Сказки зимнего перекрестка - Наталия Ипатова

Он поежился… влажная вонь липла к телу. Тьма была непроглядной, и он весь сжался в предчувствии мерзости, через которую ему придется пройти и чьей торжественной увертюрой было все это. В голове прояснилось, и он осознал, что скорее всего больше не увидит ни Абигайль, ни Ричарда и что вообще это начало конца. Некоторое время эти мысли не позволяли ему места себе найти, но потом он устал от них и крепко уснул.

На протяжении наступившего следом дня Реджинальд просыпался и засыпал вновь. Его никто не трогал, и беспокоила его только вонь, от которой он тщетно пытался спрятать нос, да вгонявшие в холодный пот дурные сны. Окна в камере не было, и он не мог следить за временем. Дважды в решетчатое окошко, прорезанное в двери, просовывали кружку воды и кусок хлеба. Воду, несмотря на ее затхлость, он выпивал, а на хлеб, половина муки которого была украдена рачительным тюремным поваром и заботливо заменена опилками, не польстился, и его сожрала крыса, пока он спал. Все это не способствовало укреплению духа, и наконец он впал в угрюмую апатию и сам себе стал противен. Он изнемог от ожидания и ни о чем уже не думал связно, когда дверь вдруг отворилась.

С кромешной камерной тьмы ему показалось, что с порога хлынул волшебный серебристый свет. Реджинальд проморгался и разглядел окутанного этим светом щуплого мальчишку-волшебника. Он с трудом вспомнил его имя: Роно. Мальчишка бесшумнее крысы проскользнул в камеру и притворил за собой дверь.

— Ты не скован? — озабоченно спросил он. — Нет? Отлично. Я не уверен, что легко справился бы с оковами. Пойдем!

Марч не двинулся с места.

— Куда?

Мальчишка оглянулся на него с выражением полного презрения на лице.

— А тебе теперь не все ли равно?

Было все равно, но двигаться не хотелось. От неподвижной позы онемели мышцы. Не было уверенности, что куда-то вообще стоит идти. К тому же все могло оказаться черт-те какой провокацией: этот щенок постоянно крутился подле короля.

Роно стремительно вернулся с порога, сел рядом и схватил Реджинальда за руку. Тот вздрогнул: даже здесь он почувствовал, какие ледяные и тонкие у него пальцы. Это было, как прикосновение смерти.

— Послушай, — сказал мальчик внушительно и тихо, — объясняю только один раз. Ричард свихнулся от ревности и считает, что, унизив и казнив тебя, смоет позор с себя… хотя это совершенно нелогично! Для того чтобы вывести тебя отсюда, я делаю нечто невероятное, каждая минута стоит чертову уймищу сил. Каждая может оказаться роковой. Ты знаешь обвинение. Завтра тебя ждут каленое железо и дыба, а эти господа в два счета сделают из тебя государственного преступника любого ранга. Поэтому просто поверь и иди за мной.

— А какая тебе корысть в моей шкуре?

В этом колдовском свете глаза сидевшего напротив мальчишки были похожи на два черных янтаря, глядя в которые и в самом деле захотелось во что-то просто поверить. Некрасивое лицо показалось трепетным и нежным и очень убедительным… но секунду спустя вновь исказилось надменной гримасой вызова:

— Я распоряжусь тобою лучше, чем король!

— Моя жизнь принадлежит государю.

Роно горько хохотнул.

— Государю принадлежит то, чему источником является королевская власть, то, что называется «граф Марч». Но ты больше не граф, не рыцарь, и право зваться именем наследственных владений отошло к твоему младшему брату Арчибальду. При тебе остались лишь душа и тело, крещеное имя и мозги, если они вообще когда-нибудь были. От субъекта по имени «граф Марч» Его Величество сейчас видит только один прок: в качестве жертвенного агнца на алтаре попранного самолюбия. Я же найду всему оставшемуся применение лучше, чем городской палач, который размотает тебя на жилочки, а потом… не благородная и почти безболезненная казнь путем усекновения главы длинным мечом… А что там положено простолюдину? Петля.

Это могло быть злой шуткой, но мальчишка светился, как надежда, и Реджинальд позволил себе уступить этой не так чтобы очень изощренной софистике. Он встал. Ему было двадцать пять, и умирать не хотелось.

— Что я должен или не должен делать?

— Стань собственной тенью, — посоветовал ему его ангел (или дьявол?) — хранитель. — Чтобы вывести тебя отсюда, я использую волшебство. Я контролирую сознание чертовой уймищи народа. Фокус в том, чтобы в нужное время внимание всех встречных или заинтересованных лиц было отвлечено чем-то мимолетным. Это волшебство тоньше и нежнее паутинки, и стоит тебе, скажем, шумно запнуться, чихнуть или чем-нибудь звякнуть, что-нибудь сказать — все пойдет прахом. Тебя засадят на прежнее место, да и меня за компанию, и встретимся на дыбе. Понял?

— Не понял. К чему тебе такой риск?

Реджинальду показалось, что Роно сей момент взорвется, тот секунду испепелял его бешеным взглядом, а затем смиренно попросил:

— Давай это — на потом, ладно?

И не удержался, видно, смирение свойственно ему было, как полеты — носорогу:

— Может, в наших кругах стало модно иметь при себе такого вот здорового лба, не так чтоб полного ноля, на которого можно взвалить грязную работу!

Это прозвучало убедительно. Две легкие тени выскользнули за дверь, и Роно запер ее на ключ.

Сам себе Реджинальд казался окутанным чуть заметным серебристым сиянием, но стража, зевавшая поздним вечером на своих постах, почему-то не замечала этого чуда. Один из встречных чихал так, что, судя по всему, у него вот-вот должна была бы отвалиться голова. Другой крепко спал, съехав вниз по стене. Не стоило никаких трудов бесшумно проскользнуть мимо, иногда, в наиболее критических случаях, просто отступая в тень и затаивая дыхание. Не звякнув ни единой железкой, как опытный вор, Роно повесил ключи на гвоздь в кордегардии. Она была полна народу, но все присутствующие, слегка пьяные по случаю праздника, увлеченно играли в кости. «Эльфы унесли!» — беззвучно смеясь прошептал мальчик, и Реджинальду подумалось, что тот определенно получает удовольствие от своего могущества. Он будто плыл над землей.

Где-то бегом, где-то на цыпочках, они добрались до калитки служебного входа, и та оказалась предупредительно распахнутой. Реджинальд шумно вдохнул морозный воздух свободы и потряс головой.

— От тюрьмы и от сумы не зарекался, — пробормотал он. — Но кто мог подумать, что это будет Бладжерси!

Роно засмеялся, в восторге от своей удачи, и обернулся к Реджинальду, собираясь одобрить его чувство юмора. Смех замер у него на губах. Ричард недаром назвал Марча самым красивым из своих рыцарей, но синеватая тень, легшая вдоль щек молодого человека, объяснялась не только двухдневной небритостью, и глаза запали. А ведь он всего лишь сутки провел в тюрьме. Да, этот сокол был не из тех, кто приживается в неволе. Они стояли под уличным фонарем, вокруг не было ни души, и Реджинальд глядел на Роно с выжидательным интересом.