Римские рассказы - Альберто Моравиа

Я высказал ей все это и тут же почувствовал раскаяние: бедная девушка была подавлена и, не произнеся больше ни слова, ушла на кухню. Но поверите ли? Дня через три она пригласила меня сходить с ней в погреб за вином. В погребе было темно и сыро, как в пещере, Филомена прислонилась к бочке и сказала:

- Понюхай, какие у меня духи.

И взяв меня обеими руками за голову, уткнула мой нос себе в грудь. Она залила духами, купленными, наверное, в Браччано, всю грудь, и запах духов смешался с запахом пота и с запахами деревни. Мы были одни под землей, и по ее лицу я видел, что она хочет, чтобы я поцеловал ее. Я поспешно сказал:

- Очень приятный запах, - и ушел, оставив ее одну. На лице ее отразилось разочарование.

Время от времени мама присылала мне открытки, в которых советовала не торопиться с возвращением. Но мне стало уже невмоготу, и я решил уехать. В тот вечер, когда я объявил о своем отъезде, Филомена резко поднялась с места и ушла на кухню. А крестный удивился:

- Уже уезжаешь? А я думал, ты поживешь у нас хоть до ярмарки.

Я отвечал, что у меня в Риме важное дело, и сразу после ужина пошел укладываться. Немного спустя Филомена принесла мне на ночь кувшин с водой и, воспользовавшись этим предлогом, вошла в комнату и присела на мою кровать. Помолчав немного, она сказала:

- Знаешь, прошлой ночью я видела тебя во сне. - Я укладывал в чемодан свои вещи и ничего ей не ответил. Она продолжала: - Ты был одет женихом, а я невестой, и мы с тобой венчались в церкви в Браччано.

Я резко ответил ей:

- А мне приснилось, что я в Риме, вхожу в бар и заказываю себе кофе... Вот видишь, какие у нас с тобой разные сны.

Она спросила:

- Твоя мать - портниха, да?

- Совершенно верно.

- Ты бы попросил ее, чтобы она взяла меня к себе в Рим, я бы тоже стала портнихой.

Чтобы хоть немного ее утешить, я обещал поговорить об этом с матерью, а затем вытащил из чемодана большой шелковый платок и подарил ей на память. Она, очень довольная, начала примерять его перед зеркалом, стоявшим на комоде; повязав платок на голову, она все вертелась перед зеркалом и, казалось, не думала уходить. Мне пришлось сказать ей:

- Филомена, сейчас я буду раздеваться и укладываться спать... Неприлично девушке смотреть, как мужчина раздевается.

Я снял с себя рубашку и остался до пояса голым. Тогда она подошла ко мне вплотную, дотронулась пальцем до моего голого плеча и проговорила:

- Ух, какой ты белый!..

Затем захохотала и убежала прочь.

На следующее утро она помогла мне донести чемодан, потом сказала:

- Прощай, Аттилио, - и лицо ее, наполовину закрытое моим платком, было суровым и отчужденным.

Маму встревожило мое возвращение в Рим. Но я отправился в бар, и друзья сообщили мне, что как раз накануне неприятная история с игорным домом уладилась. Все шло отлично, день выдался прекрасный - настоящий летний день, но воздух был свежий и не было мух. Я заказал себе кофе и, сев за столик, развернул газету, - точь-в-точь как в моем сне. Мне казалось, что я родился заново, и почти не верилось, что я нахожусь в Риме, а не в Кастельбручато.

Не в своей тарелке

Римляне говорят, что сирокко их ни капельки не беспокоит - с детства привыкли. Однако я римлянин, рожден и крещен на площади Кампителли, и все-таки сирокко положительно выводит меня из себя. Вот мама это знает, и поэтому, если она видит, что небо с утра побледнело и ветер бьет в лицо, она всегда с беспокойством поглядывает на меня, когда я одеваюсь, чтоб идти на работу. Заметив, что у меня мутный взгляд и слова застревают в горле, она обычно советует:

- Будь поспокойнее... Не волнуйся так... Держи себя в руках.

Бедненькая мама! Она говорит это потому, что, действительно, в такие дни я вполне свободно могу попасть в тюрьму или в больницу. Мама обычно добавляет:

- Он не в своей тарелке! - А потом рассказывает соседкам: - У Джиджи сегодня утром было такое лицо... Просто страх... Пошел на работу... С ним, знаете, бывает, - не в своей тарелке.

Я вообще-то маленький, щупленький, и мускулов особых у меня не замечается, но в те дни, когда дует сирокко, меня так и подмывает подраться с кем-нибудь, или, как мы, римляне, говорим, "руки у меня зудят". Я начинаю ходить туда-сюда, посматриваю на людей, ищу кто посильнее да поздоровее и думаю: "Вот этому сейчас как дам - кровь из носу пойдет, а вон тому надо бы надавать пинков под зад, пусть попляшет... Ну а этот? У этого от двух оплеух всю рожу перекосит". Одни мечты! На деле все кругом сильней меня. Если я и вправду могу кого одолеть, то разве что ребенка. Да и то еще смотря какой ребенок попадется. А то, знаете, свяжешься с каким-нибудь забиякой, а он как боднет тебя головой в живот раза три - своих не узнаешь.

