Порочные намерения - Лидия Джойс

— Я думаю, что вы были правдивы больше, чем я предполагал.

— Теперь, когда я больше не завишу от вас, вы мне стали верить, да? Забавно. Но… я благодарю вас, — сказала она, и улыбка исчезла с ее лица. Она сделала глубокий вдох, устремив взгляд куда-то вдаль. — Эдгар устроил у себя дома прием с танцами. Он сказал мне, что собирается заботиться обо мне, как если бы я была Элис или Энн, и что это будет мое первое появление в свете. У меня даже было белое платье… — Голос ее замер.

— Оно было на вас, когда вы встретились с Олтуэйтом, — предположил Томас.

Она кивнула.

— Это была, я думаю, одна из его шуток. Двое из гостей зашли в этой шутке слишком далеко. Они преследовали меня до моей комнаты, начали хватать меня и целовать. Я оттолкнула их, и они начали обзываться, сказали, что моя мать была шлюхой и что все знают, что дочь шлюхи — тоже шлюха. — В этих резких словах была бездна боли.

— Эммелина… — начал он и осекся. Она покачала головой:

— Теперь мне кажется это очень глупым — все это и то, как глупа я была, что так испугалась и возмутилась. Это были задиры и хулиганы, они были пьяны и злобны, но они не собирались изнасиловать меня. Во всяком случае, не там и не тогда. Я побежала в комнату к брату и, плача, умоляла его выгнать их… а он сказал мне, что я дура, раз не взяла одного из них к себе в постель. Это лучшее, на что я вообще могу надеяться. Потом он рассмеялся. Он сказал, что никому нет дела, что будет со мной, даже если он переспит со мной против моей воли. — Глаза у нее были суровые. — Со своей сестрой. Это была шутка, злая, мерзкая шутка, но я поняла, что она когда-нибудь перестанет быть шуткой. И я бежала.

— Если бы я знал это… — начал Томас. И тут же с проклятием оборвал себя. — Индия слишком хороша для него.

— Вот почему я не сказала вам, даже когда все было кончено, — проговорила Эм. Лицо ее снова стало спокойным. — Я даже не хотела мстить, Варкур. Для этого все слишком перемешалось. Эдгар не был дурным братом — ну, как правило, — пока не уехал в Итон. Я любила его сестер — моих сестер, — а они любили его. Было бы несправедливо, памятуя о них, если бы я погубила его. Единственное, чего мне всегда хотелось, это Линкрофт и покой.

— И это все? — спросил он; все внутри сжалось.

Она твердо посмотрела на него, глаза у нее были ясные, и сердце его стиснуло так, что стало трудно дышать.

— Нет, не все. Мне хотелось иметь множество вещей, которые никогда не могли быть моими. Но это все, к чему я всегда стремилась.

Томас отступил.

— Я понимаю.

— Я знала, что вы поймете, — сказала она с улыбкой, которая проникла прямо ему в сердце. Потом она накинула накидку себе на голову, повернулась и исчезла в тумане.

Эм копалась в земле с наслаждением. Это было живое и чистое существо, дающее силу, дающее жизнь — и ей, и двум большим дубам, которые росли по обеим сторонам парадного входа в Линкрофт-Коттедж. Ничто не могло сильнее отличаться от грязных улиц Лондона с их маленькими, огороженными садиками, где даже лепестки роз тускнели от копоти до того, как успевали поблекнуть.

— Вам не следует быть здесь, мисс, — сказала миссис Стивенсон, экономка, — земля уже наполовину замерзла как-никак. Это дело садовника.

— Да, это так, не правда ли? — ответила Эм, переворачивая пласт земли. Весной у нее будет сад луковичных, и большой куст сирени, и овощи для кухни. Миссис Стивенсон только вздохнула и вернулась в дом. Теперь у Эм был садовник — и вдобавок к экономке кухарка, две горничные, конюх и три семьи арендаторов. Эммелина Данн, бедная родственница, была теперь незначительным членом общества в своем графстве, обладательницей коттеджа из двенадцати комнат и собственного легкого экипажа.

Первым приехал с визитом викарий, бедный, жаждущий обзавестись женой с деньгами, вскоре последовали, поначалу нерешительно, женские представители других семейств графства. Эм относилась к происходящему с иронией, испытывала от всего этого робкое удовольствие. Она даже завела нескольких скромных друзей. Но кроме чистоты земли и неба, победа, вопреки ожиданиям, принесла ей очень мало радости.

Ее преследовали воспоминания, которые было бы лучше забыть. Дух Томаса, точно семя, дал ростки в ее голове, пустив корни в каждой клетке ее мозга, и теперь эти корни проникли повсюду. Всякий раз, когда она позволяла своему рассудку немного отдохнуть, мысли ее ускользали к нему. Ее влекли воспоминания, которые, казалось, душили все остальное. В Камден- Тауне он мерещился ей повсюду — в широкой спине одного мужчины, в том, как другой держал плечи. Даже некоторые лица, если она не была достаточно настороже, пытались снова встретиться в ее голове, пока не начинали походить на него.

Но это был не он. Он так и не приехал.

Она думала, что все эти глупости остались в Лондоне, но здесь, в Суррее, ей иногда казалось, что она видела, как мелькнуло его пальто под тенью деревьев, и временами, когда было очень тихо, его голос доносился до нее из окружающей тишины. Воспоминания о его ласках жгли ее, когда она штопала чулки или пыталась вести любезный разговор с женой фермера. И Томас правил ее снами — ласкал ее, разговаривал с ней, боролся с ней, благословлял ее и проклинал ее, снова и снова, пока она не начинала думать, что в один прекрасный день уже не сможет отличить сновидения от воспоминаний.

Они не были нежными, эти сны и воспоминания. В них было мало света и сладости. Но они были реальны, и они больше, чем что-либо иное, заставляли ее чувствовать себя живой.

Она не влюбилась в Томаса Варкура. Это было бы слишком глупо. В конце концов, когда ты любишь, разве не предполагается, что твое сердце разобьется? Эм не чувствовала, чтобы у нее что-то разбилось. Она чувствовала себя покинутой, разбросанной, разломанной на части, боль угнездилась глубоко внутри — в легких, в костях. Это не любовь. Это безумие.

Вот почему, увидев фигуру, приближающуюся к ней по лужайке, она не сразу прореагировала на нее. Мужчина походил на Томаса, гордо сидел на прекрасной лошади. Он держался, как Томас, и двигался, как Томас. Но так же поступали другие многочисленные фантомы за последние три месяца, и поэтому Эм отвернулась, постояла, стряхивая землю с юбки, и пошла прочь, к облетевшей роще позади конюшни.

— Эммелина!

Она остановилась как вкопанная, пронзенная и потрясенная. Она все поняла. Это был голос не призрака, и он прозвучал не только у нее в голове. Она медленно повернулась, сердце ее сжалось, а легкие заныли от страха и надежды на что-то, чего она не могла определить.

— Томас, — прошептала она. Это был он. Он оказался крупнее, чем в ее воспоминаниях, крупнее и неистовее, и ослепителен, как темное солнце.