Хождение во власть - Анатолий Александрович Собчак

экономический кризис и попытка порвать с тоталитарным прошлым — болезненная, ибо рвем по живому! — все это продлится еще какое-то время. Но как только мы осознаем, что в нормальном цивилизованном государстве есть место и радикалам, и консерваторам, и вовсе не нужно вырезать половину населения, чтобы обеспечить счастье другой половине, мы начнем выбираться на твердый грунт правового и социального пути. И власть, и демократические организации должны ужаснуться от призрака новой бойни, уже появившегося над нашей страной. Лишь сотрудничество и социальный мир ведут к эволюции общественного организма и к его выживанию.

Только в два этих последних года я понял, насколько же ценны частная жизнь и личная свобода. Та, которую Осип Мандельштам называл своим посохом. Ради права человека на частную жизнь стоит жить. А порой и бороться. Ну а политика — это неизбежный, хотя и малоприятный элемент современного общества, и она во многом определяет твою жизнь, даже если ты сам ею не занимаешься. И все же это — эрзац-жизнь, сублимация настоящей жизни, которая только и делает человека личностью. Ибо в политической жизни происходит стирание индивидуальности, превращение живого человека в некую государственную функцию, в придаток к государственной машине, пусть самой современной и демократичной.

Соображения высшего порядка, а значит, в конечном счете надчеловеческие соображения руководят любым, самым прогрессивным политиком. Когда каждый день видишь людей, прошедших аппаратную школу (особенно советскую!), привыкаешь к их усредненности и отшлифованности до некоего стандарта, понимаешь, что это люди, готовые выполнять любое указание, идущее сверху, и способные приспособиться практически к любым условиям государственного режима, становится не по себе. Не зря их и называют такими бездушными словами, как аппаратчик или функционер. Когда человек стал функцией госмашины, винтиком ее механизма, как на человеке на нем можно ставить крест. Служить машине бесчеловечно, так же как служить сверхидее или собственной обиде. И страдать надо не за идею и не за себя, а „за други своя“. Тогда жизнь оправданна. Ведь и монах молится Богу за людей и ради людей.

Сегодня по дороге в Кремль я мечтаю о том времени, когда со спокойной совестью смогу оставить политическую деятельность. И мне очень понятны те — как назвал их поэт Давид Самойлов — „движенья народного воображенья“, которые в виде мифов и легенд рассказывают о добровольном отречении властителей от власти. И мне не кажется таким уж фантастическим рассказ об Александре Первом, который, дескать, оставил корону и ушел то ли в дальний монастырь, то ли в странствие по Руси. Я даже не исключало, что так и могло быть: возможно, что Александр Павлович и впрямь ушел в Таганроге не в иной мир, а в мир реальностей и служения Богу. Почему я так думаю? Да слишком уж все сходилось: он уже знал о заговоре декабристов. Высшее русское офицерство, еще недавно молившееся на него, теперь готовило планы восстания и цареубийства. В молодости Александр сам был либералом, пытался провести серию государственных реформ. Он думал о свободе крестьянам, он даровал Польше конституцию. Но есть предел личности, противостоящей аппарату. Особенно если эта личность, во-первых, не сильна, а во-вторых, и в частной жизни остается самодержцем, лицом государственным, а потому зависимым даже на вершине практически неограниченной власти. И если его смерть в 1825 году была не мнимой, это означает лишь то, что Александр должен был уйти из мира.

Мне нравится эта легенда об уходе царя, потому что в ней есть вера в человека, вера в то, что даже у императора сохраняются нормальные чувства нормального человека. И стремление к нормальной людской жизни оказывается сильнее власти.

У последнего нашего российского императора это стремление к частной жизни, стремление, непреодолимое и идущее вразрез с государственными интересами, было главным. Как человек Николай Второй не был, конечно, тем палачом, которым его изобразили профессиональные революционеры. Он любил, был любим и хотел просто человеческого счастья в собственной семье. И все же прав Александр Солженицын: в том, что произошло в России и в 1905-м, и в 1917 году, в первую очередь виновата власть, сумевшая довести страну до большевизма. А значит, и честный человек не на своем месте — российский император. Расстрел мирной демонстрации, шедшей 9 января 1905 года с челобитной к Зимнему дворцу, — урок и нынешним демократам. Тоталитарная система не щадит ни последнего подданного, ни царя. Достаточно поверить доносу, что выходить к демонстрантам ни в коем случае нельзя, потому что среди них вооруженные террористы, достаточно отдать судьбу страны (и короны, и собственной головы!) на попечение охранке и военным, и вот уже ты марионетка на политической сцене. И расстрел 9 января на твоей совести, ибо ты олицетворяешь власть, хотя власть — это противоборство амбиций и интересов аппарата, кланов и кланчиков из высших чиновных сфер.

Да, это урок для демократа, который, оказавшись во главе города, республики или даже страны в целом, действует нерешительно. Система может умело спровоцировать его на принятие таких решений, которые могут привести к катастрофе. Система может принять решение и за спиной безвольного, а то и просто зазевавшегося народного лидера. Ведь она думает не о народном благе и даже не о том, как угодить Первому Лицу. Она думает лишь о сохранении своего благополучия. Она действительно машина, и как любая думающая машина — бесчеловечна. Бог, человек, кровь, совесть и стыд — всех этих слов для нее не существует. И если за спиной демократа-реформатора Система спровоцирует бойню, отмыться от пролившейся крови и доказать свою непричастность у него не будет ни малейшего шанса.

Перед историком и перед потомком беззащитен самый мудрый правитель, допустивший роковую ошибку. За свою российский император заплатил через 13 лет в Екатеринбурге ценой мученической смерти. И, наверное, нет ничего страшнее, чем в последний миг жизни увидеть, как падают под пулями палачей твои дети. Страшная кара за нераскаянный грех „кровавого воскресенья“, за то, что 9 января 1905 года у Николая не нашлось ни слов, ни слез, обращенных к подданным. В народном сознании и в народной молве расстрел перед Зимним народной кровью смыл с чела императора то миропомазание, какое было возложено на него при коронации. Ходынку простили. А это — нет. Негативное отношение к власти перешло теперь и в негативное восприятие монарха. И государственная система, не нашедшая в себе потенции для саморазвития, замаранная кровью невинных, была обречена. История пошла к трагедии 1917 года, а там и к трагедии