Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1 - Петр Александрович Дружинин

нынче и меня поздравлять, – но именно “чуть-чуть” помешало. Имею в виду выборы в чл[ены]-кор[респондент]ы Ак[адемии] н[аук]. ‹…› Отборочная комиссия поместила в качестве основных кандидатов Лурье, М. П. Алексеева и меня (кроме того, А. М. Еголина, С. Г. Бархударова, Л. А. Булаховского и ряд восточников – всего 9 человек). Но Лурье – несмотря на мощную поддержку его кандидатуры самим Президентом, который ценит в Лурье знатока истории математики и древней механики, очень плохо проходил. Боюсь, что сыграли при этом роль имя и отчество, – и он так и не добрал (очень не добрал) нужного количества голосов[587].

Со мной же дело обстояло так: из 9 голосовавших я получил 7 положительных, что составляет больше 2/3, т. е. абсолютное большинство. Но… по уставу счет 2/3 ведется не от количества голосовавших, а от общего количества членов Отделения. У нас же их 11; из них три писателя, двое из которых (Шолохов и Сергеев-Ценский) никогда не принимают никакого участия в делах Академии, ни разу не переступали ее порога и свою связь с ней ограничивают, очевидно, лишь получением зарплаты, которая им аккуратно ежемесячно переводится. Причем отсутствующие голоса засчитываются как отрицательные. Таков закон! С[ергеев]-Ценский даже не приезжал нынче в Москву – он живет в Крыму, – а Шолохов был в этот день в Москве, обещал прийти на заседание и принять участие в голосовании, но не счел нужным это обещание выполнить. А две трети из одиннадцати составляют 7 1/3 голосов. Первоначально полагали, что 1/3 не будет приниматься в расчет, и уже по всей филологической Москве пронесся слух о моем избрании, и я начал получать поздравления. Но затем Президиум сделал общее для всех отделений разъяснение, что дробь – какова бы она ни была – должна считаться как целый голос, – другими словами две трети для нашего Отделения определились в 8 голосов. Произошел ряд перебаллотировок, – М. П. Алексеев получил не хватающий ему также вначале дополнительный голос, а я так и остался со своими семью голосами. Очевидно, какие-то два академика твердо решили воспрепятствовать мне войти в состав членов Отделения.

Мое неизбрание явилось для всех полнейшей неожиданностью, и тут в связи с моим именем произошло совершенно беспрецедентное обстоятельство. По закону чл[ены]-кор[респондент]ы не избираются общим собранием (как академики), а только утверждаются им, – подобно тому, как, скажем, Ученый совет Университета (в больших городах) утверждает постановление Ученого совета факультета о предоставлении кандидатской степени. И вот – в противовес всей существующей практике на общем собрании выступил вице-президент (ак[адемик] В.П. Волгин) и предложил утвердить меня дополнительно, в виду таких-то и таких причин, т. е. учитывая мое значение в науке и недохват всего лишь 1/3 голоса, явившийся результатом постоянного отсутствия некоторых членов Отделения. Он выступал очень настойчиво и даже дважды. Но его предложение не встретило поддержки по формальным причинам самого Президента, к[ото]рый боялся, что т[аким] о[бразом] возникает опасный прецедент для будущего – и что каждое общее собрание будет вносить коррективы в выполнении устава. Поэтому он рекомендовал соблюдать букву устава во всей полноте. Т[аким] о[бразом,] Ваш покорный слуга оказался если и не забаллотирован, то, во всяком случае, не избранным. Было это, конечно, очень обидно и тяжело. Но что поделать?! Мне, кажется, даже было бы легче, если бы сразу меня не включила в число рекомендуемых кандидатов отборочная комиссия, председательствовал в которой ак[адемик] И. И. Мещанинов, а членом был ак[адемик] И. Ю. Крачковский и др., руководили же работой всей (общеакадемической) комиссии высокие люди из ЦК. Таковы мои печальные новости»[588].

Относительно оговорки М. К. Азадовского об «имени и отчестве» Соломона Яковлевича Лурье необходимо сказать особо. То обстоятельство, что на выборах 1943 г. национальность будет иметь существенное значение, писал 23 мая 1943 г. из Москвы директор Пушкинского Дома П. И. Лебедев-Полянский в Алма-Ату И. И. Мещанинову:

«О выборах. Вам, как члену Президиума, как секретарю Отделения и председателю экспертной комиссии по выборам, следует свои соображения по выборам сообщить в Президиум. Возможно, что такие фамилии, как Кюнер, Булаховский, Эйхенбаум отпадут, не по личным соображениям, а в силу общей тенденции»[589].

Именно об этой «тенденции» писал впоследствии почетный академик АН СССР Н. Ф. Гамалея И. В. Сталину:

«Антисемитизм идет сверху и направляется чьей-то “высокой рукой” ‹…›. Если где-нибудь низовые организации или отдельные лица выдвигают куда-нибудь евреев, то вышестоящие органы (обычно соответствующие отделы ЦК) отводят кандидатуры евреев. Это можно было видеть во время выборов и в Верховные Советы, и в Академию наук СССР, и в Академии наук союзных республик, и в Академию медицинских наук, и в Академию педагогических наук, и т. д. ‹…› Только благодаря явному антисемитизму выдающиеся ученые нашей страны, составляющие ее гордость и славу, остались за бортом разных Академий, в то время как разные бездарности, порою неизвестные даже специалистам, оказывались “избранными” в действительные члены Академий наук»[590].

Состоявшиеся академические выборы наглядно продемонстрировали преимущество ленинградской филологии: из избранных академиков лишь В. А. Гордлевский не имел прямого отношения к Ленинграду. Три академика (В. В. Виноградов, И. И. Толстой и В. Ф. Шишмарев) и три члена-корреспондента (М. П. Алексеев, С. Г. Бархударов и Д. В. Бубрих) были профессорами Ленинградского университета. (Для сравнения, из профессоров-филологов Московского университета академиком был избран один В. В. Виноградов, который совмещал работу в двух столицах, а членами-корреспондентами – А. И. Белецкий и А. М. Еголин.)[591]

«Вестник Ленинградского университета» писал в этой связи:

«Новое большое и прекрасное пополнение Академии наук СССР вместе с прежним составом Академии достойно возглавит мощное движение советской научной мысли, призванное, по указанию лучшего друга и вдохновителя ученых – товарища Сталина, догнать и затем опередить достижения зарубежной науки в тех областях, в которых мы еще отстаем.

Украшенный новой плеядой блестящих имен, получивших всесоюзное признание, Ленинградский университет с тем большей энергией и ответственностью будет разрешать интересные и важные научные проблемы, предусмотренные в его пятилетнем плане и направленные на дальнейшее развитие советской науки и культуры»[592].

Удивительно, что академические выборы 1946 г., даже несмотря на жесткий отбор кандидатов в ЦК, на фоне последующих выборов кажутся «демократическими», что объясняется беспрецедентным числом вакансий. Впоследствии вакансий было меньше, и заполнялись они людьми, чье место в науке по преимуществу не соответствовало званию члена Академии. Такая практика сохраняется до сего дня.

Свое мнение о выборах 1946 г. оставила О.М. Фрейденберг:

«Трудно себе представить, что такое были эти выборы, в Академию, или в [Верховный] Совет. Гнусный гротеск! ‹…› Толстой был сделан Мещаниновым академиком; Толстой так и называл того “своим шефом”. Сделавшись академиком, Толстой