Диссидент-3: Дайте собакам мяса - Игорь Черемис

а наша пропаганда оставалась уделом лекторов всесоюзного общества «Знание» и преступно запаздывала. Свою лепту вносили и актеры той же «Таганки» – и не только её, и всякие художники, певцы, композиторы и кинематографисты... В общем, идеологическая работа в стране выглядела так, словно её и не было, хотя товарищ Суслов многозначительно хмурился с плакатов, как бы намекая, что всё в порядке.

Я бы назвал ситуацию очень тревожной, хотя и не угрожающей. Угроз пока действительно не было – Штаты были плотно заняты Вьетнамом, у англичан имелась Северная Ирландия, французы пока приходили в себя после правления де Голля. Нами они занимались по остаточному принципу – чтобы геополитический противник не расслаблялся. Мы же эту мышиную возню принимали за чистую монету и реагировали со всей дури, вместо лечения применяя ампутацию. А вот подспудные процессы оказывались без нашего внимания – как, например, ситуация на Украине или в Прибалтике со Средней Азией, – но этот нарыв вскроется совсем скоро по историческим меркам. Как раз тогда, когда спецслужбы вероятного противника в первом приближении решат текущие задачи и сосредоточатся на том, чтобы окончательно победить коммунистические идеи.

Такие мысли бродили у меня в голове, когда я сидел в кабинете Бардина и слушал, как тот беседует с диссидентом Анатолием Якобсоном о Блоке и поэме «Двенадцать».

***

– Это было бы, пожалуй, верно, но только при следующем условии – если бы «Двенадцать» были бы антибольшевистской поэмой! – Якобсон торжествующе ткнул пальцем в потолок.

Я заметил, что Бардин чуть растерялся – всё же следователи КГБ не были филологами и не могли долго рассуждать о творчестве того или иного поэта, особенно тех, мимо которых они случайно проходили ещё в школе. Судя по всему, настал мой выход.

– Знаете, Анатолий Александрович, иногда банан это просто банан, – вмешался я и с удовлетворением отметил, что они оба с недоумением повернулись в мою сторону.

Бардин – я мысленно поставил ему плюсик – промолчал, а вот Якобсон выразил своё недоумение вербально.

– Простите, какой банан? О чём вы?

Несмотря на то, что его фамилия была похожа на шведскую, этот Якобсон был чистокровным евреем, но выглядел он вовсе не как карикатурный жид из германских газет времен Третьего Рейха. В некоторых ракурсах он был даже похож на одного актера – советского, но прославившегося чуть позже, в конце семидесятых, после боевика про пиратов XX века. Я запамятовал его фамилию, и эта деталь беспокоила меня всё время, пока я слушал беседу – допросом этот разговор назвать было нельзя – Якобсона и Бардина.

Одет Якобсон был пижонисто – ослепительно белая рубашка, из-под которой выглядывал цветастый шейный платок, и сверху – легкая жилетка, причем, кажется, не от костюмной тройки, хотя и в цвет к брюкам. Остроносые ботинки напоминали мне моду далекого будущего, но в 1972-м они считали устаревшими – сейчас модники носили тупоносые шузы на огромной платформе. Примерно так одевался и поэт Андрей Вознесенский, причем до самой старости – наверное, это было знаком принадлежности к какому-то сообществу. Я ставил на кого-то из учителей этих шестидесятников. [1]

– Это из анекдота, – улыбнулся я и продолжил абсолютно серьезно: – Но он к теме нашего разговора не относится. Как и политическая направленность поэмы Блока. Поэтому я буду вам признателен, Анатолий Александрович, если вы всё-таки ответите на вопрос, который вам задал Алексей Иванович. [2]

– Какой вопрос? – вскинулся Якобсон.

То ли забыл, то ли продолжал валять дурака. Я поймал взгляд Бардина и коротко кивнул.

– Я спрашивал вас, Анатолий Александрович, кому вы предлагали подписать заявление по поводу ввода войск стран Варшавского договора в Чехословакию в августе 1969 года, – с готовностью повторил следователь.

– Не помню, – немедленно ответил он. – С тех пор было столько всего... совершенно вылетело из головы.

– То есть вы кому-то всё-таки это предлагали, но не помните, кому именно? – уточнил я.

– Возможно, – Якобсон был сама безмятежность. – Этого я тоже не помню.

– Но вы помните, надеюсь, что сами подписывали это заявление?

– Сам подписывал, – охотно подтвердил он. – Свои действия я помню очень хорошо.