И вот еще беда: работа у меня такая неподходящая -официантом я работаю, в кафе. Официант, он, известно, должен быть всегда вежливый, что бы там ни случилось. Вежливость для официанта - то же самое, что, например, салфетка, которую он всегда под мышкой зажимает, или, скажем, поднос, на который он ставит стаканы - одним словом, рабочий инструмент. Говорят, у официантов все ноги в мозолях. У меня мозолей нет, но мне все кажется, что они есть, потому что я каждую минуту так себя чувствую, словно клиенты все разом наступают мне на мозоль. Я такой чувствительный, что от каждого замечания, от каждого грубого слова готов просто на стену лезть. А я, видите ли, должен делать приятное лицо, кланяться, улыбаться, расшаркиваться. Не могу... У меня начинается нервный тик - это признак того, что желчь разливается. Наши официанты уже меня знают и, как только увидят, что у меня лицо перекосило, тотчас же скажут:

- Э-э, Джиди, ты что-то не в себе... Кто тебя обидел?

В общем, - что говорить! - подымают на смех.

Иногда, однако, мне удается найти отдушину для этого моего расположения к ссорам и дракам. И знаете как? Я выберу обычно людное место, например какую-нибудь площадь, подберу себе после долгого наблюдения подходящего типа и под каким-нибудь предлогом нападу на него и обругаю. Он, естественно, кинется на меня с кулаками, но тут всегда найдется три-четыре добровольца, которые вмешаются и схватят его за руки. Этого-то мне только и надо: тут я его хорошенько обругаю, а потом иду прочь. И в этот день я чувствую, что мне полегчало.

Ну так вот, в одно такое утро, когда сирокко резал, как ножом, я вышел из дому злой как черт. Одна и та же фраза почему-то все время жужжала у меня в ушах: "Если ты сейчас же отсюда не уберешься, то получишь по шапке". И где только я эту фразу услышал? Тайна... Может, это сирокко мне ее во сне нашептал? Я все повторял про себя эту фразу на разные лады, пока шел к трамвайной остановке и садился в трамвай, чтоб ехать к площади Фьюме, неподалеку от которой находится наше кафе... Трамвай был битком набит и, несмотря на ранее утро, духота там была страшная. Делать нечего: я крепко стиснул зубы и встал в проходе. Но тут меня начали толкать со всех сторон, будто бы уж никак нельзя пройти вперед, не пуская в ход локти. Трамвай медленно шел по берегу Тибра, пересек площадь Фламинио, прошел мимо Муро Торто и уже приближался к площади Фьюме. Я стал продвигаться к выходу.

Есть одна вещь, которая выводит меня из себя, даже если в этот день не дует сирокко, - это когда в трамвае народ спрашивает: "Вы выходите?.. Простите, вы выходите?" Мне кажется, что это ужасно нескромный вопрос, ну, как если б вас спросили: "Простите, ваша жена уже наставила вам рога?" Просто не знаю, чего бы я только не дал за то, чтобы ответить им: "Выхожу я или нет - это вас совершенно не касается". В это утро все, как всегда, толкались, и когда мы подъезжали к остановке, чей-то голос спросил: "Ну, силач, выходишь?"

У официантов тоже есть свое самолюбие. Я и так был совсем расстроен, а тут еще оскорбили мою гордость, назвали на ты, да еще силачом обозвали. Судя по голосу говорившего, это был какой-нибудь здоровенный парень - с таким я всю жизнь мечтал сразиться. Я огляделся кругом: толкучка, масса народу. Я рассудил, что опасности нет никакой, можно свободно нападать, и потому ответил:

- Выхожу я или нет - не твое дело.

А тот сразу говорит:

- Тогда отойди и дай дорогу другим.

Я бросил, не поворачивая головы:

- И не подумаю!

Вместо ответа я получил такой пинок, что у меня дух захватило, и этот тип в одну секунду протиснулся вперед меня. Я не ошибся: он был крепкий, плотный, с красной рожей, с черными усиками на американский манер и с бычьей шеей. Была на нем и шапка. И тут мне снова пришла на память фраза: "Если ты сейчас же отсюда не уберешься, то получишь по шапке". Когда он уже сходил, а я на ступеньке стоял, я вдруг собрался с силами и крикнул:

- Нахал! Дубина!

Он было совсем уже сошел, но тут обернулся и с такой силой рванул меня за руку, что я кубарем скатился с трамвая. Он орал:

- А ну-ка, негодяй, повтори, что ты только что сказал!

Но, как я и ожидал, в эту минуту человек пять или шесть схватили его за руки. Это получилось до крайности удачно. Пока он там отбивался и ревел, как бык, я выступил вперед и выкрикнул ему в лицо с большим гневом: