История жирондистов Том I - Альфонс Ламартин

Было за полночь, когда вожди отправились туда разными путями, еще разгоряченные патриотическими гимнами и винными парами. По одному из тех странных совпадений, которые иногда приобщают великие кризисы природы к великим политическим кризисам, в эту минуту над Парижем разразилась гроза. Тяжелый, удушливый жар целый день стеснял дыхание. Тяжелые тучи, окрашенные к вечеру мрачными цветами, как бы поглотили солнце. К десяти часам электричество вырвалось из туч тысячами молний, озарявших небо пульсирующим светом. Дождь и град стучали по земле, как будто ее сверху кто-то осыпал камнями. Гроза, не перестававшая свирепствовать в течение восьми часов, убила несколько мужчин и женщин из числа тех, кто приезжает по ночам снабжать парижан провизией. Пораженных молнией часовых нашли среди пепла их будок. Железные решетки, сломанные ветром, были оторваны от стен и унесены на огромное расстояние. С Монмартра и Мон-Валерьена громадным потоком текла вода. Гроза сбила все кресты, возвышавшиеся от равнины Исси и лесов Сен-Жермена и Версаля до креста на Шарантонском мосту. На следующий день перекладины этих крестов усыпали землю, точно какое-то враждебное войско на своем пути ниспровергло все знаки христианского культа.

И под шум этой грозы шарантонские заговорщики рассуждали о ниспровержении трона. Дантон, Гюгенен, Александр, Гоншон, Камилл Демулен ручались за революционное настроение народа. Сантерр обещал, что 40 тысяч жителей предместий на следующий день отправятся навстречу марсельцам. Условились поместить фокейских федератов в центре этой страшной колонны и повести ее из предместий на набережные. По приказанию Петиона слабо охраняемый артиллерийский обоз собирались поставить на дороге марсельцев так, чтобы они могли его захватить. Тысяча восставших должна была отделиться от главной колонны, пока она направлялась к Лувру, окружить ратушу, задержать Петиона и благоприятствовать прибытию новых комиссаров, которые низложили бы муниципалитет, назначили новый и таким образом сообщили бы движению легальный характер. Четыреста человек должны были отправиться для ареста департаментских властей. Арсенал, хлебный рынок, Дом инвалидов, жилища министров, мосты через Сену следовало занять многочисленными караулами. Затем армия народа, разделенная на три корпуса, двинулась бы на Тюильри. Не стояла задача проникнуть во дворец; нужно было только блокировать королевскую власть в ее последнем убежище; затем, в подражание римскому народу, когда он удалялся на Авентинский холм[29] послать плебисцит в Собрание и тем дать ему знать, что народ, расположившийся лагерем вокруг Тюильри, не сложит оружия, пока его представительство не поможет устранить опасность, угрожающую отечеству, и не обеспечит свободы. Ни беспорядок, ни насилие, ни грабеж не останутся безнаказанными; кровь не прольется.

Такой план представили жирондисты: составленный Барбару, переписанный набело Фурнье (одним из марсельских лидеров) и принятый Дантоном и Сантерром.

Заговорщики поклялись выполнить этот план, а чтобы предохранить себя от измены, условились наблюдать друг за другом. Каждый предводитель марсельцев взял с собой одного из парижских вожаков, а каждый парижанин — марсельского агента.

Задуманный план не удался вследствие невозможности в течение ночи сделать все необходимые распоряжения к собранию мятежников. Барбару обвинял в медлительности Сантерра. Сам Петион оказался не готов: поверенный и тех, кто хотел защищать конституцию, и тех, кто хотел ее ниспровергнуть, он каждому давал противоречащие другим приказания. Ни Париж, ни предместья не поднялись. Марсельцы отправились в путь, не имея другой свиты, кроме людей, которые пришли накануне брататься с ними. Двести человек из национальной гвардии и полусотня федератов — без мундиров, вооруженные пиками и ножами, — одни присутствовали при их въезде в Париж.

Сантерр и несколько гвардейцев из Сент-Антуанского предместья устроили для них банкет на Елисейских полях. Невдалеке также были накрыты столы, за которыми собрались — кто с намерением, кто случайно — офицеры национальной гвардии из числа преданных королю батальонов и молодые роялистские писатели. Такая встреча не могла не закончиться ссорой, полагают, что роялисты желали ее, чтобы воодушевить Париж против чужаков. В пылу пира они то и дело провозглашали: «Да здравствует король!» Марсельцы отвечали криками: «Да здравствует нация!» Частокол, который разделял два сада, смели в секунду. Пролилась кровь. Много национальных гвардейцев было ранено. Один из них, биржевой маклер Дюгамель, дважды выстрелил из пистолета в нападающих и пал, сраженный насмерть штыком марсельца. Бежавшие роялисты нашли убежище в Тюильрийском саду, а раненых перенесли в караульню. Король, королева, придворные навестили их там, собственными руками перевязывали раны своих защитников.

