Пулковский меридиан - Лев Успенский

— Интересует меня, между прочим, такой вопрос, — говорил он, обрезая большими ножницами фитили, — такой, душа ты моя, вопросец (держи-ка, хлопчик, горелку!). Вот ты, допускаю, мальчишка лет тринадцати. Что же, у тебя головы на плечах нет? Отвинчена, как тая горелка? Ну, куда ты наметил свой путь? Куда лезешь? В самую гущу исторических событий! Да разве туда таких пущают? Каши мало ел! Каши… Возьмем так: батя твой обретается, к примеру, на форту. И на том же форту — мятеж. Может, твой батя оттуда смылся… А может — и нет. Это все в тумане неизвестности. Ну уж во всяком случае не тебе ему придется помогать. (Что морщишься? Керосинового духа не любишь? Сделай милость, нюхай сирень. Под кустом сидишь!) А я, друг мой милый, на шести войнах воевал, в Африке был… но таких дурошлепов, как ты, кроме только самого себя, нигде не видывал. И вот что я тебе честно скажу, честно, по душам! Уж очень ты парень-то хороший… (Да чего хныкать-то? Жив будет твой тятька. Без тебя его вызволят.) Да-а… Да-а… Ты не только мне нравишься. Уж такая у тебя морда, плюс к тому велосипед, плюс родитель в непромокаемом положении… Хорошо!.. Так я тебе говорю по-честному, как самому себе: слухай ветерана разнообразных войн Григория Подмостко. Сиди смирно! В пятницу, ужо, поеду в Питер за фитилями и тебя заберу. Велено доставить, и доставлю, как миленького! Мать-то, небось, очи выплакала по тебе, срамник! Мало ей большего сына, мало отца, так вон что меньшой наделал!

Солнце пекло, вонь керосина мешалась с кружащим голову благоуханием белой и лиловой сирени; жужжали пчелы, еще надоедней их жужжал неутомимый Подмостко. И мало-помалу Женька устал, отчаялся, сдался. Ничего не попишешь! Придется смириться.

Он принялся бродить по штабу, стараясь помочь всем и каждому: то держал мыло купающимся в «ковше» красноармейцам, то разжигал костер, то вешал лампы в аппаратной.

В то же время он непрерывно думал — о папке, о брате Васе: ведь, по его убеждению, Вася был тут же рядом, в Рамбове. Может — не узнали бы штабные! — и мамка тут? Может, сбегать, поискать…

Но даже в этом он очень ошибался.

Евдокия Дмитриевна уже несколько дней назад, успокоенная за сына, радостная, умиротворенная, отбыла обратно в Питер. Она ехала с особым волнением, с особым чувством, с гордостью: Васютик оставался в школе, как-никак вдали от прямой опасности, а в вагон с ней вместе села такая тихая, такая приветливая и чистенькая девушка, Марусенька, «его барышня», боевая избранница ее сына. И так она сразу ей понравилась, эта длиннокосая Маруся!

Значит — матери в Ораниенбауме давно не было. Не было в нем и самого Васи.

Вася не попал в первый курсантский отряд, сформированный дней через пять после его зачисления в школу и давно уже отправившийся в Ропщу. Но как раз среди ночи — с 14 на 15 июня, когда Женька то спал, как убитый, то просыпался в слезах на даче Макарова, сразу же после того заседания в штабе бригады, которому суждено было стать историческим, по частям Ораниенбаумского гарнизона был объявлен набор охотников, добровольцев-разведчиков, чтобы с утра итти в авангарде наступающих на форт частей из созданной приказом Сталина Береговой группы.

Васин порыв, с одной стороны, и аттестация, выданная комбатом Абраменкой, которая пришла вслед за ним в школу, сделали свое дело. Курсант Федченко был передан школой в команду разведчиков. Рано утром, пока Женька еще спал, поеживаясь под чьей-то тонкой шинелькой, Вася выбыл к Ижорам и далее, в направлении на Лебяжье. Теперь он был уже далеко от Женьки: как один из бойцов первого взвода команды разведчиков, он производил поиски по лесу возле самой деревни Борки.

Деревня эта лежит в полукилометре от берега моря, за полосой строевого сосняка, за узкой лентой шоссе, полотном Ижорской железнодорожной ветки и, наконец, за широкой лесной и болотистой опушкой, обращенной на юг, к ее полям.

Деревня невелика. Ее домики и избенки лепятся вдоль края невысокого, но длинного нагорья, обрывающегося на север крутым скатом. Это — та же самая Копорская гряда протянула сюда один из своих восточных отрогов.

Команду разведчиков завезли на подводах чуть дальше Большой Ижоры. Здесь, в придорожном редком лесу, пришлось спешиться. Дальше пути пока еще не было.

