Запретная зона - Олег Приходько

Резкий звонок внутреннего телефона прервал рассказ Илларионова.

— Секунду, Алексей Иванович… Слушаю, Швец… Принесите немедленно!.. — Швец положил трубку. — Да, да?

— В расходных ордерах, конечно же, указывались меньшие суммы, а остальные… Остальные перекачивались через зарубежные структуры на счета в банках Запада и Востока. А поскольку фонд «Прометей» имеет тридцать шесть отделений по всей территории бывшего Союза, то суммы, сами понимаете, астрономические. Так что выделить необходимую валюту на нужды подпольной лаборатории они могли вполне даже незаметно. Но доказать все это нам, Петр Иванович, будет ох как трудно!..

В кабинет вошел дежурный с папкой.

— Разрешите? — подойдя к столу, протянул Швецу листок половинного формата.

Петр расписался, кивнул офицеру. Пробежав текст глазами, подошел к Илларионову и положил листок перед ним.

— Маленькая иллюстрация к предстоящим трудностям, — хмыкнул он.

СРОЧНО СЕКРЕТНО

МОСКВА СЛЕДСТВЕННОЕ

УПРАВЛЕНИЕ ГЕНПРОКУРАТУРЫ РФ ШВЕЦУ

14.40 НАРЯДОМ ПЯНДЖСКОГО ПОГРАНОТРЯДА ПРЕСЕЧЕНА ПОПЫТКА ПЕРЕХОДА ГОСУДАРСТВЕННОЙ ГРАНИЦЫ АФГАНИСТАНА ПРИ ЗАДЕРЖАНИИ НАРУШИТЕЛЬ ПОКОНЧИЛ ЖИЗНЬ САМОУБИЙСТВОМ ВЫСТРЕЛОМ ГОЛОВУ ПИСТОЛЕТА МАГНУМ 44 КАЛИБРА ДОКУМЕНТЫ НЕ ОБНАРУЖЕНЫ ВЕРХНЕЙ ТРЕТИ ВНУТРЕННЕЙ СТОРОНЫ ПРАВОГО ПРЕДПЛЕЧЬЯ ЛОКТЕВОГО СГИБА ИМЕЕТСЯ ТАТУИРОВКА БУКВЫ СНО ДВЕ ПЕРЕКРЕЩИВАЮЩИЕСЯ МОЛНИИ ПРИМЕТЫ СОВПАДАЮТ ПРИМЕТАМИ РАЗЫСКИВАЕМОГО РЕУССА П С ПО УСТАНОВЛЕНИЮ ЛЕТНОЙ ПОГОДЫ ТЕЛО БУДЕТ ОТПРАВЛЕНО МОСКВУ ТРАНСПОРТНЫМ САМОЛЕТОМ СОПРОВОЖДЕНИЕМ МОРГ ФСК

КОМАНДИР П О П/П-К НИКОЛАЕВ

Возвращаясь домой по морозной малолюдной улице, Илларионов думал о том, что кто-то наверняка знает о каждом шаге следствия. Но кто это может быть, как не один из членов бригады? Сергей Крильчук был на его совести — он сосватал его Швецу, стало быть, ему и отвечать. Понятно, что в руках людей, готовящих не иначе как переворот с применением психотропного оружия, парень раскололся, но что он мог знать? Членов бригады пофамильно — раз, цель расследования — два; Филонов, документы, Сотов, смерть Войтенко… А дальше? Дальше они, конечно, установили слежку за каждым, и вот теперь время от времени напоминают о себе знаками смерти. Совсем как та змея, которую подбросили ему в Спасске. И она все-таки укусила его! Слава Богу, все обошлось. Но сейчас… Сейчас змея была куда пострашнее, и тот, кто держит секретную бригаду под колпаком, не идет со штабом Дальневосточной мотострелковой дивизии ни в какое сравнение. Убийство Реусса — очередная веха на пути в неизвестность. То ли еще будет! И Отаров, и Реусс действовали по четкой программе, не иначе как скоординированной управленческими структурами на правительственном уровне. Полковник Реусс на прокуратуру, конечно, плевать хотел, и уж если самоликвидировался — значит, знал, что все равно не уйти от возмездия за провал. В его попытке перехода границы был свой плюс для следствия: тем самым Реусс подтвердил причастность афганской фирмы «Шерхан» к темным делам «Прометея». Через нее наверняка перечислялись деньги на счет Реусса в Кабульский банк, так же как на счет Отарова — в Стамбул: посредническая фирма «Фархад» обеспечивала поставки материалов для строительства городка бывших военных под Подольском (кстати, не мешало бы проверить, что это за «городок» в районе суперсекретной базы войск специального назначения ГРУ Генштаба ВС!). А ведь представительств «Прометея» — тридцать шесть, и таких, как Реусс и Отаров, вполне могло быть не по одному в каждом.

