит всех нас отсюда». Не зная, что собирается сказать, он начал:

— Мне кажется…

— Могу я задать один волнующий меня вопрос? — прервал его Питер.

— Да.

— Почему именно вы хотели убить вашего брата?

Снисходительно взглянув на Питера, Лукас без колебаний ответил:

— Потому что моя мать предпочла его мне.

— Понятно. Я всецело вас понимаю. Надеюсь, вы простите мой интерес.

Беллами вновь попытался вставить свое слово:

— Мне кажется, тут следует заметить, что…

— Сомневаюсь, что вы понимаете меня всецело, — возразил Лукас Питеру. — Вы говорили, что были психиатром… или психоаналитиком?..

— Второе…

— Мне кажется, — повторил Беллами, — тут следует заметить, что Клемент в точности рассказал мне обо всем случившемся, и я верю ему.

Наступил момент почти обескураженного молчания. Потом Клемент, вдруг глянув на Питера, произнес бесцветным голосом:

— Меня сильно возмутил тот способ, которым при нашей недавней встрече вы вынудили меня…

— Соврать?

— Кому еще, кроме Беллами, ты успел исповедаться? — заинтересованно спросил Лукас, повернувшись к Клементу.

— Никому.

— Я ни к чему вас не вынуждал, — сказал Питер, — Сожалею, что я задал вам легкую взбучку после той вечеринки. Не важно. Итак, что же думает Лукас по поводу нашей идеи нового проигрыша того события? Его можно назвать, скажем, юбилейным повтором, ведь с тех пор прошло уже несколько месяцев.

— Какова же цель такой затеи?

— Боюсь, что мой бедный Беллами, увлеченный верой в ангелов, полагает, что в итоге, словно по мановению волшебной палочки, ложь превратится в правду, вражда разрешится миром, и все мы, целые и невредимые, братски обнимемся друг с другом. Сам я на чудо не надеюсь…

— На что же тогда надеетесь вы?

— Даже не знаю… возможно, на какой-то ритуал очищения… на мистическое действо… рискованную игру, на некий жест… божественного вмешательства… да, пожалуй, в данном случае можно помянуть и Бога.

— Я решительно вас не понимаю, — возразил Лукас, — вы начинаете говорить такие же безумные веши, как ваш бедный Беллами.

— Но вы также говорили… — начал Беллами.

— Верно, верно, есть и другая цель. С того самого… с того самого первого события… у меня возникли сложности с памятью… что, в обоем-то, вполне естественно после такого мощного удара по голове. Но я чувствую все большую уверенность в том, что тот удар выбил из меня нечто важное, исключительно важное, словно из моего сознания исчезла существенная часть моей личности. И мне кажется, если бы я только смог восстановить ее, вновь вытащить из темноты, это могло бы помочь мне…

— А если исчезнувшие воспоминания настолько ужасны, что их лучше и не извлекать? — задумчиво произнес Лукас, — Однако я понимаю ваше желание и вашу идею и смею предположить, что вы как психоаналитик встречались с подобными случаями. Возможно, тогда вы будете способны вернуться и к вашей практике. Возможно даже, вам представляется, что такой повтор станет символическим возмездием без кровопролития, неким весьма эстетичным и оригинальным завершением.

— Я не могу определить это более глубокомысленно.

— Вы подразумеваете, что предлагаете мне своеобразную оливковую ветвь?

— Да, а чем еще, по-вашему, я занимаюсь с тех самых пор, как пришел сюда?

— На сей счет позвольте мне уточнить, что я лично вас не приглашал.

— Мне хотелось бы попросить вас еще об одном одолжении.

— Каком же?

— Могу я вновь взглянуть на него?

— Взглянуть на что?

— На то… орудие… на то орудие убийства…

Бледный солнечный свет заметно потускнел, в комнате стало темнее, и Лукас включил лампу. Вытащив из ящика биту, он положил ее на стол, она слегка покатилась и замерла напротив Питера. Ее до гладкости отполированная деревянная поверхность как-то по-новому поблескивала. Лукас нарушил молчание, обратившись к Клементу:

— Ты помнишь наши детские подвальные игры в «Собачки»?

— Очередное свидетельство теперь представлено. Итак, вы согласны с тем, что я говорил? — тихо спросил Питер.

Лукас, коснувшись биты и перекатывая ее под пальцами, ответил:

— С чем именно? Вы говорили о многих вещах. Боюсь, что вы в отличие от меня романтик.

— Я должен получить удовлетворение, — еще более приглушенным голосом сказал Питер.

Убрав со стола биту, Лукас прямо взглянул на Мира.

— К сожалению, вы пребываете в неком заблуждении, — терпеливо заметил он, — Вы употребили слово «убийство». Но никакого убийства не было. Я не убил вас. Произошел несчастный случай, вы стали жертвой несчастного случая.

— Ваше глубочайшее желание убить брата побудило вас убить меня. Вы обезумели от ярости из-за того, что сорвался ваш план. Именно из-за вас я пребываю в полуживом состоянии. Вы погубили мою жизнь.

— Вы упорно продолжаете на этом настаивать. Но тем не менее вы живы, оправились от того удара и восстановились. Вы вполне здоровы. Я же вижу, что вы здоровы, а ваше воображение просто на редкость живое. Я предлагал вам деньги, но оказалось, что их у вас предостаточно, что тоже хорошо, в свете множества имеющихся в вашем распоряжении удовольствий. Я вовсе не собирался убивать вас, у меня не было для этого мотива. И я не убил вас, вы просто случайно попались мне под руку. Я ударил вас, потому что вы привязались ко мне. Сколько еще мне придется повторять это? Прошу, не перебивайте меня, пожалуйста, сосредоточьтесь, вы говорили, что потеряли способность сосредотачиваться, но, безусловно, вполне способны подумать и понять, что все ваши разговоры о реституции и мести… а под реституцией, я полагаю, вы и подразумевали месть… не имеют никакого смысла, ни одно из этих понятий в данном случае не уместно. Я не признаю никаких обязательств перед вами, я не совершил против вас никакого преступления. И вы, постаравшись проследить за ходом моих рассуждений, поймете полнейшую разумность моих слов… Ради бога, выбросьте из головы ваши причудливые толкования греха и прощения, невинности и мести и так далее. Зачем вы так терзаете себя? Постарайтесь понять, что у вас просто сложилось неверное представление. Придя сегодня сюда, вы настроились на спокойный разговор, вы упомянули о мире… Разве вы не упоминали о мире? Во всяком случае, упоминалась оливковая ветвь, и я согласен с вами, что в таком деле криком не поможешь. Мне хочется продолжать работать, хочется, чтобы вы перестали беспокоить меня. И я уверен, что, освободив вашу душу от бесплодной одержимости, вы найдете для себя множество гораздо более привлекательных и ценных занятий. Зачем мучиться, если можно быть счастливым? Поймите, я желаю вам только добра. Поэтому давайте тихо и спокойно разойдемся и покончим навеки с утомительными дискуссиями.

Во время этого неспешного, произнесенного внушительным и наставительным тоном монолога Лукас, не сводя глаз с Питера, сидел прямо в своем кресле, ладони его вытянутых рук покоились на поверхности стола.

Питер, поначалу откинувшийся на спинку кресла, выпрямился, потом подался вперед и, поджав губы, продолжал напряженно слушать. Он ответил все тем же тихим голосом: