Римские рассказы - Альберто Моравиа

- Скажите скорее ваши имена!

Мы говорим. Она пишет их, кладет бумажки в кепку, перемешивает их, подходит к подруге и говорит ей:

- Тяни.

Элиза тянет, разворачивает бумажку и торжествующе читает:

- Джулио.

Это я. Я подхожу и говорю:

- Я выиграл. - И, не колеблясь, показываю на брюнетку. - Я выбираю ее.

Брюнетка громко смеется, делает пируэт, подходит ко мне и берет меня под руку. Все произошло в одно мгновенье; теперь брюнетка была рядом, кино было на другой стороне улицы, а блондинка осталась стоять ошеломленная, с кепкой в руках.

Вдруг Ремо кричит:

- Что-то подозрительно... Ей хотелось, чтобы выиграл Джулио, и так оно и получилось.

Другой говорит:

- Это не считается.

- Почему не считается? - вмешиваюсь я. - Мы тянули жребий.

Тогда Ремо берет свою кепку, разворачивает оставшиеся три записки. И вдруг кричит:

- Не считается, не считается... На всех четырех бумажках написано "Джулио".

- Откуда ты взял?

- Смотри сам.

И это была правда. Брюнетка нахально засмеялась.

- Ну, все равно, дело сделано, - говорит она, - мы идем в кино, до свиданья.

Ремо решительно преградил нам дорогу.

- Тогда верни деньги.

Я отвечаю:

- Я верну их вам завтра.

- Никаких завтра... ты вернешь их сейчас.

Брюнетка тихо шепчет мне:

- Не сдавайся!

Приободренный, я перехожу в наступление и заявляю Ремо:

- Я верну вам их завтра, понятно?.. А теперь отвяжись, убирайся отсюда!

Едва я успел сказать это, как он бросился на меня, и двое других тоже, и вот мы все четверо уже на земле и, сцепившись, принялись дубасить и колотить друг друга. Вообще-то я сильный, но их было трое, а я один, и они, конечно, одержали бы в конце концов верх, если бы не полицейский, который случайно оказался рядом; он подошел к нам и властно крикнул:

- Эй, вы, сорванцы!.. Вы где находитесь?.. Я вам говорю... Эй!

Мы поднялись, тяжело дыша, все в пыли. Ремо в ярости крикнул:

- Верни деньги.

Но брюнетка, решительная и находчивая, быстро подходит к полицейскому и говорит:

- Мы с ним жених и невеста... Мы тут гуляли... А эти трое все время ходили следом и приставали к нам... Синьор полицейский, скажите им, чтобы они оставили нас в покое... Что им надо? Кто они такие?.. Мы хотим спокойно погулять.

Поверите ли, такое нахальство поразило не только их, но и меня. Полицейский говорит им строго:

- Ну-ка, ну-ка, идите отсюда... не то...

И те, ошеломленные, попятились назад, не сводя с нас глаз.

Кино было рядом, через улицу, я беру брюнетку под руку и мы переходим на другую сторону.

Ремо кричит мне:

- Завтра мы сведем с тобой счеты!

Но сейчас никто из них не осмеливается шевельнуться, потому что рядом стоит полицейский.

Я подхожу к кассе и говорю Альфредо:

- Два билета в партер.

Брюнетка швыряет кассиру деньги.

Когда мы вошли в зал, она заявила:

- Все-таки мы их обставили!

Я спросил ее:

- Как тебя зовут?

- Ассунта, - ответила она.

"Скушай бульончику"

Работа обойщика - дело трудное. Я уж не говорю, как должен быть наметан глаз, чтобы натянуть материю на мебель без единой морщинки, какое нужно терпение, чтобы сшивать на руках, скажем, четыре или пять полотнищ ситца и какая нужна аккуратность - ведь имеешь дело с маркой тканью. Я хочу сказать о помещении. Допустим, обойщик должен перетянуть пару диванов и пять или шесть кресел, стульев и пуфов, а это обычно так и бывает, - вот все место и занято, даже если у тебя довольно просторная мастерская. Поэтому подходящую для обойщиков мастерскую подыскать трудно. Вот я занимаюсь обойным делом больше сорока лет (я начал работать шестнадцати лет вместе с отцом, который тоже был обойщиком) и должен сказать, что все это время я работал дома.

Я живу на виа делль Лунгара, неподалеку от Реджина Чели, в длинной и широкой комнате с высоким потолком, выходящей четырьмя окнами на Тибр. Пока жива была первая жена, я не только работал в этой комнате, но и спал тут со всем семейством: в одном углу стояла кроватка моего сына Фердинандо, в углу напротив, за ширмой - постель моя и жены. Приходилось так устраиваться, потому что, кроме этой комнаты, в квартире было еще только два закутка для кухни и для отхожего места. Потом жена умерла, всего лишь пятидесяти лет от роду; мне в то время было под шестьдесят, и я сначала попробовал прожить без жены, но потом понял, что не смогу, да и женился вторично. И тут все переменилось.

