Под игом - Иван Вазов

—Золотое сердце у него, у брата Муратлийского. Он ухаживал за мной, как родная мать.

—Какой благородный человек, настоящий болгарин! — проговорила Рада.

—II притом пламенный патриот. Он мне отплатил вдвойне и втройне за ту услугу, что я оказал его брату.

—А потом? Дальше?

—Когда я выздоровел, он дал мне денег на расходы и вот это новое деревенское платье и проводил меня со слезами на глазах. Я направился прямо сюда…

—И тебя никто не узнал?.. Пожалуйста, Бойчо, веди себя здесь поосторожнее!

Огнянов сидел с непокрытой головой; шарф он тоже сиял с себя.

Но сейчас он поднялся и, подойдя к зеркалу, взъерошил волосы, надел шапку и изменил выражение лица; потом обернулся, совершенно преображенный.

—Можешь узнать меня теперь?

—Да ты хоть маску надень, я и то узнаю… Посмотрите-ка на него! Какой же ты смешной, Бойчо! — весело воскликнула девушка.

—Ты любишь меня и потому узнаешь. А чужому человеку как меня признать?

—У врагов тоже глаз острый, ты с этим не шути!

—А для таких у меня припасено вот это, — сказал Огнянов, чуть приподняв полу плаща, — из-за пояса у него торчали рукоятки двух револьверов и кинжала.

—Ах ты, разбойник! — смеялась Рада. — Хаджи Ровоама правду говорила…

—Если я разбойник, то ты противоположная крайность, ты ангелочек.

—Смейся над бедной девушкой! Огнянов снова сел.

—Ну, продолжай. Расскажи, как ты добрался сюда. Да, а кто он такой, этот Муратлийский? — спросила Рада, уже два раза слышавшая эту фамилию.

—Брат Бырзобегунека.

—Немца? Фотографа?

—Да, Рада, это имя придуманное. На самом деле его зовут Добри Муратлийский. Он такой же немец, как и фотограф. Ему пришлось бежать после разгрома старозагорского восстания. Я его приютил здесь и представил его под чужим именем… Он мой старый товарищ и очень предан мне. Если тебе что-нибудь понадобится, смело обращайся к нему.

Рада тревожно взглянула на него.

—Зачем мне обращаться к чужим людям? Я ни в чем не нуждаюсь… Ты же знаешь, я живу на сбережения от своего учительского жалованья.

—Я уже сказал тебе, не смотри на него как на чужого человека.

—А ты-то на что?

—Я уезжаю, Рада.

—Опять уезжаешь? Когда? Неужели ты меня оставишь?

—Я должен уехать этой же ночью, через два часа, — ответил Огнянов и, посмотрев на часы, снова положил их за пазуху своей сермяги.

Рада побледнела.

—Уже уезжаешь? Так скоро? Я и разглядеть тебя как следует не успела!

—Мне на рассвете надо быть в К. У меня там дело, да и нельзя мне долго оставаться в Бяла-Черкве. Жаль, я не успею поблагодарить дядюшку Марко за его доброту к тебе… И для меня он немало сделал… Ах, Рада, есть среди нас благородные люди, и это укрепляет мою любовь к Болгарии. Я люблю ее страстно еще и потому, что она рождает таких прелестных девушек, как ты…

—Бойчо, зачем ты уезжаешь? Ах, боже мой!.. Нет, лучше возьми и меня с собой. Ты постоянно в разъездах, ты всего себя посвятил Болгарии, увези же меня из этого проклятого города, устрой меня где-нибудь в деревне, где бы я могла видеться с тобой чаще… Нет, если хочешь, поручи и мне работу на пользу народа, я ведь тоже болгарка… Твой идеал, Бойчо, это и мой идеал, и если тебе суждено умереть за Болгарию, и я умру вместе с тобой… Только не будем разлучаться, мне страшно оставаться без тебя и в тысячу раз страшнее слышать о тебе всякие нехорошие вести… Боже, как я сейчас счастлива с тобой!

И она положила руки к нему на плечи.

—Рада, милая! Твое положение здесь очень тяжело, — озабоченно проговорил Огнянов, — я это вижу. Я ведь чувствую то, чего ты не договариваешь: тебя здесь преследуют мои враги, не так ли? Я знаю, людская злоба тебе ничего не прощает… Бедная моя Рада, ты стала жертвой предрассудков и людской подлости!.. Дело не в одной только Хаджи Ровоаме, это я тоже знаю. И ты все терпишь молча и переносишь свои страдания, как героиня. Бедный мой ангел! Великое дело поглотило меня целиком, у меня нет ни минуты свободной, чтобы подумать о твоей судьбе. Я — черствый эгоист, я виноват перед тобой; прости меня, пташка моя!