Вечером возмущение буржуазии против марсельцев стало всеобщим. На заседании Собрания на следующий день многочисленные петиции требовали их удаления. Жирондистские депутаты презрительно отклонили требования и только улыбались этой прелюдии спектакля.

Устрашенный двор старался обеспечить себе поддержку посредством подкупа. Но легко подкупить только интригу, не так легко проделать то же с фанатизмом: в конечном итоге этот план провалился.

Марат послал Барбару зажигательное письмо — для распечатки и раздачи солдатам. В этом письме содержался призыв устроить резню в Законодательном собрании, но пощадить короля и королевское семейство. Тайные сношения Марата с агентами двора делали эту гуманность подозрительной для человека, который дышал только кровью. Марат еще не верил в победу народа среди подготовляющегося кризиса, он боялся за себя: 9 августа он потребовал тайного разговора с Барбару и заклинал последнего вывести из-под удара врагов его, Марата, уведя с собой в Марсель в костюме угольщика.

От имени Робеспьера, хоть и без его ведома, устроили еще одно дело. Двое из его доверенных лиц, Пани и Фрерон, настояли на призвании Барбару в ратушу под тем предлогом, что нужно отдать марсельским батальонам казарму, более близкую к центру революционного движения. Это предложение приняли, и на следующий день Ребекки и Барбару нанесли визит Робеспьеру. Пылкие молодые жители юга изумились уже при входе. Самовлюбленность Робеспьера проявлялась даже в самых простых украшениях его кабинета. Повсюду располагались его изображения, воспроизведенные карандашом, кистью, резцом. Робеспьер не пошел далее общих размышлений о ходе революции, о неотвратимости предстоящего кризиса и о необходимости дать центр, душу, вождя этому кризису, облечь такого вождя народным всемогуществом. «Мы так же не хотим диктатора, как и короля», — решительно говорил Ребекки. Через некоторое время разговор прервался, собеседники разошлись. Пани сопровождал молодых марсельцев и, пожимая руку Ребекки, сказал ему: «Речь шла только о преходящем авторитете, который бы направил и спас Францию, а вовсе не о диктатуре. Робеспьер — тот самый человек из народа, который нам нужен».

За исключением этого разговора ничто не выдавало в Робеспьере ни преждевременного честолюбивого стремления к диктатуре, ни даже сколько-нибудь прямого участия в движении 10 августа. Республика являлась для него перспективой, отодвинутой в даль почти идеальную; регентство предвещало правление слабое и полное междоусобиц; герцог Орлеанский был ему противен как олицетворенная коронованная интрига; конституция 1791 года, честно выполненная, удовлетворила бы Робеспьера, если бы не измены, которые он приписывал двору. Диктатура, которой он желал для себя, стала бы диктатурой слова. К другой власти Робеспьер не стремился.

XX

Брожение умов — Предложение о предании суду Лафайета отвергнуто — Конституционные депутаты подвергаются оскорблениям — Ночь с 9 на 10 августа — Сцены в стане заговорщиков — Душевные мучения королевы и принцессы Елизаветы

Федераты, скопившись в Париже, отказывались выходить из него под предлогом тайной измены генералов-аристократов. Дюмурье получил изменническое приказание снять свой лагерь и открыть таким образом доступ к столице австрийцам. Движимый патриотическим чувством, он не повиновался.

Во дворце тайно велись приготовления к нападению и к защите. Площадь Карусель и Тюильрийский сад стали лагерем, а дворец — крепостью, готовой низвергнуть на Париж картечь и пламя. Между садом и Террасой фельянов протянули трехцветную ленту с угрожающей надписью: «Тиран, наш гнев держится на ленте, а твоя корона — на нитке!»

Секции Парижа, а вернее, их легальные клубы пытались достигнуть некоторого единства. Петион организовал в городской ратуше бюро корреспонденции между секциями. Составили воззвание к армии, которое, в сущности, являлось призывом к убийству генералов. «Не против австрийцев, — говорили войскам, — Лафайет хочет вас вести, а против нас! Кровью лучших граждан он хочет оросить мостовую королевского дворца, чтобы усладить взоры этого ненасытного и развратного двора! Но мы наблюдаем за ним, мы сильны!»