Русский Моцартеум - Геннадий Александрович Смолин

не окончены ещё в 1784 году. То есть Моцарт никогда не слышал исполнения этого неоконченного произведения, найденного у него в документах после смерти. Об этом же Констанция говорила другим лицам, как, например, аббату Максимилиану Штадлеру.

Попытка Констанции склонить капельмейстера Иосифа Эйблера к доработке этого сочинения потерпела неудачу, тогда Франц Зюсмайр, секретарь и ученик Моцарта, друг Констанции, заявил о готовности взять на себя такой риск.

Уже одно это противоречит утверждению, будто Зюсмайр в качестве «поверенного» Моцарта у одра смерти был самым тщательным образом проконсультирован композитором по всем вопросам дальнейшего завершения сочинения. Во-первых, он был другом соперника Моцарта Сальери, во-вторых, – «постоянным провожатым» жены Моцарта Констанцы во время её лечения в Бадене летом 1791 года, и письма Моцарта так и пестрят ядовитыми замечаниями по отношению к человеку, обоими именами которого – Франц Ксавер – был назван его младший сын, родившийся в июле того же года.

Сначала все это не очень бросалось в глаза, поскольку сам Зюсмайр был очень скуп на слова, и, таким образом, «все сочинение было истинно моцартовским». Настоящий спор вокруг Реквиема разгорелся после выступления теоретика музыки из Майнца Г. Вебера, который в 11-м номере журнала «Cacilia» (Verlag В. Schott's Sohne, Mainz) за 1825 год начисто опроверг его подлинность. На это его натолкнули серьезные расхождения в оригиналах. Но, кроме своих соображений он, видимо, обладал достаточно точными документами, переданными его другом, оффенбахским издателем А. Андре, который приобрел у вдовы большую часть музыкального наследия Моцарта.

Г. Вебер выступил против подлинности уже потому, что в основу вступления к Реквиему положена тема из кантаты Генделя – на погребение королевы Шарлотты, – транспонированная из соль минора в ре минор, а двойная фуга «Kyrie» представляет собой обработку Генделевой же фуги из оратории «Иосиф» (транспонированной в другую тональность). А вопрос об оригинале вообще захлебнулся, увязнув в джунглях обработок, копий, продолжений и противоречий.

Получается, что Моцарт достал старый опус и по желанию заказчика переделал его в заупокойную мессу для частного лица – и все это задолго до своей смерти. Это согласуется и с письмом пештского адвоката Й. Крюхтена Г. Веберу от 3 января 1826 года, где говорится, что после смерти графини Вальзегг (январь 1791 года) «был заказан, получен и исполнен Реквием. В сентябре же 1791 года, то есть уже после нашего Реквиема, о котором столько споров, Моцарт находился в Праге на коронации императора Леопольда II».

Поразительно, но граф Вальзегг, который якобы из тщеславия выдал Реквием за собственное сочинение, по своей инициативе нарушил молчание, о чем и сообщила Констанца в письме издательству Брайткопф и Гертель от 30 января 1800 года. Вальзегг сам дал разрешение на публичные исполнения Реквиема, например – 14 декабря 1793 года, при этом он прозвучал не как «Requiem composto del Conte Walsegg», о чем так настойчиво твердили раньше, а как произведение великого композитора Моцарта!

Отсюда следует: сочинение, о котором мы ведём сейчас речь, было исполнено в сентябре 1791 года, то есть за три месяца до смерти Моцарта! Когда тот же английский музыковед Блюме в журнале «The Musical Quarterly» (Лондон, апрель 1961 года) возмущенно восклицает:

«Зайти так далеко, как Андре и Кернер, это значит обвинить в чудовищном обмане всех потомков, начиная с современников Моцарта – Констанции, Эйблера и Зюсмайра, и Кернер не боится этого». По поводу подобного высказывания, повторенного затем и в «Syntagma musicologicum» (Barenreiter/ Kassel, 1963), можно ответить: да, именно так!

Итак, подведём итог этой беглой дискуссии:

Вплоть до наших дней Реквием остается, видимо, величайшей мистификацией в истории мировой культуры. То, что Моцарт счел незрелым для публикации, то, что он «из-под полы» продал частному лицу задолго до своей смерти и о чем впоследствии старался не распространяться, было теперь возведено в summum opus summi viri (великий опус великого человека – лат.)! Разве Немечек и Ниссен не упоминали в связи с отравлением Моцарта о «Реквиеме»? Но раз слово это прозвучало, то первым, кто мог его произнести, уж, конечно же, был сам Моцарт! Такой шанс упускать было нельзя.

И что же дальше?… Берем листы давнишнего, порядком забытого уже опуса, раскладываем их на все стороны света, поручаем кому-нибудь с похожим почерком сделать пару изменений и дополнений, затем плодим копии и дубликаты… и вот «последнее сочинение», от которого у слушателей по спине пробегают мурашки благоговения, готово! Ничего не изменит здесь и росчерк «di me W. A. Mozart 792»

вверху рядом с названием; он напоминает манеру росчерка молодого мастера, но год явно проставлен после смерти. Ибо эта будто бы собственноручная датировка Моцарта опровергается уже его датой смерти. И словно по мановению волшебной палочки сочинение было сотворено. Смертельная болезнь – предупреждение о смерти – погребальная музыка: какая сладостная наживка для просвещённых дилетантов.

Моцарт умер рано – следовательно, должна быть и заупокойная месса – ведь «смертельно больной» Моцарт пророчески предвидел свой «преждевременный» конец. Только с Реквиемом убийство Моцарта стало «законченным». Толкование этих печальных источников по обрывкам, запискам и «автографам» сразу было делом безнадежным. И даже слабое сочинение «великого Моцарта» скорее привлечёт толпу в концертные залы, нежели сильное какого-нибудь менее известного композитора.

Мистика, ложь, страх перед разоблачением и – сделка с совестью: вот четыре источника, давших общий знаменатель – Реквием. Да, если б ещё хоть какое-нибудь упоминание о нём в Каталоге сочинений… тогда уж ликование было бы безграничным. Но, к сожалению, дальше – одно молчание, от Яна до Аберта!

То, что Реквием в своём начале написан – вот только когда! – Моцартом, спору нет. Но его отношение к «последнему репертуару» композитора таково же, как отношение Атлантиды к географии сегодняшнего дня!

XXV. Вещественные доказательства

«Слышите, грохочут Оры!

Только духам слышать впору,

Как гремят ворот затворы

Пред новорождённым днём.

Феба четверня рванула,

Свет приносит столько гула!

Уши оглушает гром,

Слепнет глаз, дрожат ресницы.

Шумно катит колесница,

Смертным шум тот незнаком.

Бойтесь этих звуков. Бойтесь,

Не застали б вас врасплох.

Чтобы не оглохнуть, скройтесь

Внутрь цветов, под камни, мох».

Иоганн Гёте, 2-ая часть «Фауста»

В элегантную буржуазную Вену я прилетел из Франкфурта-на-Майне в полдень. Тут обошлось без сюрпризов – все шло по плану, намеченному ещё в вильмерсдорфском коттедже под Берлином.

Я сразу же отправился в известное заведение «Cafe Landtmann», расположенное рядом с Бургтеатром и