В работе бригады стала проявляться нервозность. За неверный шаг одного могли поплатиться все. Но даже сейчас, когда они выворачивались наизнанку, тень подозрения лежала на каждом — неизбежная тень в условиях работы под наблюдением противника. От сознания, что подозревают и его, Илларионова, может быть, даже больше, чем других, — из-за бесследно исчезнувшего Крильчука, — делалось муторно на душе. Илларионов чувствовал, как физически слабеет день ото дня. К вечеру, в самое продуктивное для него время, силы буквально вытекали из него, как жидкость из дырявого сосуда.

В трех кварталах от дома у «мерседеса» стояла кучка молчаливых парней. При виде бредущего по темной улице одинокого прохожего они оживились. Когда один из стоявших направился ему навстречу, сунув руку в карман кожаной куртки, Илларионов с удивлением обнаружил, что не испытывает ни малейшего страха — напротив, неприятная встреча показалась даже желанной, сулящей через стресс вернуть его к нормальной жизни или оборвать это никчемное существование, в котором не было места ни радостям, ни надеждам, ни чувствам вообще.

— Музык, — остановил Илларионова подошедший, — тебе ствол не нузен?

— Что? — он действительно не расслышал вопроса, тихо заданного косноязычным человеком.

— Ствол, горю, не хосес купить? — оглянувшись, еще тише спросил торговец оружием и наполовину вынул из кармана «пушку».

— Спасибо, у меня есть, — вежливо улыбнулся Илларионов и направил на парня табельный «Макаров».

Тот постоял, соображая, как поступить, — такой случай был явно не предусмотрен в инструктаже — да так ничего и не придумав, промямлил:

— А-а… ну, тогда иди, ладно…

Илларионов шагнул в сторону, обходя налетчика, спрятал пистолет и направился к дому, стараясь не ускорять шаг. Чувствовал, как спину его дырявят напряженные взгляды. Однако парни почему-то не пытались завладеть содержимым его карманов: не то не хватало опыта, не то «Макаров» не котировался в их арсенале. А может, их просто не интересовал человек, лишенный чувств: не давал повода насладиться вызванным ими страхом.

Уже поднимаясь по лестнице, Илларионов подумал, что если бы к этому времени не стало Клавы, он непременно попытался бы задержать их — не столько из служебного долга, сколько из-за того, что жизнь потеряла бы для него всяческий смысл. «Упоение в бою» стало подходящей возможностью расстаться с нею.

В квартире было тихо. Леночка уже спала, Катя читала книгу. Вымыв руки, Илларионов прошел на кухню. В кастрюле оставался обеденный борщ, на сковородке — гречневая каша, но есть не хотелось.

— Мне бы чаю с лимоном, — попросил он Катю. Заметил опухшие, маслянистые глаза дочери. — Ты что, плакала?

— С чего ты взял? Спала.

Дочь поставила чайник на конфорку, села на табуретку у стола, застыла, подперев кулачками подбородок и сосредоточенно глядя на свое отражение в черном стекле окна.

— Маме было очень плохо ночью. Врач говорил об операции.

— Все-таки решили делать?

— Спрашивают у нас. Очень мало надежды. К тебе полковник Нежин заходил.

— Подполковник, — автоматически поправил Илларионов. И встрепенулся в ту же секунду, почувствовал, как зверем в клетке заметалось сердце. — Когда?

Нежина Катя не знала в лицо.

— Час назад.

Час назад они виделись с Нежиным в кабинете Швеца.

— Он там сверток оставил, я положила на топчан…

Илларионов стремительно прошел через смежную комнату, в которой спала внучка, в кабинет, включил настольную лампу и заперся на защелку.

Коробка, упакованная в безликий серый пакет и заклеенная «Свемой», лежала на топчане. Нетерпеливо разодрав целлофан на торце, Илларионов открыл ее…

Деньги были в пачках. В каждой — по сто купюр. Пятидесятидолларового достоинства. Пачек было десять.

Коротко звякнул телефон. Илларионов не слышал звонка, и только когда Катя тихонько, чтобы не разбудить Леночку, стукнула в дверь: «Папа, сними трубку», — пришел в себя.

— Алло…

— Добрый вечер, Алексей Иванович.

— Кто это?

— Не имеет значения. Кажется, вам нужны были деньги, чтобы прооперировать жену?

— Нет! — крикнул Илларионов.

— Не валяйте дурака. Везите ее за границу, иначе не сможете простить себе этого всю оставшуюся жизнь.

— Что вам от меня нужно?

— Не продолжайте проверку «Прометея» — это ни к чему не приведет. С сотрудниками УЭП мы обо всем договоримся, о деньгах не узнает никто. И пожалуйста, не заставляйте нас прибегать к крайним мерам, это не наш метод.

Надо было что-то делать, что-то говорить, что-то предпринимать!.. В трубке послышались гудки. И очень хорошо, что послышались. И хорошо, что гудков было много. Бесконечно много. Они успокаивали. Ласкали слух. Усыпляли…

40

По учащенному дыханию, побелевшим крыльям продолговатого носа, капелькам пота, выступившим на верхней, покрытой темным пушком губе, Петр видел, с каким трудом дается Земфире Отаровой показная невозмутимость. Знал по опыту: это ненадолго. Хуже, когда арестованные начинали вести себя агрессивно, бросали на свою защиту необузданные эмоции и тем самым нарушали следственную тактику допроса.