Младший брат - Бахыт Кенжеев

А его менее везучий напарник при падении угодил прямо в клубок колючей проволоки, не выколол себе глаз разве что по счастливой случайности и промешкал слишком долго. Из чащи летело «Стой!», над рекой и зарослями разнеслась автоматная очередь, выпущенная в воздух. Обливаясь кровью, мелко дрожа от животного отчаяния, он наконец выпростал из проволоки ногу и также кинулся к реке. — Стой!—раздалось ему вслед.

—Стой, стрелять буду! Оставалась надежда, что пограничник все-таки не сможет его догнать, не сумеет так быстро перебраться через заграждения, пускай и перерезанные. Кроме того, стрелял Петя из рук вон плохо, и времени прицелиться не было. Зато и расстояние до преступника было всего шагов сорок, от силы шестьдесят. Он вскинул автомат и прямо с опушки дал по нарушителю длинную очередь.

Шпион тут же упал, даже перевернулся кубарем, потом как-то сжался, подергал ногами и затих—лицом к дождливому небу, совсем рядом с трупом Рекса.

Из рощи уже спешило на помощь растерянному герою человек шесть во главе с сержантом.

— Молодчина, рядовой! — Сержант, мгновенно оценив обстановку, похлопал Петю по плечу. — Вот тебе и боевое крещение! Не ожидали от тебя! Отпуск теперь получишь, десять дней. Напьешься, натрахаешься— прямо завидно! Ну, орел! Ловко ты его уложил. Осторожней, ребята. Он, может, жив еще. И вооружен, как пить дать.

Давешний охотничий азарт вдруг покинул Скворцова. Он сгорбился, сник, приотстал от солдат, с опаской державших путь к распростертому на берегу нарушителю. Тот, действительно, оказался жив и даже в сознании. Только куртка на груди так набухла кровью, что отчетливо виделось, как падают в образовавшуюся густую темно-красную лужицу капли дождя.

— Господи, помилуй, Господи, помилуй,—дрожал Петя, одолевая проволочное заграждение. По лицу его, мешаясь с кровью, потом и грязью, неудержимо текли слезы. — Господи святый, помилуй меня, грешного,—шептал он, приближаясь к товарищам, склонившимся в кружок над обезвреженным шпионом.

— Где второй? — допытывался сержант.

— Ты!—раздался голос Романенко.—Ты... Рекса моего убили, сволочи!

Сильно хромая, он проковылял к мертвому псу, присел на корточки и положил ладонь на его теплую еще голову.

— Где второй?—допытывался сержант.

Петя, наконец, нашел в себе силы посмотреть на диверсанта, вздрогнул, широко раскрыл глаза. Окровавленный шпион был как две капли воды похож на сына Евгения Петровича, и даже разбитые очки валялись неподалеку. Он протиснулся ближе к лежащему. Нет. Этого никак не могло быть. Никак. А блуждающий близорукий взгляд умирающего наконец упал на Петю.

— А... хр... баптист...—прохрипел он.—Баптист... ты... страшно... баптист... больно...

— Марк Евгеньевич!—вскрикнул Петя каким-то заячьим, пискливым голосом. — Марк Евгеньевич! Ма-а-арк Евге-е-еньевич!

Остолбеневший сержант и остальные пограничники так и не поняли, отчего рядовой Скворцов испустил этот нечеловеческий крик, далеко разнесшийся по долине и, может быть, достигший самого Господа Бога, отчего он упал на колени над трупом диверсанта, а затем вскочил с земли, схватил за ствол свой автомат и принялся колотить прикладом своих боевых товарищей, метя в головы и в челюсти. Ловкий удар ребром ладони, полученный от сержанта, мигом свалил Петю на землю, а вскоре его, спеленутого по рукам и ногам, с кляпом во рту, отвезли вместе с трупом шпиона в больницу районного городка. Там их пути разошлись: тело отправили в морг дожидаться судебно-медицинской экспертизы, а истошно вопящему Скворцову вкатили основательный укол и определили его в отдельную палату.

— Реактивный психоз,—пояснил доктор ефрейтору Романенко,—вот до чего эта религия доводит.

1978—1984

Примечания

1

Этому скромнейшему помощнику библиотекаря при церкви, по всей видимости, суждено было на склоне лет большое будущее. И некогда я и сам смотрел на него не без тайной зависти.... Только давно это было. Очень давно. (Прим. авт.)

2

Здесь, пожалуй, самое время просветить читателя на предмет кое-каких технических деталей. Турист в СССР приезжает всякий, но опытный переводчик, в данном случае — клюющий носом Марк Соломин, оценивает будущих клиентов, едва взглянув на служебное извещение. Англичанин, скажем, считается товаром второсортным, поскольку, как давно замечено, одержим своими домашними проблемами, прижимист и зануден. Чартерные путешествия из туманного Альбиона в Россию дешевы до неприличия, и соблазняется на них публика мелкотравчатая, нижесредний, коли можно так выразиться, класс. С американцами совсем другой коленкор — тут уж прикатывают любопытствующие профессора, гладкие старички-эмигранты, легкая на подъем и падкая на экзотику молодежь. Нередкая же капризность американцев вполне искупается их щедростью на чаевые и отходчивой натурой. (Прим. авт.)

3

Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку (лат.)

4

В любом российском застолье, между прочим, непременно сыщется доброхот, который сообщит вам, что «Киндзмараули» было любимое вино Сталина, будто это прибавляет ему вкуса или крепости. (Прим. авт.)

5

О чем весь сыр-бор с этими «Лизунцами»? — спросит читатель. Были ли они вообще, и если были, то что из себя представляли? Черт его знает. Заграница, как уже было доказано Андреем, не существует, так что пресловутого западного издания я в глаза не видел. Была у меня как-то в руках затрепанная машинописная копия, да и ту я, будучи большим поклонником Андрея-стихотворца, читал невнимательно, а наутро ее и вовсе у меня отобрали. Остались в памяти какие-то отрывки, да и то несвязные.

А вот единственное включенное туда стихотворение, которое с текстом вовсе не вязалось, я запомнил и даже записал.

«Ну что, старик, пойдешь со мной? Я тоже человек ночной. Нырнем вдвоем из подворотни в густую городскую мглу — вздохнем спокойней и вольготней у магазина на углу. Одним горит в окошке свет, других голубят, третьих — нет. А нам с тобой искать корысти в протяжном ветре, вьюжном свисте, искать в карманах по рублю — я тоже музыку люблю. И тут опять вступает скрипка, как в старых Сашкиных стихах. Ты уверяешь: жизнь — ошибка, но промахнулся второпях. Метель непарными крылами шумит в разлуке снеговой. Я тоже начинал стихами, а кончу дракой ножевой».

Одних читателей книга смешила, других — оставляла в недоумении. — Ты так хочешь всех перехитрить,— критиковал брата Марк,— что выстрел получается холостой. Ну что такое твои «Лизунцы» — пародия на советскую власть? Для пародии слишком беззубо.

— Я просто повеселиться хотел,— щурился Андрей.

— Для шутки — слишком злобно,— парировал Марк.

Книгу все-таки заметили, даже почтили парой недоуменных рецензий в эмигрантской прессе. В конце концов разошелся и английский перевод, выпущенный, правда, не Фарраром, Страусом и Жиру, а небогатым университетским издательством. Как бы то ни было, но даже выход ее в «Рассвете» вскружил голову бедному автору. Всю весну он ходил, задрав нос, ронял в компаниях самые прозрачные намеки и в Литву уехал в лучезарном настроении, оставив в районном отделении милиции заявление по поводу превращения своей лимитной подписки в постоянную. (Прим. авт.)

6

В учении утопического социалиста Ш. Фурье — огромный дворец, в котором должны жить, а отчасти и работать члены фаланги — трудовой общины. (Прим. ред.)

7

* Песнь песней Соломона, 9—10.