Утешительная партия игры в петанк - Анна Гавальда

Правда Матильда завтра улетает… А это она задавала ритм тому немногому, что здесь все еще жарили и варили… Лоранс готовила только для гостей, но гости похоже все перевелись из-за непредсказуемого графика ее работы и его постоянных командировок…

Теперь все сводилось к оплате счетов…

Но поскольку он только что твердо решил не печалиться больше о всякой ерунде, то достал свежий номер Moniteur[253] и пошел ей сказать, что перекусит в ближайшем кафе.

— Постой… — сморщилась маска, — а что это с тобой стряслось?

Наверное, вид у него был удивленный, потому что она добавила:

— Ты подрался?

— А… Ты об этом?

Это было так давно… В другой жизни.

— Да нет, я… На дверь налетел…

— Ужас какой!

— О… Бывает и хуже…

— Я про голову!

— Аа…

— Ты уверен, что все в порядке? Вид у тебя странный…

— Я голоден… Ты идешь со мной?

— Нет. Я же тебе сказала, что с ног валюсь…

Пролистал свой еженедельный «молитвенник», смакуя антрекот, и заказал еще одно пиво, чтобы доесть картошку «фри», размокшую под беарнским соусом. Ел с удовольствием и с интересом, как-то п-новому, взглянул на страницы тендеров. Усталость как рукой сняло — то ли у Алексиса выспался, то ли в Ле Веспери.

Попросил кофе и встал, чтобы купить пачку сигарет.

Но перед кассой повернул обратно.

Из солидарности.

Больше не курить — всего лишь способ запутать самого себя в причинах своей тоски. Больше не курить, это как клин клином вышибают.

(Мысль не его.)

Сел, повертел в руке кусочек сахара, подковырнув ногтем белую обертку, подумал: что она делает в этот момент?

Без двадцати десять…

Наверное, они еще за столом? Или ужинают на улице? Так ли сегодня тепло, как было вчера? Нашли ли девчушки достойный аквариум для мсье Блопа? И в каком состоянии нынче, после ночевки старших, помещение для седел, остались бы довольны братья-аристократы, вернись они, скажем, из ссылки? Закрыт ли въезд на луг? А Большой пес — опять в изножье их nanny?

А что она?

Сидит у камина? Читает? Мечтает? Если да, то о чем? Думает ли она о…

Последний вопрос оставил незаконченным. Больше полугода сражался с призраками, только что смолотил гору картошки, чтобы наверстать время и отпустить ремень, и больше не хотел терять из виду свой главный приз.

Он не чувствовал усталости. Обвел карандашом два-три проекта, которые показались ему интересными, вспомнил о деле чрезвычайной важности: должен найти барсука в Нью-Йорке, ее фамилии он не знает, но уверен, что если напишет «Мадмуазель Кейт, Ле Веспери», почтальон найдет и вручит ей ее крем.

Позвонил Клер, рассказал об Алексисе, позабавил. Ему нужно столько всего ей рассказать… Завтра утром у меня очень важное слушание, я обязательно должна перечитать дело, — сокрушалась она, — может, пообедаем на днях?

В тот момент, когда она уже собиралась повесить трубку, окликнул ее.

— Да?

— Почему мужчины такие трусы?

— Уф… А почему ты меня вдруг об этом спрашиваешь?

— Не знаю… Много встреч было в последнее время…

— Почему? — вздохнула она. — Наверное, потому что детей не рожают… Извини за банальный ответ, но ты застал меня немного врасплох, и потом в голове у меня завтрашний суд… Но… Ты сказал это из-за меня?

— Из-за всех вас…

— Ты что, головой ударился?

— Да. Подожди, сейчас покажу…

Клер в растерянности положила мобильный на стопку материалов очередного «грязного» дела. Он завибрировал. На экране обнаружила расцвеченное лицо брата, рассмеялась и вернулась к своим очистным сооружениям.

Алексис в шлепанцах и фартуке перед газовым барбекю… Как же это приятно… А у братца сегодня вечером такой веселый голос…

Значит, он ее нашел, свою Анук… — заблуждалась она, грустно улыбаясь.

***

Грустно? Это слабо сказано. Когда Кейт вернулась домой в то утро, она знала, что его машины уже нет, но… не смогла удержаться, чтобы не поискать ее глазами.

Бесцельно бродила весь день. Обошла без него все места, которые ему показывала. Сараи, курятник, конюшни, огород, холм, река, беседка, скамейка в зарослях шалфея, где они завтракали, и… «И весь мир опустел!»[254]

Не раз сказала детям, что устала.

Что никогда еще так не уставала…

Много готовила, чтобы подольше оставаться на кухне, где они провели часть ночи с Эллен.

Впервые за все эти годы приближение летних каникул ее угнетало. Два месяца здесь, одной с детьми… Боже мой…

— Что с тобой? — спросил Ясин.

— Чувстую себя старухой…

Она сидела на полу, прислонившись к своим духовкам, и держала на коленях голову Большого Пса.

— Да нет же, ты совсем не старая! И двадцать шесть тебе еще не скоро…

— Ты прав, — засмеялась она, — еще очень не скоро!

Продержалась до последних ласточек, но уже была в постели, когда Шарль в коридоре столкнулся с Матильдой:

— Ничего себе! — вздрогнула она, — И из чего только была эта дверь? — поднялась на цыпочки: — Ну и ну! Так… И куда теперь тебя прикажете целовать?

Он пошел за ней и прилег у нее на кровати, пока она собирала чемодан и рассказывала, что делала в выходные.

— Что тебе поставить?

— Что-нибудь классное…

— Только не джаз, пожалуйста! — в ужасе взмолилась она.

Она стояла к нему спиной и пересчитывала свои носки.

— А почему, интересно, ты перестала ездить верхом? — спросил он.

— А почему ты спрашиваешь?

— Потому что провел два чудесных дня среди детей, лошадей и все время думал о тебе…

— Правда? — улыбнулась она.

— Все время. Каждую минуту сокрушался, и почему только не взял тебя с собой…

— Не знаю… Наверно, потому, что это было далеко… Потому что…

— Что?

— Потому что ты все время боялся…

— Лошадей?

— Не только. Боялся, что я упаду… Проиграю… Поранюсь… Что мне холодно или жарко… Что мы застрянем в пробках… Что мама нас ждет… Что я не успею сделать уроки… Что… В обшем, мне казапось, я порчу тебе выходные…

— О Боже… — прошептал он.

— Нет, были и другие причины…

— Какие другие?

— Ну не знаю… Ладно, ты мне кровать освободишь?

Закрыл за собой дверь в ее комнату и почувствован себя изгнанным из рая.

Остальная часть квартиры его пугала.

Ну же, подбадривал он себя, это еще что за глупости? Ты ведь у себя дома! Живешь здесь не первый год! Это твоя мебель, твои книги, твоя одежда, твои счета… Come on, Чарлз.

Ну давай же, возвращайся. Прийди в себя.

Он покружил по гостиной, приготовил себе кофе, протер стол, полистан журналы, даже не глядя на картинки, поднял глаза к книжному шкафу, решил, что он выглядит слишком аккуратно, стал искать компакт—диск, но забыл, какой именно, вымыл чашку, вытер ее, поставил на место, снова протер стол, взял табуретку, потрогал свой бок, решил почистить ботинки, пошел в коридор, нагнулся, опять поморщился, открыл шкафчик и перечистил всю свою обувь.

Скинул подушки, зажег лампу, положил портфель на журнальный столик, достал очки, вынул папки, просмотрел картинки, даже не глядя на текст, начал заново, обмяк, откинулся назад и лежа на спине слушал звуки улицы. Сел, попробовал еще раз, протирая глаза, уронил очки, захлопнул папку и накрыл ее руками.

Видел только ее лицо.

И никакой усталости как назло.

Почистил зубы, осторожно толкнул дверь в спальню, в полутьме увидел спину Лоранс, положил одежду на отведенное ему кресло, затаил дыхание и приподнял свою половину одеяла.

Помнил о своем последнем «выступлении». Почувствовал запах ее духов, ее тепло. Сердце ёкнуло. Хотелось любви.

Прижался к Лоранс, вытянул руку и просунул ее между ее ног. Как всегда был сражен нежностью ее кожи, поднял ее руку и лизнул в подмышку, надеясь, что она повернется и отдастся ему. Покрыл поцелуями изгиб ее бедра, придерживая за локоть, чтобы не шевелилась…

— Чем это пахнет? — спросила она.

Он не понял вопроса, углубился под одеяло и…

— Шарль, что это за запах? — переспросила она, скидывая одеяло.

Вздохнул. Отодвинулся от нее. Ответил, что не знает.

— Это твой пиджак, да? От него воняет костром…

— Вполне возможно…

— Сними его с кресла, будь добр. Это меня отвлекает. Встал с кровати. Собрал одежду.

Кинул ее в ванную.

Если я не вернусь туда сейчас, то уже не вернусь никогда.

Вернулся и лег, повернувшись к ней спиной.

— Так что же? — говорили ее ногти, рисуя широкие восьмерки у него на плече.

Да ничего. Проблем с эрекцией у него нет, это он ей уже доказал. С остальным, пусть катится к черту.

Большие восьмерки постепенно превратились в маленькие нули и наконец исчезли вовсе.