Это лишь игра - Елена Алексеевна Шолохова

– Это ты думаешь, что этого никто не знал. А я просто не хотела тебя расстраивать. Но на самом деле и Ямпольский, и все наши давным-давно в курсе твоих чувств.

– Откуда? – в ее голосе тут же прорезаются подозрительные нотки.

– Да у тебя, Соня, на лице все написано! Только слепой не заметит…

– В смысле? Но я… я ничего никогда… я к Антону никогда не подходила… ну вот только когда его Горр ударил… – лепечет она растерянно. – Я же не писала ему, не звонила, вообще ничего такого…

Я молчу.

– Значит, все знали? Лучше бы ты мне об этом сказала! – заводится она. – Я, наверное, как идиотка выглядела, а ты молчала. Знала и молчала! Как ты…

– Соня, – устало, но твердо прерываю ее я, пока она опять не наговорила лишнего. – Во-первых, нет ничего идиотского в твоих чувствах. Даже наоборот. А во-вторых, ты зачем позвонила мне? Про Петьку спросить? Или извиниться? Или еще раз накричать, обвинив во всех грехах? Если первое – то я уже ответила. Он в коме, прогнозов пока никаких. Если второе – я тебя прощаю. А если третье – я просто сейчас положу трубку и больше мне не звони.

Соня, ничего не ответив, сама сбрасывает звонок. А через час мне приходит от нее сообщение:

«Чтоб ты знала, это твой Горр подбил Антона нас рассорить, это он все придумал. Антон только повторил его слова».

Я ничего на это не отвечаю.

На следующий день бедный Петька – главная тема разговоров в школе. Почему-то все – и наши, и учителя, и парни из других классов – спрашивают про него у меня. А я уже устала рассказывать одно и то же. Ко всему прочему, я вижу, что всё это очень не нравится Герману. Хоть он ничего такого и не высказывает, но от него буквально волнами исходит раздражение. И сам ходит мрачный. Но все как сговорились просто. Даже охранник останавливает меня в фойе и спрашивает про Петьку, когда мы с Германом идем домой после уроков.

– Никуда от этого Черного не скроешься, – недовольно бросает он.

***

Вечером к нам домой наведывается Олеся Владимировна. На самом деле она приходила к Чернышовым – передавала Петькиной маме матпомощь от школы, от родительского комитета и от себя лично. Ну и решила к нам заглянуть заодно.

Бабушка, конечно же, усаживает ее за стол, хоть та и упирается.

– Пока не накормлю вас ужином – не выпущу.

И Олеся Владимировна сдается. Сначала они обсуждают то, что случилось с Петькой. И я узнаю от нее, что этих подонков, оказывается, сегодня уже поймали. Нашли по камерам. Самое чудовищное – они совсем еще малолетки.

– Им всего по четырнадцать-пятнадцать! Дети совсем! Старшему из них – шестнадцать, – ужасается Олеся Владимировна. – А уже такое творят… И себе ведь тоже судьбу калечат. Потому что вот отправят их теперь в спецучереждение, а то и вообще в колонию для несовершеннолетних, и что из них станет? Там они еще больше ожесточатся… Страшно жить становится, когда такое происходит рядом… страшно детей рожать. Потому что только и бойся потом каждый день, вдруг что случится… Дай бог, чтобы Петя поправился…

Она по-настоящему расстроена. Вид у нее измотанный, даже какой-то больной и под глазами темные круги.

– Жаль, что Петр не поехал со всеми на Ольхон… – вздыхает Олеся Владимировна, затем переключается на меня: – А как у вас дела? Как чувствуешь себя, Леночка? Скоро ЕГЭ начнутся, ты не нервничаешь?

– Нет, – честно отвечаю я.

– И правильно. Тебе надо поберечь себя. Сумма, конечно, очень большая, но и отзывчивых людей, слава богу, много… Документы нужно потихоньку готовить…

Дальше разговор не вяжется. Мы в скорбном молчании допиваем чай, как вдруг в дверь раздается нетерпеливый стук. В прихожую врывается тетя Люда, взъерошенная, возбужденная, запыхавшаяся.

– Петруша в себя пришел! – с порога выпаливает она на одном дыхании. – Он в сознании! Узнал меня! Я только сейчас и больницы… Сказали, это очень хорошо. Кризис миновал. Лечиться, конечно, нам еще долго, но самое страшное уже позади.

56. Лена

Петька – молодец. Идет на поправку семимильными шагами.

«Ничего удивительного. Организм молодой, здоровый, крепкий… справляется. Через недельку-другую выпишем», – говорит Петькин лечащий врач, забыв о том, как ещё недавно со скорбным выражением лица разводил руками и не давал никаких прогнозов.

Но это ерунда, конечно. Главное – Петька выкарабкался.

Его неделю как перевели в общую палату, где он лежал с двумя парнями. И я уже успела его дважды навестить – сразу и в минувшее воскресенье. Мы приходили к нему с бабушкой и еще одной нашей соседкой со второго этажа. И Павлика с собой прихватили.

Ну а тетя Люда бегает к нему каждый божий день, выкраивая время между сменами. Носит ему сумки с домашней едой: суп в термосе, банки с компотом, контейнеры с котлетами, бутерброды с колбасой. Бабушка тоже посылает выпечку.

Тетя Люда рассказывает, что в больнице кормежка неважная. Еда пресная, невкусная и порции микроскопические. Петьке – на один зубок, и он там голодает.

– Вот такой кусочек омлета на ужин, – показывает она пальцами. – Ну куда, а? Взрослому-то парню… А ему ведь сейчас особенно нужны силы для восстановления.

– Конечно, конечно, – поддакивает бабушка, заворачивая ей свежеиспеченные ватрушки.

– С творогом? – деловито спрашивает тетя Люда. – Это хорошо. Ему как раз сейчас нужен кальций. А ты, Лен, пойдешь сегодня к Петьке? Он тебя ждал вчера… и позавчера… всё спрашивал про тебя…

Мне кажется, что ее слова звучат с еле уловимым укором.

– Нет, я не смогу… у меня… дела, – выдаю я самую банальную отговорку. И незамедлительно краснею. Мне стыдно врать.

Нет у меня, конечно, никаких дел. Оценки нам уже выставили. Домашних заданий больше нет. Мы и в школу сейчас ходим только на факультативы. Я, конечно, готовлюсь со всеми к ЕГЭ, но как бы не всерьез. Как будто за компанию, не по-настоящему.

Все наши нервничают, ну кроме Германа, конечно. До дрожи боятся и еще больше друг друга пугают всякими печальными историями о том, как жестят наблюдатели во время ЕГЭ.

Так что градус напряжения в эти дни в классе просто зашкаливает. И я еще острее чувствую себя среди них чужой или лишней.