Уинстэнли - Татьяна Александровна Павлова

смеют требовать у них отчета, ибо тот, кто осмелится заговорить, будет подвергнут притеснениям при первой возможности. Кто когда-либо пробовал жаловаться на них комитетам или судьям, тот знает: жалоба так и останется без ответа, а его измотают до полусмерти волокитой и всякой чепухой.

Кроме того, деревенский люд не может продавать хлеба и плодов земных на рынке в городах; или он должен заплатить пошлину, или его выгоняют из города.

Итак, народ ропщет: «Мелкие держатели и работники несут все тяготы, пашут землю, платят налоги, держат постои свыше своих сил, поставляют в армию солдат, которые несут самое тяжкое бремя войны, а джентри, что угнетают их и живут в праздности их трудами, отнимают у них все средства к обеспеченной жизни на земле». В Англии достаточно земли, чтобы содержать в десять раз больше населения, чем в ней есть, и все же толпы нищих просят милостыню у своих же братьев, влачат бремя тяжкого труда за ничтожную поденную плату и либо голодают, либо воруют и кончают виселицей.

Все это терпеливо разъясняет Уинстэнли Кромвелю, всесильному владыке Англии. Он больше не надеется на то, что самостоятельные действия бедняков могут что-то изменить; он не призывает, как раньше, бороться и активно отстаивать свои права. Нота разочарования явственно звучит со страниц его трактата: «О, сколь велико смущение и глубок мрак, объявший наших собратьев! Я не имею сил рассеять его, но оплакиваю его в глубине моего сердца. Когда я вижу моления, проповеди, посты, благодарственные богослужения на словах и напоказ и когда я пытаюсь найти знаки повиновения справедливому закону, соответствующие такому излиянию веры, то я встречаю как бы людей другой нации, говорящих, но не делающих…»

Но он верит в неизбежность коренных социальных преобразований. Великий дух, сотворивший Вселенную, заявляет он на первых же страницах, стремится к переустройству всего мира, и он свершит эту работу. Орудием его должен стать Кромвель. «А ныне, — обращается к нему Уинстэнли, — я поставил светильник у ваших дверей, ибо в ваших руках власть при сей новой благоприятной возможности действовать ради всеобщей свободы, если вы пожелаете. Я не имею власти. Возможно, кое-что вам не понравится, но что-то может и понравиться, поэтому прошу вас прочесть все и, уподобясь трудолюбивой пчеле, высосать мед и отбросить все лишнее. Хотя сия программа подобна грубо отесанному куску дерева, все же искусные мастера смогут сложить из него стройное здание. Она похожа на бедняка, приходящего к вашим дверям в старой, изорванной деревенской одежде, не знакомого с обличьем и обхождением ученых горожан; отбросьте деревенскую речь, и под ней вам может предстать красота…»

Он предлагал на суд Кромвелю программу реформ — политических, экономических, социальных, административных, юридических, образовательных, духовных. Он смиренно просил рассмотреть их, положив на другую чашу весов законы и нравы монархического строя. «Среднего пути между ними нет, ибо человек должен быть либо свободным и истинным республиканцем, либо монархистом, тираническим роялистом». Она даст народу, обещает Уинстэнли, полное изобилие земных благ при меньшем труде и волнениях, уничтожит нужду и праздность, водворит такой мир на земле, что народы больше никогда не будут знать войн.

Он не требует вводить это новое правление силой, ибо предвидит, что «умы многих будут сначала ему враждебны». Он желает только, чтобы на первых порах общинные земли и пустоши, парки, леса, места охоты были доступны всем, кто пожелает вложить в них долю участия своим личным трудом или деньгами. А другим, кто не согласен, пусть будет позволено оставаться при их купле и продаже, то есть при законе завоевателя, пока им будет угодно.

Далее шло обращение к читателю. Уинстэнли предлагал ему систему правления, которая станет царством первозданной справедливости и мира на земле; она наполнит сердце каждого тихим покоем.

Он предвидел возможные возражения. Он помнил, как диггеров обвиняли в посягательстве на чужую собственность, в обобществлении жен, в кровосмешении и разврате, в отрицании всяческих моральных устоев. И спешил предупредить подобные кривотолки. Страна не будет ввергнута в анархию: чтобы избежать безрассудства и невежества, в ней вводится закон, единый и обязательный для всех граждан. Специальные должностные лица будут следить за его исполнением. При этом непременным условием явится республиканская форма правления. Ибо «правление царей есть правление книжников и фарисеев, которые не считаются со свободой, только бы им быть владыками над землей и над своими братьями». Подлинное республиканское правление явится правлением справедливости и мира.

ЧТО ЕСТЬ ИСТИННАЯ СВОБОДА?

сновой основ общественной и политической жизни и борьбы всегда был вопрос о свободе. За нее сражались и умирали люди многих поколений в разных странах, в разные времена, начиная с глубокой древности. Гонясь за этим неуловимым призраком, убивали властителей, поднимали мятежи, сталкивали целые армии, устраивали заговоры, тайные союзы, шли на виселицу и костер. И ведь война с королем Карлом I началась как война за «древние свободы и вольности Англии». За свободу от королевского произвола шли на битву Кромвель и иидепенденты. Свободы добивались левеллеры, и сидели за нее в тюрьмах, и поднимались с оружием в руках, выставив на своих знаменах заманчивый лозунг свободы. «Свобода, — писал Лилберн, — единственное сокровище, заслуживающее, чтобы люди подвергали себя любым опасностям для сохранения и защиты его против всякой тирании и гнета, откуда бы они ни исходили». Левеллеры клялись не складывать оружия до тех пор, пока в Англии не будут утверждены и законодательно закреплены права и свободы граждан. Обильной жатвы свобод требовали многочисленные народные секты, свободу провозглашали своим богом рантеры — свободу от всего, полную свободу тела и духа…

Но вот беда — каждый понимал свободу по-своему. И Уинстэнли пытается внести ясность в этот кардинальный вопрос человеческой жизни. «Великое устремление сердец в наши дни, — пишет он, — это найти, в чем заключается истинная свобода… Одни говорят, что она заключается в свободе торговли и в том, чтобы все патенты, лицензии и ограничения были уничтожены; но это свобода по воле завоевателя. Другие говорят, что истинная свобода заключается в свободе проповеди для священников, а для народа — в праве слушать кого ему угодно, без ограничения или принуждения к какой-либо форме богослужения; но это неустойчивая свобода. Иные говорят, что истинная свобода — в возможности