Парабола моей жизни - Титта Руффо

Взявшись снова за «Демона» Рубинштейна, я только теперь понял, какую ответственность беру на себя, исполняя эту оперу. Но я тщательно изучил ее еще в Италии и сейчас мне оставалось только усовершенствовать свое исполнение. Должен сказать, что это удалось мне в высокой степени, и я смог исполнением партии Демона увенчать и закрепить успех, уже завоеванный мною в Одессе в целом ряде других опер. Молва о моем блестящем успехе распространилась далеко за пределы этого города. Обо мне отзывались восторженно даже в газетах, издаваемых в Петербурге.

На одном из последних представлений присутствовал маэстро Каваллини, итальянец, командированный дирекцией театра консерватории в Петербурге. Он должен был меня послушать и, в случае благоприятного впечатления, заключить со мной контракт на следующий театральный сезон во время поста. Он, по-видимому, остался мною доволен, ибо после третьего акта пришел ко мне в уборную в сопровождении синьоры Лубковской и предложил мне контракт на десять выступлений на сцене театра консерватории с оплатой по шестьсот рублей за каждый спектакль. Я согласился тотчас же, тем более, что мечтал повидать Петербург и выступить перед публикой этой столицы.

Я и там дебютировал оперой «Риголетто». Затем пел в «Паяцах», «Трубадуре», «Отелло», «Цирюльнике» и «Демоне». В этой последней партии я достиг такого мастерства, что исполнял ее наконец без тени усилия, легко и естественно, как бы перевоплощаясь в образ Демона. В этом же сезоне, как и каждый год, гастролировала в Петербурге знаменитая итальянская труппа, и на сцене театра появлялись великие, всемирно известные артисты: Анджело Мазини, Энрико Карузо, Олимпия Баронат, Маттиа Баттистини, Маркони, Наваррини, Ансельми и другие в том же роде. Мое появление на сцене театра консерватории, успех и интерпретация ролей вызвали величайший интерес в итальянской труппе и даже споры и полемику среди столичных кумиров. И после каждого моего выступления эти споры разгорались снова. Последняя опера, в которой я пел перед отъездом из Петербурга, была «Линда ди Шамони». В тот же вечер та же опера шла в итальянском театре с участием Маттиа Баттистини, давнишним кумиром петербургской публики. На другой день после моего выступления критик одной из больших газет, не слишком считаясь с моим товарищем по искусству, написал, что со времени Антонио Котоньи не было еще баритона такой красоты, как мой, и что это единственный голос, достойный сравнения с котоньевским. Критик писал, что в «Линде» в моем лице снова ожил великий певец. Оценка именитого критика, хотя и неприятная тем, что умаляла Баттистини, все же доставила мне, пожалуй, самое значительное удовлетворение из всех пережитых мной в течение моей карьеры, так как Антонио Котоньи был в эпоху золотых голосов одним из наших чудес, единственным певцом, который мог соперничать с Аделиной Патти и Анджело Мазини. Удовлетворение это было тем более сильным, что дело шло о двух артистах с голосами того же плана.

Я познакомился с Антонио Котоньи несколько лет спустя в Риме. Он вел вокальный класс в консерватории Санта Чечилия. Я пел «Гамлета» в театре Костанци и после третьего акта удостоился чести видеть его в сопровождении студентов его класса у себя в уборной. Он обнял меня, поздравляя с таким голосом и заслуженным успехом, и сказал ученикам, чтобы они брали с меня пример. А затем с изумительным тактом, подойдя ко мне совсем близко, шепотом, чтобы не слышали ученики, сказал, что должен дать мне совет. И он" поставил мне в вину — так, как это может сделать отец по отношению к сыну — то, что я в ансамбле при возвращении вакхической песни прибавлял высокое си-бемоль, которого нет в партитуре. И он убеждал меня отказаться от этой ноты не только потому, что она чужда регистру баритона, но и потому, что природа наградила меня голосом столь прекрасным и богатым, что мне совершенно незачем искать эффектов вне его. Я поблагодарил великого маэстро за ценный совет, и в следующих бесчисленных представлениях «Гамлета» уже ни разу не позволил себя ввести в партию эту высокую ноту. Возвращаясь в Рим после долгих странствий я, как, правило, всегда с радостью навещал его в доме на улице Буффало. И он — пусть простят мне это утверждение — принимал меня с неменьшим удовольствием.

Глава 20. В ПАРИЖЕ

Уезжаю в Париж. Договор с театром Сары Вер-нар. Впечатление от Парижа. Успех в роли Глеби. Викторьен Сарду и графиня дю Шато. Концерт у графини. Анджело Мазини. Пою вместе с ним. Передышка в Пизе. Воспоминания детства. Разучиваю оперу Массив «Жонглер богоматери». Еще о моей палитре

Не могу выразить, до чего мне жаль было расставаться с Петербургом, и я поклялся приехать туда опять. Я уехал в Париж, где у меня был контракт с театром Сары Бернар. Там проходил сезон итальянской оперы, во главе которой стоял издатель Эдоардо Сондзоньо. Этот сезон остался памятным в анналах знаменитого театра. Торжеству демонстрации итальянского искусства способствовали самые большие вокальные знаменитости того времени. Чтобы дать некоторое представление о значительности этого художественного события, достаточно назвать имена участвовавших в нем композиторов и певцов: Масканьи, Джордано, Леонкавалло; Реджина Пачини, Мазини, Карузо, Де Лючия, Гарбин, Басси, Кашман, Саммарко, Бальделли. Я был законтрактован самим Сондзоньо для исполнения партии Глеби в «Сибири» Джордано, партии, которую я уже исполнял с успехом в прошедшем году в театре Лирико в Милане.

Впечатление, которое произвела на меня. огромная французская метрополия, не поддается описанию. Я остановился в гостинице Пале, и, поскольку из окон моей комнаты, выходивших на Сену, можно было охватить взором несколько мостов, я наслаждался великолепным видом. Тем не менее громадный город вызывал во мне чувство некоторой растерянности. Не значило ли это, что я в нем затеряюсь? До дебюта было еще много времени. Я воспользовался этим, чтобы посетить Лувр, Люксембургский дворец, Фонтенбло, Версаль, Дворец искусств и частные музеи. Проводил дни в лихорадочной погоне за всем тем, что есть в Париже самого интересного. Возвращался в гостиницу вечером умирающий от усталости и опьяненный восторгом. Но за неделю до дебюта я снова стал жить своей обычной размеренной жизнью певца. Рано вставал, занимался вокалом и гимнастикой и совершал обязательную прогулку. Я прохаживался обычно по улице Риволи и по авеню Елисейских полей до самой Триумфальной арки.

Иногда доходил до Булонского леса. Весна была в полном разгаре. На верховых дорожках галопировало множество всадников и амазонок. Богатые экипажи проезжали по обсаженным деревьями аллеям. Это был подлинный праздник богатства и изящества, роскоши и радости, равного которому я больше никогда не видел. Не сумею сказать, какие чувства сильнее всего вызывало во мне это зрелище — восхищение или растерянность.