Джудитта, моя вторая жена, была моложе меня лет на тридцать, и ее можно было бы даже назвать красивой, хотя многие мужчины утверждали, будто в ней было что-то отталкивающее: бледная как смерть, с черными глазами, выпученными словно у зарезанного ягненка из мясной лавки, черные волосы, тело белое и упругое, но холодное. До замужества Джудитта была бедной работницей, выйдя замуж, она стала корчить из себя синьору; до замужества она была ангелом, выйдя замуж - превратилась в черта; до замужества ее устраивали и я и дом - решительно все, после замужества ей уже не нравилось ничего - ни я, ни дом, ни все остальное. Что ж, женитьба нередко приносит нам такие сюрпризы. Начну с того, что она не желала спать в одной комнате с Фердинандо и заставила меня соорудить кирпичную перегородку, чтобы отделить каморку для кровати. Потом она захотела, чтобы я поставил на кухне новую плиту. Потом - чтобы я установил в отхожем месте ванну. Наконец, она нашла способ разругаться с нашими соседями, телефоном которых я пользовался в течение двадцати лет. Так что мне пришлось еще и заводить телефон.

И вот установили мне телефон, было это, допустим, в понедельник, а в среду в полдень, когда я обивал атласом креслице стиля ампир и вздыхал про себя, размышляя о своей жизни, зазвонил телефон. Я подошел, снял трубку и говорю:

- Периколи слушает. С кем имею честь?..

С другого конца провода грубый, резкий, настоящий римский голосина спросил:

- Обойщик Периколи?

- Да, к вашим услугам, синьор, - ответил я, думая, что звонит какой-нибудь заказчик.

- Ну тогда, - произнес голос, - не скажешь ли, зачем ты женился, Периколи? Разве тебе не известно, что в твоем возрасте не женятся? И потом, не воображаешь ли ты, что жена тебя любит? Жалкий дурень...

Кровь так и бросилась мне в голову, потому что этот голос, пусть грубо, выразил сомнения, терзавшие меня как раз в данный момент. Я спросил:

- Да кто ты такой?

А он, растягивая слова, продолжал:

- Кто я такой - тебе не догадаться, хоть родись сызнова... Лучше послушай, что я тебе посоветую...

- Да что тебе нужно? Кто ты такой?

- Просто дружеский совет: скушай бульончику.

Я принял этот телефонный звонок за шутку какого-нибудь бездельника, знавшего нас, и все же был взбешен, так как с некоторого времени, как я уже говорил, мне и самому не раз приходило в голову, что женитьба моя была ошибкой.

Я, конечно, ничего не рассказал Джудитте, которая, замечу кстати, с некоторых пор стала просто невыносима и обходилась со мной хуже, чем с собакой.

Прошло с неделю, и вот почти в то же самое время, что и в первый раз, зазвонил телефон, и тот же голос спрашивает меня:

- Здравствуй, Периколи, что поделываешь?

А я:

- Что надо, то и делаю.

- Ну, так я скажу, что ты делаешь: обиваешь стульчики, которые тебе принесли вчера вечером... Молодчина, трудись... А я могу тебе рассказать, что делает сейчас твоя жена.

- Да кто ты такой, скажи на милость!

- Твоя жена кокетничает с буфетчиком в баре у ворот Сеттимиана... вот что она делает.

- Кто тебе сказал?

- Я тебе говорю. Да чего там, ступай туда, сам убедишься... Послушай, Периколи, ведь ты уже старикашка, а женщинам такие не по вкусу.

- Да кто ты такой, негодяй?

- Вместо того, чтобы выходить из себя, послушай: скушай бульончику!

Тут уж я не удержался, и когда Джудитта вернулась домой и начала опять огрызаться, как базарная торговка, я сказал:

- Пока я работаю, ты кокетничаешь с буфетчиком в баре у ворот Сеттимиана.

Уж лучше бы я этого не говорил: сначала она осыпала меня бранью, потом пожелала узнать, откуда у меня такие сведения, а когда я ей сказал, опять принялась ругаться.

- Ах, так! Ты слушаешь любого негодяя, который тебе позвонит... Веришь ему больше, чем мне... Да знаешь, кто ты такой? Ты выживший из ума старик... Ты и вправду заслуживаешь, чтобы я наставила тебе рога... да такие, чтобы ты в двери не мог пролезть!

И пошла, и пошла. Кончилось тем, что она довела меня до слез, и я ползал перед ней на коленях, вымаливая прощение - при моей-то седине и солидности! Да что уж там, чтобы задобрить ее, мне пришлось дать ей денег на шелковые чулки. А одному лишь богу известно, какие у меня деньги при всех расходах, на которые она меня вынуждала.

Но потом мне стало грустно и тошно: я испытывал стыд и в то же время был совершенно уверен, что она меня не любит.

Прошло еще несколько дней, и тут вдруг опять зазвонил телефон, и все тот же голос спросил: