Перед заморозками - Хеннинг Манкелль

— Что ж, нам остается только извиниться, — наконец сказал он Туре Магнуссону. — Запись, как видите, исчезла. И голос вместе с ней.

— Могу я предложить одну вещь? — спросила Линда.

Она долго колебалась, но все-таки наконец решилась.

— Мне кажется, я могла бы сымитировать голос, — сказала она. — Там, конечно, говорит мужчина, но попробовать можно.

Анн-Бритт Хёглунд поглядела на нее с неодобрением:

— Почему ты считаешь, что тебе удастся его изобразить?

Линда могла бы дать ей исчерпывающий ответ. О том, как они с подругами, еще в первые месяцы обучения в школе полиции, развлекались тем, что изображали голоса известных телеведущих. Она никогда раньше этого не делала, но у нее получилось так похоже, что все пришли в восторг. Тогда она посчитала, что это просто везение, всегда сопутствующее новичкам. Но когда она потом, оставшись одна, попробовала имитировать другие голоса, выяснилось, что у нее просто талант. Были, правда, голоса, которые ей не удавалось воспроизвести. Но в большинстве случаев попадание было несомненным.

Но она сказала только:

— Я могу попытаться. Мы же ничего не теряем.

Появившийся Стефан Линдман одобрительно ей кивнул.

— Ну что же, раз уж мы для этого собрались… — все еще колеблясь, сказал Валландер и попросил Туре Магнуссона: — Отвернитесь! Смотреть вы не должны, только слушать. Если хоть чуть-чуть не уверены, сразу скажите.

Линда наметила план. Она пойдет к цели не прямо, а в обход.

— Кто помнит, что он там говорил? — спросил Стефан.

Самая лучшая память оказалась у Мартинссона. Он повторил текст слово в слово. Линда знала, как приступить к делу. Ей надо было убедить не только маклера, но и всех присутствующих. Запись слышали все.

Она заговорила низким голосом, с акцентом.

Туре Магнуссон покачал головой:

— Не уверен. Мне кажется, что я слышал этот голос. Вроде бы.

— Я повторю, — сказала Линда. — Мне с первого раза не очень удалось.

Никто не возражал. Она повторила текст.

— Не знаю, — сказал маклер. — Поручиться не могу.

— Последний раз, — сказала Линда.

Она вдохнула глубоко и произнесла текст, прекрасно зная, что на этот раз она воспроизводит интонацию говорившего совершенно безупречно. Когда она замолчала, Туре Магнуссон резко обернулся.

— Да, — сказал он. — Так он и говорил. Это он.

— С третьей попытки, — скептически заметила Анн-Бритт. — И что это нам дает?

Линда даже не пыталась скрыть удовольствия. Отец тут же это заметил:

— Чему ты так радуешься? Что ему с третьей попытки что-то там показалось?

— Я радуюсь тому, что первые два раза я нарочно искажала истинную интонацию, а на третий раз воспроизвела ее точно.

— Я не услышала никакой разницы, — недоверчиво сказала Анн-Бритт Хёглунд.

— Когда имитируешь голос, все должно быть абсолютно точно. Мельчайшая неточность делает его неузнаваемым.

— Ну и ну, — сказал Курт Валландер. — Что, в самом деле так?

— В самом деле.

Он уставился на Туре Магнуссона:

— Вы-то уверены?

— Думаю, что да.

— Тогда спасибо.

Никто, кроме Линды, даже не пожал ему руки. Она проводила его до выхода.

— Здорово, — сказала она. — Спасибо, что пришли.

— Как это можно так ловко имитировать голос? — спросил он. — Я его прямо увидел.

Туре Магнуссон ушел.

— Анна, — сказал Курт Валландер. — Думаю, самое время привести Анну.

Линда позвонила в дверь. Никто не отвечал. Анны не было. Линда неподвижно стояла на площадке. Вдруг ей показалось, что она понимает, почему Анна решила исчезнуть во второй раз.

44

Ему запомнился сон, приснившийся этой ночью. Вначале появились какие-то картинки тех далеких времен, когда он еще делал сандалии. Как-то они с Генриеттой и Анной поехали в Мальмё. Пока Генриетта была у зубного врача, они спустились в гавань. Написали на бумажке «Привет от Анны!», запечатали в бутылку и бросили в море. Ночью ему приснилось, что бутылка вернулась. Он будто бы видит ее в озере рядом с кемпингом. Он выуживает бутылку и читает записку — но ни слова не понимает. Слова и даже буквы ему незнакомы.

Чем это кончилось, неизвестно — он уже сидит на берегу другого озера и смотрит в бинокль на пылающих лебедей. Вот они с шипением исчезают в озере, и он вдруг видит в бинокль двоих — мужчину и женщину. Это удивляет его, потому что не он, а Тургейр видел подругу Анны Линду и ее отца на берегу. Во сне он как бы поменялся с Тургейром сознанием.

Сон вдруг становится необыкновенно реальным. Между Тургейром и ним уже нет дистанции, они одно целое. Если он захочет стать Тургейром, он может это сделать без труда, никто и не заметит.

После обеда Тургейр должен встретить Анну у заколоченной пиццерии в Сандскругене. Сначала он хотел поехать сам, чтобы быть совершенно уверенным, что дочь окончательно решила следовать за ним. Но под конец решил, что она уже и так достаточно от него зависит, что сопротивляться она не будет. Она не могла знать того, что он решил. И поскольку она понятия не имеет, что случилось с Харриет Болсон — Тургейр получил строжайшие указания ничего ей не говорить, — у нее не было оснований попытаться убежать. Единственное, чего он побаивался, — ее интуиции. Когда-то он специально анализировал эту ее способность и пришел к выводу, что интуиция у дочери не слабее его собственной. Она все время настороже, она внимательно прислушивается к сигналам, посылаемым ей интуицией.

Тургейр поехал за ней в голубом «саабе», угнанном им на долгосрочной стоянке в аэропорту Стуруп. Он заблаговременно выписал несколько номеров, через авторегистр узнал, кто их хозяева, и обзвонил их под видом — гримаса в адрес собственного прошлого — владельца пароходства, ищущего шведские инвестиции в строительство плавучего чартерного отеля. Он наметил две машины — их владельцы оказались в длительной командировке, и, на всякий случай, еще и третью — чей хозяин-пенсионер, в прошлом директор шахты, уехал на три недели в Таиланд.

Эрик Вестин снабдил Тургейра подробнейшими инструкциями. Хотя такое и маловероятно, но все же Анну могло испугать исчезновение Зебры. Тогда она могла начать разговоры с Линдой — по-видимому, ее ближайшей подругой. Хотя он и запретил ей строго-настрого говорить с кем бы то ни было про его существование. Это собьет тебя с верного пути, повторял он раз за разом, я наконец нашел этот верный путь, и мы не должны с него сбиться. Несмотря на то что это он, а не она, отсутствовал столько лет, блудным сыном, о котором рассказывает Библия, была она. То, что происходит сейчас, неизбежно. Что ж, на долю ее отца выпало призвать наконец людей к ответу, всех, кто забыл Бога, кто выстроил соборы, не смиренно прославляющие Бога, но славящие их самих, во всей их неизбывной гордыне. Он уже видел в ее глазах этот знакомый блеск, она уже околдована им, и, будь у него побольше времени, он бы искоренил малейшие сомнения, если они еще прячутся где-то в уголках ее сознания. Беда в том, что у него этого времени нет. Он понимал, что это его ошибка. Ему надо было давным-давно найти дочь, явиться ей намного раньше, чем тогда, на улице в Мальмё. Но, кроме нее, у него есть и другие, те, кто по знаку его откроют врата храма в тот день и час, когда он им прикажет.

Когда-нибудь в будущем он поведает, как все это было, это будет его наследием. Это станет Пятым Евангелием. Когда-нибудь он расскажет, как часами, сутками, месяцами и годами он обдумывал свой план. Сейчас он представлял им этот план как явленное ему откровение, это было необходимо, чтобы они за ним пошли. Голос Бога и Святого Духа — последнее и самое важное подтверждение: то, что произойдет, — неизбежная жертва, открывающая им двери в Рай, в вечную жизнь под крылом Бога. «Вы будете жить во флигеле, — говорил он им, — Бог живет в замке, но стены этого замка не из мертвого камня, они сотканы из тончайшей шерсти святых агнцев. Рядом с замком — флигель, и там будете жить вы».

В своих проповедях, «божественных говорениях», он никогда не забывал напомнить, что их ждет. Жертва — всего лишь короткое прощание, не больше. Их мученичество — это привилегия, к ней должны стремиться все, все и стремились бы, если бы знали правду об объявленной им священной войне безбожию.

Смерть Харриет Болсон была их первым по-настоящему серьезным испытанием. Он поручил Тургейру следить за их реакцией — на тот случай, если кто-то усомнится. Кого-то это могло даже сломать. Сам он держался в стороне, сказав Тургейру, что должен очиститься после содеянного. Он должен остаться в одиночестве, совершать омовения трижды днем и трижды ночью, бриться каждые семь часов и не разговаривать ни с кем, пока не освободится окончательно от злых сил, которыми была одержима Харриет Болсон. Тургейр звонил ему каждый день два раза по украденным мобильникам. Нет, все держатся хорошо. Никаких признаков сожаления или сомнения. Наоборот, Тургейр отмечал их растущее нетерпение, как будто они ждут не дождутся Главного Жертвоприношения.