Фантастика 1990 год - Владимир Фалеев

Я совсем один - в душе, на улице, во всем городе. И я чувствую, что это - мое ощущение. Волна обычной душевной человеческой смуты заливает меня до звериного воя, до повешения.

27. 20 января 1984

Яркий солнечный день. Я стою у края бассейна, похожего на неширокую речку. А может, это и есть речка, только один берег у нее как бы от бассейна. Передо мной, метров на семьдесят, блестит неглубокая вода, в которой множество людей стоит по пояс и нежится на солнце. По обе стороны - простор как в поле, и не видно ничего, кроме светло-голубого неба да действительно каких-то полей. Почти никто не плавает, а только стоит в такой же яркой, чистой, светлой, как день, воде и смотрит на блики.

Справа от меня оказывается Ю. И. С. Мы решили проплыть под водой и думаем, кому это сделать первому. Я почему-то не хочу плыть вначале, но жду, что скажет он. Ю. И.

говорит, что первым поплывет он. И в ту же секунду я чувствую, что если он сейчас нырнет, то уже не вынырнет, утонет.

Но как мне сказать об этом ощущении? Рядом с Ю. И-чем - высоким, мужественным, красивым той красотой, которой облагораживает человека ум,- мое предчувствие кажется смешным, наивным, несерьезным. Разве можно такое говорить е м у.

И я не решаюсь. Ю. И. надвигает на глаза очки для плавания и, отталкиваясь от бортика, уходит под воду. Я жду пять… десять… пятнадцать секунд… минуту… и вдруг чувствую, что его уже нет.

28. 29 июня 1984. Сочи. 7.30-8.00

Я хочу взобраться на какую-то гору. Я знаю, что мне очень нужно туда забраться и очень важно. Но множество разных людей, усеявших весь холм и неширокую лестницу, ведущую к вершине, цепляются за меня, стараясь всеми силами не пустить меня наверх - отталкивают меня, отбрасывают, мешают любыми способами - и им это удается. Это молодые, старые, больные, здоровые, мужчины, женщины, старики, старухи, дети всех возрастов. Уже пять или шесть раз я пытался подняться на вершину крутого холма, или по ступенькам лестницы, или по склону, но мне все мешали. И вот я стою внизу, отброшенный в очередной раз. И внезапно решаю: “А почему я не могу, почему я не должен хотеть того, что хочу? И кто может, кто смеет мне воспрепятствовать, если я захочу?” “Я все могу,- думаю я.- Почему я здесь, внизу? Я же все могу сделать! И вот сейчас я разбегусь и заберусь наверх, и никто мне не помешает. Это все напридумано только, что я “не могу”. Я тут же разбегаюсь и, обегая, увиливая от хватающих, цепляющих рук, добираюсь наконец до вершинной площадки. Едва я переваливаю край и останавливаюсь, чтобы перевести дух, немного радостный, что достиг вершины… как вдруг справа от меня замечаю пожилую женщину. Поворачиваю голову налево - тут другая. Как бы по инерции я повернул голову назад, хотя был уверен, что и там они стоят тоже.

Я понимаю, кто они, и уже начинаю чувствовать их магическую черную силу, сквозь которую прорваться будет тщетно. Обреченный, я знаю, что от н и х - т о уж спасенья нет.

И в ту же секунду, озаренный внезапно пришедшей мне на ум мыслью, я кладу крест на первую женщину. И сразу она становится плоской, как на картине, изображение ее искажается, плывет на одном месте в воздухе, колеблется, как на экране телевизора… Я крещу вторую - с ней то же самое, потом остальных. Они все поплыли, исказились, будто по их телу прошла волна, сделавшая их бесплотными, слабыми духами, и они стали таять в воздухе… Ощущение огромной полной свободы и радости освобожденья заполняет меня.

29. 9 июля 1984. 8.00-9.20.

Об обстоятельствах и нашей воле

Меня приговорили к расстрелу. И я должен был выйти из здания вместе с другими осужденными, и на выходе нас должны лишить свободы и повезти приводить приговор в исполнение. Я не пойму, в чем дело, и мучаюсь неясностью и вместе с тем неотвратимостью, безысходностью положения. Что же все-таки произошло и почему такая жестокая кара, тем более - сегодня, в наше время, не в тридцать седьмом? Я не помнил за собой никакого тяжкого проступка, за который можно было назначить такую казнь. Вначале мне даже не приходит мысль о сопротивлении приговору. Я становлюсь в общую очередь приговоренных, которых оказывается немало, и медленно двигаюс? к выходу. Но по мере приближения к нему я начинаю сознавать, что в приговоре что-то не так, несправедливо, и, стоя в этой очереди, я как раб иду на заклание. “Другой бы на моем месте…- думаю я и вдруг решаю: - А почему не я? Почему я не могу попробовать что-то сделать против того, что мне кем-то уготовано?” И я выхожу один из очереди, начинаю искать по зданию, где бы спрятаться до времени, или запасную дверь, через которую можно было бы незаметно выбраться наружу. Сначала я хожу по одной части здания, напоминающей помещения филфака МГУ на Моховой (где я учился), и слышу голос А-ной, говорящей кому-то, что меня приговорили к расстрелу за роман, который я пишу. Я стремительно прохожу по всем коридорам и комнатам, где дают знания, и не нахожу там выхода. Потом иду в другую часть здания и начинаю искать там. Она напоминает мне школу Валентина Ш-на. Я встречаю его и прошу помочь. Он находит для меня другой выход. Я встаю в хвост очереди, двигающейся довольно быстро, и уже предвкушаю свободу. Но вдруг слышу, как сзади меня какой-то мужчина бубнит вслух, будто разговаривает сам с собой: “Они думают, что выйдут отсюда. Они и не знают, что за дверью проверяют, не попал ли сюда кто из приговоренных”. Тогда я возвращаюсь в коридор, понимая, что рисковать нельзя, и опять встречаю Валентина.

Не говоря ни слова, не удивляясь, как будто по-прежнему речь идет о сущей для него безделице, а не о спасении жизни человека, он ведет меня лестницей, коридорами. Мы спускаемся, поднимаемся, опять спускаемся, выходим в маленький коридорчик при его комнате в школе, и он толкает рукой дверь.

Она открывается - и я вижу ступеньки маленькой лестницы с перилами, деревья и чистое голубое небо.

30. 28 августа 1984

…Я только крестился. Поднимал руку и медленно, ощущая каждый сантиметр движения руки, клал на себя крест.

Один… второй… третий… От чего-то хотел спастись, в чем-то предостеречься, от чего-то уберечься. Как только персты после вертикального движения шли к левому плечу, у меня изменялось дыхание. Волна какого-то приятного, облегчающего движения возникала в душе моей, а в левой стороне груди, там, где сердце, из глубины восходило нечто размягчающее, 202 успокаивающее. И я весь сосредоточивался там, где было это удивительное успокоение-радость. Она была для меня чем-то фантастическим по способу или причине проявления и самым реальным по ощущению, по осознанию этого состояния, по самому действию. Я был в радости как в тумане - видел только свою грудь, движущуюся правую руку… Остальное было во тьме.