—Ах, Бойчо, Бойчо! Мне кажется, что, если ты меня снова покинешь, никогда больше мне не увидеть тебя, ты навеки будешь для меня потерян! — промолвила Рада, и в глазах ее блеснули слезы. — Не оставляй меня тут, Бойчо! — продолжала она тихим, умоляющим голосом. — Будешь ли ты жить или умрешь, я хочу быть рядом с тобой… Я не буду тебе мешать ни в чем, я стану твоей помощницей. Я все буду делать… Только бы мне видеть тебя почаще.

—Нет, ты не сможешь служить нашему делу, — восстание потребует мужской силы, жестокости, беспощадности, а ты, ты — сущий ангел!.. Ты уже исполнила свой долг — знамя со львом, вышитое тобой, будет нас воспламенять и воодушевлять. Этого достаточно для болгарской девушки.

Огнянов умолк, но после короткого раздумья продолжал:

—Послушай, Рада, а не отправиться ли тебе в Клисуру, погостить у госпожи Муратлийской? Она теперь живет в Клисуре. Я это устрою… Там, конечно, тоже небезопасно… но, по крайней мере, ты вырвешься из сети здешних интриг.

—Я готова жить где угодно, лишь бы видеться с тобой…

—Я теперь веду агитацию как раз в той местности, и скрываться мне удобней там. В Бяла-Черкву же я вернусь лишь для того, чтобы поднять восстание… До этого дня, Рада, мы сможем видеться, а потом — бог ведает, кто выйдет живым из этой борьбы. Она будет ожесточенной, кровавой. Только бы благословил господь наше оружие, только бы наша родина, наша истерзанная родина, пусть и окровавленная в борьбе, возродилась к свободной жизни, — я с радостью приму смерть за нее!.. Об одном лишь я скорблю — о том, что смерть разлучит меня с тобой… Ведь я люблю тебя беспредельно, дитя мое милое; ты владеешь моим сердцем, оно — твое… но жизнь моя принадлежит Болгарии… И я умру с сознанием, что хоть одна душа на земле пожалеет обо мне и прольет слезы над моей безвестной могилой.

Лицо у Бойчо омрачилось.

Рада, волнуясь, стиснула его руку.

—Бойчо, но ты будешь жить, господь сохранит такого героя для Болгарии; и тебя ждет слава, Бойчо… о, как я буду счастлива тогда!

Бойчо с сомнением покачал головой.

—Эх, ангел мой… — начал он, по, спохватившись, умолк и, стиснув руки девушки, продолжал: — Рада, что бы со мной ни случилось, я хочу, чтобы совесть моя была спокойна… Быть может, я погибну, я предчувствую это…

—Не говори так, Бойчо!

—Слушай, Рада! Очень возможно, что я погибну, — ведь я иду навстречу смерти; но я хочу быть хоть мало-мальски спокойным за тебя. Ты связала свою судьбу со мной, осужденным, отверженным; своей любовью ты сделала меня счастливейшим человеком в мире, ты ради меня пожертвовала тем, что дороже самой жизни, — пожертвовала своей честью, и за это свет покарал тебя жестоко; ты всем пренебрегла ради меня! И если мне суждено умереть, я хочу уйти из жизни с сознанием, что ты осталась если не счастливой, то, по крайней мере, честной женщиной перед богом и людьми… Я хочу, Рада, чтобы ты носила мое имя, имя Огнянова, — оно ничем бесчестным не запятнано. Когда ты приедешь в Клисуру, я приглашу священника обвенчать и благословить нас и там уж позабочусь о твоем обеспечении. Отец мой — состоятельный человек и любит меня… Он исполнит последнюю волю своего единственного сына… Я бы сделал все это здесь, но сейчас это невозможно. Однако мы можем сами сделать кое-что… У меня нет кольца, Рада, чтобы подарить тебе, — ни золотого, ни железного… То железо, что я ношу с собой, предназначено для врагов. Но нам и не нужно обручальных колец, — над нами господь, великий праведный бог Болгарии, бог всех попираемых и сокрушенных сердец, бог всего страждущего человечества. Он все видит, все слышит. — И, взяв девушку за руку, Огнянов преклонил колени. — Поклянемся перед лицом его! Он благословит наш честный союз.