Твое… величество! (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна

— Совершенно не интересно. Вы умный, дорогой супруг, придумайте что-нибудь сами… есть же семейства, которые вам не нравятся? Почему жених должен обязательно быть принцем? Скажите, что в связи со сложившейся ситуацией, хотите, чтобы мужем дочери стал эрландец, что передумали отпускать мою Анечку в другую страну — что такого? Спорить готова, дедушка Вернера подумает, что вы решили сами воспитать себе преемника, и начнется что-то приятное!

Оскал Марии не сошел бы за дружелюбную улыбку даже в темноте. Хорошо хоть, клыки не полезли.

Иоанн оскалился в ответ не менее дружелюбно.

— Так и сделаем, дорогая жена. Так и сделаем…

— А когда у вас будет шесть деток от Дианочки, или там… восемь, переиграете потихоньку. Анна — принцесса от двух древних королевских домов, она не останется без предложений.

Намек Иоанн тоже понял.

Мария — породистая, и ее дети тоже. А он подобрал… даже не дворнягу, те-то и умные бывают, и красивые, а так… вот и пусть теперь мучается.

Хлопнул дверью, да и вышел.

Мария подмигнула дочери.

— Ну что, зайка? Справились?

— Мама, — Анна решила ковать железо, пока горячо. — А папа точно…

— Разведется? — Мария дождалась кивка от дочери, и вздохнула. Да, видела она то же самое в своем мире. Видела… ненавидела!

Так же смотрели на нее и родные дети, когда она за шкирку выкинула супруга из своей жизни. Понятно, детям-то хочется и маму рядом, и папу, только вот…. Нельзя прощать предательство. И терпеть его нельзя рядом с собой, потому что однажды ты, такая сильная сейчас, упадешь на колени. И понадобится тебе чья-то рука, чтобы опереться, чтобы встать, а вместо этого тебя ударят в спину. Жестоко. По-подлому, когда ты не будешь этого ждать.

Предавший один раз — предаст каждый раз. И ты просто не поднимешься, и утянешь за собой тех, кого любишь, кто может рассчитывать только на тебя.

Сейчас Мария показала зубы, которых не было у ее предшественницы, и Иоанн заинтересовался. Но ТУ Марию он тоже травил, и давил, и во многом довел до смерти… предлагаете его пожалеть?

Не надо.

Он не пожалеет. Особенно, когда появится очередная Диана — Лиана — Марианна…

— Маленькая, я не стану тебе врать. Скорее всего, мы разведемся. Сейчас нас сплотила внешняя опасность, но стоит ее убрать, и папа опять помчится за Дианочкиными сись… красотами. А я его за это не прощу.

— Потому что у тебя такого нет? — Анна показала на корсаж Марии, который по объемам и правда был скромнее Дианочкиного. Намного скромнее.

Мария фыркнула.

Было же у нее! И побольше, чем у Дианы! И относилась она к этому спокойно, и сейчас ей нравится то, что есть.

— Зайка, главное не тут, — Мария показала, где именно, — а то, что внутри. Можно выщипать волосы и шесть раз перекраситься, набить корсаж ватой или наоборот, расплющить все имеющееся, люди придумали много хитростей. Но любить должны тебя, а не оболочку, иначе это как жениться на свадебном платье, а невесту по дороге потерять.

Анна захихикала, представляя себе такую картину.

— А как же! Я не говорю, что не надо за собой ухаживать, или надо распуститься, сидеть на попе, лопать пирожки, мрачно приговаривая: меня полюбят за мою душу, или вот, быть, как эрра Розабелла. Понимаешь? Так ведь и волосы можно не мыть, и блохи заведутся, и вши…

— Да.

— Платье должно быть чистым и ухоженным. Но главное это все равно — ты. У Дианочки нет ничего, кроме платья, а твой папа именно на него клюнул. Настолько, что я ему стала неинтересна, как человек. Он меня променял на картинку, на пустоту, и этого я не прощу.

— А Предотец приказал прощать.

Мария состроила серьезную гримаску.

— Прощаю тебя, чадо! Умри с миром. Нет?

— Ма-ам!

— Тогда не умирай. Иди с миром, но в… туда! Короче, именно туда!

— МАМА!

— Ну что тебе⁈ — Мария внаглую принялась щекотать малявку.

— Мама, ну правда… я же уже взрослая!

— А если взрослая — запомни. Простить — не означает посадить себе на голову, дать сорок два вторых шанса или еще раз повернуться спиной к предателю. Простить — это не держать зла. Только вот прежнего уже тоже не получится. Все. Не склеится.