Взводный, задержавшийся в Ижорах, прискакал на последней подводе и привез задание: «Противник занимает хорошо укрепленные позиции на склоне холма у деревни Борки. Необходимо выяснить его силы и определить самое выгодное направление удара».

От большого серого камня, лежащего при дороге, там, где она описывает широкую дугу, обращенную выпуклостью к морю, разведчики, рассыпавшись по лесу, двинулись вперед.

Вася попал в полосу леса около самого шоссе.

Осторожно он начал пробираться к западу, не теряя прямой связи с обоими своими соседями. Сквозь редкий лес в начале пути ему было видно многое. Справа, на серо-голубом море, совсем недалеко от берега дымили два низких судна, очевидно миноносцы. То и дело то над ближним, то над дальним поднимался белый хлопок дыма, докатывался выстрел и через несколько десятков секунд из-за леса ударял разрыв: очевидно, суда уже начали артиллерийскую подготовку атаки. Слева на железной дороге слышалось сопение паровоза: незримый бронепоезд вскрикивал порою сиреной, хрипло, грозно и заунывно; подходил, чтобы выдвинуться на позицию.

На шоссе было людно. Матросские отряды, составив винтовки в козлы, остановились передохнуть перед боем. Продвигались все новые и новые роты с востока. Тарахтели колеса артиллерии. Обозные лошади, приткнувшись к кустам, ели заботливо нарванную для них траву. Пехота, артиллерия, флот — все это нависло над врагом, сжалось перед решительным совместным ударом. А справа И слева вдали строчили пулеметы. Чьи?

Пройдя около полукилометра по лесу, Вася Федченко наткнулся на поперечную дорожку. Если тут же рядом на полотне есть казарма — дальше итти не надо.

Казарма нашлась: путевая казарма № 19. Вася стал подаваться влево.

Теперь с каждым шагом он ступал все осторожнее и тише. Голоса, шум сзади смолкли. Только снаряды миноносцев все еще проносились, воя, над головой да их разрывы стали слышны ближе и яснее. Зато какой-то новый гул обозначился впереди. Там тоже кто-то кричал, что-то звенело, скрипели колеса, но это было уже на той стороне, у противника. Интересно!

Васино сердце начало биться чаще: близко! Сквозь стволы сосен, как только он перебрался через рельсы у Ижор, стало брезжить небо, засветилось широкое открытое пространство. «Эх, выглянуть бы туда!»

Внезапно правее, западнее себя самого, он заметил группу высоких сосен. Одно дерево, густое и могучее, казалось особенно рослым, уходило вверх выше других. Окруженное мелким пустым подлеском, оно, как сторожевая башня, поднималось над окружающими вершинами. «Вот, если б туда залезть!..»

Совсем тихо, почти ползком он скользнул по низкому брусничнику в эту рощу. Сосновая кора смолила руки, закинутая за спину винтовка мешала двигаться. Лезть надо было, не показываясь на открытой стороне ствола. Но все-таки он достиг цели благополучно и, добравшись до верхних, раскачиваемых ветром сучьев, устроившись попрочнее в пустой хвое, не удержался — свистнул радостно: деревня Борки была перед ним как на ладони.

Она лежала на своем холме в какой-нибудь сотне метров от опушки леса и края просеки. Большая суета была заметна на ее улицах; виднелись нерусские — синие и зеленоватые — шинели; они вливались в деревню с запада, растекались по ней и выходили на край плато, здесь совсем низкого, пологого.

«Вот оно как! — удивился ясности этой картины Вася. — Вон их откуда брать нужно!»

В самом деле, отсюда, с высоты, можно было видеть без труда: окопы (довольно хорошие окопы, где по грудь, где по шею человеку) огибали северо-восточный угол деревенской усадьбы. Дальше их зигзаги отрывались от края возвышенности и уходили под прямым углом к ней, прямо на юг, в поле. Тут повсюду темнели пулеметные гнезда, тесные группы солдат… За одной кроной Васе почудилось даже легкое орудие или миномет. Эту линию, конечно, было бы трудно атаковать.

Зато там, на противоположном, северо-западном краю деревни, по дороге из Лебяжьего, была полная пустота и тишина. Ни окопов, ни людей не было заметно. Повидимому, вся оборона была рассчитана на атаку с востока от Ораниенбаума и от Ижоры, прямо от шоссе. Значит, если бы ударить отсюда, через проселок, с заходом вокруг железнодорожной казармы…

Торопясь и волнуясь, Вася вытащил из кармана старенькую записную книжку и кое-как набросал на ее листке все, что видел. Он хотел кинуть еще взгляд кругом, но в это время примолкшая было артиллерийская стрельба с моря вдруг началась снова. Один снаряд ударил прямо в сарай, в восточной части деревни. Сарай загорелся. Несколько шрапнельных облачков поплыли над огородами, и Вася видел, как бросились от этого места врассыпную белые: очевидно, это бронепоезд открыл огонь.