Дом у кладбища - Джозеф Ле Фаню

Глава XXXVIII

СНЫ, ТРЕВОГИ И НЕЯСНЫЕ ВИДЫ НА БУДУЩЕЕ

Итак, в клубе не наблюдалось сколько-нибудь серьезных конфликтов, кроме тех, в которых был замешан доктор Стерк; и Тул заметил, что Стерк выглядит совсем больным — надо сказать, так оно и было. Ясно было также, что мысли Стерка блуждали далеко от шашечной доски: старый Слоу, прежде и не мечтавший состязаться с ним на равных, нынче побил его три раза подряд; Стерка это взбесило: человеку, снедаемому лихорадкой тайной тревоги, достаточно пустяка, немногого, чтобы выйти из себя. Проигранные три шиллинга он не положил, а скорее швырнул на стол; бормоча проклятия, нахлобучил шляпу, отошел к другому столу и, красный как рак, стал просматривать газету. Случайно он набрел на слезный призыв к тем, кого «Провидение благословило богатством», исходивший от некоего джентльмена; тот «состоял на службе Его Величества, а ныне внезапными превратностями судьбы низведен до такого положения, что, вместе со своей несчастной женой и пятью ребятишками, испытывает нужду в хлебе насущном и просит процветающих сограждан проявить милосердие, подобно тому как сам он, не так давно, регулярно и с радостью уделял от щедрот своих другим». От этого Стерк ощутил втайне мучительную неуверенность и ужас. Его выводил сейчас из равновесия любой пустяк. Доктор кинул газету и направился через дорогу к себе домой; шел он, заложив руки в карманы и вновь раздумывая о Дейнджерфилде: кто же он, черт возьми, и действительно ли он — наяву или в мыслях — встречался доктору раньше, или это впечатление, едва уловимое и сулящее нечто недоброе, обманчиво. И потом, проклятые сны — рассказав о них, доктор не получил желаемого облегчения. Его не покидали зловещие предчувствия, навеянные гротескными образами и обстановкой этих снов.

«Пастор Уолсингем, со всей его ученостью, — бормотал Стерк про себя, — ни дать ни взять настоящая старая баба; а этот буффон и мошенник аптекаришка Тул смотрел так странно, только чтобы нагнать страху. Но доктор Уолсингем меня поражает. Здравый человек поднял бы меня на смех и тем вразумил. Готов поклясться: он верит в сны. — И Стерк презрительно фыркнул. Он лукавил сам с собой — знал это и продолжал лукавить. — Эти проклятые денежные неурядицы испортили мне пищеварение, иначе бы я о них и не вспоминал, и уж тем более они бы не преследовали меня, как толпа несносных призраков. Завтра попробую принять горечавку».

Всё и все, словно сговорившись, метили в больное место доктора — его тайные страхи. Доктор Уолсингем прочел проповедь на текст: «Помни дни тьмы, ибо им нет числа». Мрачную тему проповеди — смерть и Страшный суд — священник развивал, как всегда, в своеобразной манере, и его торжественный, размеренный голос не переставал впоследствии звучать в ушах Стерка — много лет назад так же поразили его звуки барабанов и флейт, сливавшиеся в приглушенный рокот Марша Смерти, — пока он не привык к этим вибрирующим раскатам. Проповеди обычно производили на Стерка не большее впечатление, чем на любого другого джентльмена из армейского сословия. Однако в последнее время он хандрил, и одно-два слова или фразы, сами по себе незначительные, случайно задели чувствительное, наболевшее место в его душе.

К примеру, проповедник назвал смерть «великим банкротством» — когда таковое постигает человека суетного, он становится в своем доме единственным, у кого нет за душой ни гроша; сам того не ведая, пастор заглянул в те пещеры сознания Стерка, где гнездился тайный страх, и они откликнулись на его пугающие речи и звучные тоны голоса глухими громовыми раскатами.

В свое время Стерк, подобно другим искусникам и пронырам, был не прочь послушать, как на чье-то имущество суд наложил арест, кто-то был объявлен банкротом, а кто-то еще угодил в тюрьму; ныне он таких разговоров избегал. Ему невыносима была мысль, что умный человек мог в великой мирской игре проиграться в пух и прах. Заметив на столе в клубе среди других печатных изданий «Газетт»{108}, он проворно отвращал взгляд; ему казалось, что зловещие страницы со значением заглядывают ему в лицо, словно бы не исключая возможности объявить в будущем по его поводу нечто официальное; когда в клубной комнате Клафф или Тул заговаривали о чьем-нибудь внезапном банкротстве, Стерка как будто оглушала пощечина и еще с полчаса в ухе у него продолжало звенеть.

В один из тех мерзких снов, что преследовали Стерка по ночам, проник, вероятно, отзвук проповеди доктора Уолсингема. Стерку почудилось, что хорошо знакомый оживленный голос Тула выкрикнул у него под окном: «Что там делает этот грязный нищий? Тьфу, да от него несет падалью, ха-ха-ха!» Выглянув во сне из окна гостиной, Стерк увидел, что какой-то жалкий попрошайка клянчит милостыню у двери холла. «Эй вы там, сэр, что вам нужно?» — громко спросил хирург, охваченный непонятным страхом и отвращением. «Он потерял последний шиллинг в великом октябрьском банкротстве», — отозвался у него за спиной голос Данстана, а в обратившемся в его сторону землистом лице нищего Стерк узнал свои собственные черты. «Это же я, — проговорил он с ругательством и от ужаса пробудился, не помня, где находится. — Я… я умираю».

«Октябрьское банкротство, — произнес про себя Стерк. — Это все из-за беспрестанных мыслей о треклятом счете, и о ремонте у старого Дайла, и об аренде».

В самом деле, хирургу предстояло бурное плавание, а грозные октябрьские шторма сулили почти неминуемое крушение; в одиночестве нес он страшную вахту — с горящими щеками, сжимая неверной рукой штурвал — и стоически полагался на удачу; он надеялся вопреки всему, что скалы растают, морские глубины вытолкнут утопающего; можно назвать чудом, что он не прыгнул за борт, дабы охладить голову, умиротворить сердце и обрести спокойный сон.

Он принимался суммировать все, что предстоит выплатить в этом проклятом месяце, — а Стерк уже стоял на краю его зияющего провала; потом подсчитывал каждый пенни своих ближайших доходов и прикидывал, что можно спасти и выжать из сбежавших и обанкротившихся должников; их он проклинал сквозь зубы на чем свет стоит, лежа в постели и сжимая кулаки, а бедная маленькая миссис Стерк, ничего не подозревавшая об опасности, после вечерней молитвы почивала рядом сном праведницы. Затем Стерку обыкновенно приходила мысль, что, получи он вовремя место управляющего, все бы уладилось: на следующий день после назначения он мог бы взять в долг 200 фунтов; а кроме того, нужно поднажать и расширить свою практику. Просто смешно, что этот маленький мерзавец Тул обслуживает лучшие здешние семейства и стоит на пути у такого человека, как он; а что касается Наттера — лорд Каслмэллард не хуже его знает, что Наттер неспособен управлять имением, а он, Стерк, способен, и у Наттера нет детей и никого нет, а у него — семеро! Стерк мысленно пересчитывал их со стоном. «Что с ними станет?» Наттер будет требовать арендную плату с ножом к горлу, а Дейнджерфилд не сможет его осадить, даже если захочет (а захочет ли, черт возьми? Стерк никому не доверял); а лорд Каслмэллард, этот беспутный себялюбец, укатил в Париж, оставив дела в руках бестолкового старого злыдня, который ни перед чем не остановится, только бы его разорить.