И принялась вдвое активнее щекотать Анну.

О том, что их разговор нагло подслушивали, не знали ни Анна, ни Мария. Может, королева и поняла бы, но была слишком занята дочкой. Да и тема неприятная…

— Са ва…

— Айни син…

Томас Ремеш, охотник, прислушивался с интересом.

Ишь ты, шагренцы! Интересно, чего они тут делают? Аж целым десятком, да из непростых… что он — не видит, что ли? Одежду они нацепили местную, а вот зубы….

Когда год за годом мажешь их черной краской, специальной, стойкой, поневоле она въедается. И оттереть ее до конца не удается.

А еще сами движения.

Охотник отлично понимал, КТО может так двигаться. Мягко, плавно, стакан на голову поставь — капля не прольется. И наблюдал…

Жаль, по-шагренски он не понимает особо… разве что про Многоликого что-то упомянули. Это-то он знает, да толку?

Мало ли, чего им там от Бога понадобилось? Может, просто помянули в бога душу мать?

Сидят, жуют чего-то… надо бы сейчас посмотреть еще, а потом, как спать лягут, утащить у них какую вещичку, да к градоправителю. Пусть розыск объявит.

Чтобы по его родному Картену эта наволочь шлялась? Да не бывать такому!

Памятны Томасу были их набеги, во времена оны шагренцы семью его деда вырезали, никто в рыбацком поселке не уцелел, деду повезло просто. Уходил к родным в соседнюю деревню, вот и спасся. С тех пор на море смотреть не мог, в лес ушел, охотой занялся, а шагренцев ненавидел люто.

Вот Томас это и унаследовал. Да и что бы иное было, когда тебе день за днем толкуют, что шагренцы — зло. Кто ж их не возненавидит?

Вот и сидел Томас спокойно и тихо. Даже не шевелился на дереве, потому и заметил, как мимо прошел… а ведь это тоже человек. Дозорный…

Это кто ж такие пожаловали, что дозор выставляют?

Ей-ей, не сойти ему с дерева, это воины. Настоящие.

С такими связываться, поди, он и сам погибнет, а делать-то что?

Томас сильно пожалел, что нельзя почесать затылок. Но — шум… почти никакой, а все же шуметь будет, так что тихо, еще тише… и так вон, шаги замедлил, тварь. Чует чего?

Томас вжался в бугристую кору, почти распластался по дереву, даже дышал через раз.

Радовался…

Он охотник, так что перед выходом в лес, еще на опушке сильно натерся пахучей травой, чтобы отбить человеческий запах. А то ж! Зверь — он чуткий, сторО́жкий, ветер переменится, дунет — и спугнет. А Томасу нужно…

Вот, видимо запах растений и чувствует шагренец, но сейчас темно, может и не понять, откуда. У них-то там такого не растет… фууууу…

Уходит, гад!

Спускаться с удобного дерева,. С которого он и наблюдал за шагренцами, Томас не спешил. Посидит он еще часок, ничего с ним не случится.

Сидел, смотрел, как укладываются шагренцы, как остается только один из них, чтобы следить за костром и обходить дозором поляну… так-то надо бы двоих, но вымотались все, и Рэн разрешил оставить только одного часового. Ну кто их может найти в этом глухом лесу?

Мысль об охотнике, да еще таком, который будет иметь к шагренцам личный счет, ему даже и в голову не пришла. А Томас ждал.

Потом, в самый темный ночной час, потихоньку спустился с дерева, и направился в город. Может, и ушел бы, но часовой, на свою беду, оказался слишком бдительным.

На горло Томаса легла удавка, натянулась…

Может, не будь парень охотником, и сложилось бы все иначе. Но Томас по лесу ходил с детства, и учился у мастеров своего дела, и знал многое…

Мужчина резко отклонился назад, и они с шагренцем упали вместе. Все же Томаса и ростом и весом Предотец не обидел, так что шагренца он свалил.

Тот продолжал затягивать удавку, но — не повезло. Ударился сильно, что называется дух вышибло, и Томас смог сорвать шнур со своего горла. И прямо так, лежа, ударил локтем назад. Куда придется, что есть силы, попал, шагренец резко выдохнул — и получил новый удар. Уже ножом, который словно сам скользнул Томасу в руку Да так и было, чего там — ножны на предплечье, только кистью шевельнуть, и рукоять сама в ладонь укладывается. Лес.