Паустовский. Растворивший время - Олег Д. Трушин

Нас только двое (наш сын на фронте), а кроме жены у меня нет того, кто бы мог помочь мне и в устройстве быта, и в заботе о состоянии моего здоровья, и, главное, в литературной работе, непрерывно увеличивающейся в связи с заданиями военного времени.

Сейчас я работаю над рядом оборонных вещей для ряда газет, журналов и литорганизаций, Совинформбюро, радио, издательств “Советский писатель”, Детиздата, ЦК Комсомола, “Известий”, Камерного театра и т. д.

Размеры моей литературной работы позволяют мне думать, что использование моей жены в качестве моей помощницы вполне целесообразно по сравнению с той работой, которую она могла бы нести, будучи привлечена к трудовой повинности.

В связи с этим прошу Вашего разрешения выдать моей жене В. В. Навашиной (Паустовский отчего-то не указывал реальную фамилию. – О. Т.) служащую карточку, как фактическому моему секретарю.

29 апреля 1944 г.»248.

Более того, ещё 17 сентября 1940 года Паустовский составляет завещание, согласно которому Валерия Навашина становится наследником всего его имущества. Между прочим, в том же 1940 году он подаёт заявление в Ленинское районное бюро ЗАГС города Москвы о перемене фамилии Валерии с «Навашина» на «Паустовская», тем самым добиваясь устранения всякого рода разночтений в фамилиях, из чего следует, что расторгать брак с Навашиной-Паустовской в это время он явно не собирался.

И всё же новое чувство, которое начинало «бить» по всем «фронтам» души Паустовского, диктовало свои «условия» и отказ от владения домом в Солотче был одним из них.

Во время очередной явки в военкомат в январе 1943 года Паустовскому была поставлена ограниченная годность к военной службе.

«На днях меня вызывали на переосвидетельствование в военкомат, – сообщит он в письме Фраерману 17 января 1943 года, – зачеркнули штамп “годен” и поставили новый “ограниченно годен 2-ой степени”. Что это значит – я не знаю. Опытные люди говорят, что это нечто вроде белого билета. Нашли у меня грудную жабу. Я понемногу задыхаюсь, особенно по ночам, но всё же легче, чем раньше. Броню продлили до 1 апреля»249.

По сути, это будет зарождение той самой «новой» болезни, которая вкупе с бронхиальной астмой, «наградив» его несколькими инфарктами, но позволив прожить ещё четверть века, всё же сведёт его в могилу.

15 февраля Паустовский с Валерией и таксой Фунтиком, который тоже был в эвакуации, покинули Алма-Ату.

27 февраля они прибыли в Москву. Скоротав ночь на Казанском вокзале, лишь утром они переступят порог своей квартиры в Лаврушинском переулке, восстановленной после попадания авиабомбы. И на всём пути, от вокзала до центра города, их будет встречать совсем другая Москва, пусть уже и не осадная, но по-прежнему, по-военному, строгая и неузнаваемая.

В своём первом письме из Москвы от 2 марта 1943 года Паустовский напишет Сергею Навашину в Ашхабад о том, какой их встретила квартира:

«Все металлические вещи покрылись мохнатой ржавчиной, во всех квартирах темно днём, как в погребах (вместо стёкол – доски и фанера). <…> Пейзаж за окнами совершенно другой, нет привычных домов, одни пустыри…»

«Ощущение нереальности…»

Приобретение дома в Солотче стало главным событием не только весны, но и всего 1943 года. Доверенность, составленная ещё в Алма-Ате, не пригодилась. Фраерман покупку дома затянул, и вся эта канитель с купчей дождалась Паустовского из эвакуации.

Но решения своего он не изменит – владельцем дома станет Фраерман.

Из письма Сергею Навашину от 4 апреля 1943 года:

«Серяк, дорогой, очень долго не писал тебе из-за своей поездки в Солотчу. <…> Провели в Солотче пять дней, купили дом, устраивали множество хозяйственных дел (землю под огороды, семена, дрова, сено, навоз и т. под.). Была весна, распутица, луга уже были непроходимыми. Местные власти встретили нас весьма почтительно, обещали во всём помочь. Очень грустно было в бане увидеть все наши вещи. Забытые письма, знакомые удочки, рыболовные книги. Трудно было поверить, что и старый дом и сад – всё это теперь наше. Вообще, ощущение нереальности не оставляет меня со дня приезда в Москву»250.

Валерия к такому раскладу событий отнеслась весьма равнодушно, Фраерманы и Паустовские уже давненько «жили» бок о бок, образно говоря, одной семьёй, в Москве до войны виделись чуть ли не каждый день, а в Солотче вообще жили под одной крышей.

В начале мая Паустовские и Фраерманы переберутся в Солотчу. В квартиру в Лаврушинском Паустовский временно поселит писателя Юрия Смолича, которому возвращаться в Киев ещё было нельзя.

Этот выезд в Солотчу был непростым, предстояло перевезти огромный багаж. Редакция «Красной звезды» выделила для этого машину. Паустовский, по всей видимости, был сильно напряжён не только из-за организации всего действа, но и ответственности за принятое решение сделать Солотчу главным жизненным «причалом».

«Все завидуют нам, хотя и считают нас слегка сумасшедшими», – признается Паустовский Сергею Навашину в том же письме от 29 апреля.

Впрочем, «сумасшествие» переезда было вовсе не в его организации, а в том, что ждало Паустовского уже в Солотче.

4 августа 1943 года он напишет Константину Федину:

«…закрепление “на земле” оказалось делом невероятно сложным и медленным. Более или менее сносная устроенность маячит где-то очень далеко, пока что жизнь очень трудная, связанная с беспрерывной вознёй. <…> Временами, в минуты усталости хочется бросить всё и возвращаться в Москву… Чтобы Вы имели понятие о сельской жизни, я перечислю только самые срочные работы, которые нам придётся выполнить, и, должно быть, у Вас, как и у нас, пойдут мурашки по спине:

а) укрепить крыши над сараями (они обвалились), т. е. достать тёс, который есть за 30 километров, но лошадей нет и достать их всё равно, что выиграть сто тысяч,

б) скосить гектар травы (на сено для будущей коровы, которую надо пригнать за сто с лишним километров). Скосить – это не так трудно, но опять нужна лошадь, чтобы его привезти,

в) выселить жильцов, которые всё ломают, портят, жгут и выезжать не хотят (во время войны в дом самовольно вселились несколько жильцов. – О. Т.),

г) добыть дрова (они есть, но их надо перевезти – опять лошадь) и т. д. и т. под.»251.

Деревенское хозяйство не только требовало пристального внимания, но, кроме этого, забирало уйму сил. На занятие литературой оставалось совсем немного времени, как говорится, по остатку. Но Паустовскому все эти «крестьянские» хлопоты нравились, и он неистово погрузился в разрешение всех насущных вопросов деревенской жизни. 20