Под знаком кванта. - Леонид Иванович Пономарёв

рудах примерно пятая часть урана распалась до свинца, то есть возраст этих пород никак не меньше 1 млрд. лет.

Рыцари пятого знака

«Часы, весы и масштаб — символы прогресса»,— писал Джемс Клерк Максвелл более ста лет назад. На протяжении всей книги мы неоднократно отмечали значение точных измерений в физике и ту роль, которую они играют в установлении новых законов природы. Такая работа выглядит буднично и не поражает, как правило, воображение юношества, но это — хлеб физики, без которого точные науки немыслимы. «В наше время, — любил повторять Майкельсон, — новые законы природы можно открыть только в пятом знаке после запятой». Сам он был подлинным энтузиастом точных измерений: достаточно вспомнить измерение диаметра звезды Бетельгейзе, создание оптического эталона метра и знаменитый опыт Майкельсона — Морли, доказавший отсутствие эфирного ветра (Нобелевская премия 1907 г.).

Открытие благородных газов началось с отличия двух чисел всего в третьем знаке после запятой: в 1892 г. Джон Уильям Рэлей (1842—1919) обнаружил, что вес 1 л азота, выделенного из воздуха, равен 1,2521 г, а литр азота, выделенного из химического соединения, весит 1,2505 г. Впоследствии совместно с Уильямом Рамзаем (1852—1916) они объяснили это различие и выделили из воздуха почти все благородные газы, открыв тем самым 8-ю группу элементов таблицы Менделеева (Нобелевская премия 1904 г.).

Без точных спектроскопических измерений Ангстрема не было бы ни формулы Бальмера, ни атома Бора. Прецизионные измерения длин волн спектральных линий привели Уиллиса Юджина Лэмба (р. 1913 г.) к открытию поляризации вакуума (Нобелевская премия 1955 г.).

Именно к таким, по определению Рэлея, «рыцарям пятого знака» принадлежал и Фрэнсис Уильям Астон (Нобелевская премия 1922 г.). Четверть века посвятил он непрерывному усовершенствованию своего масс-спектрографа. Его тщательные измерения масс изотопов стали основой многих открытий: они указали на первоисточники энергии радиоактивного распада, излучения Солнца и звезд, объяснили причину стабильности ядер и позволили сразу же после открытия Гана и Штрассмана вычислить энергию деления ядер урана.

ГЛАВА 14

Первая мировая война для многих ученых явилась неожиданным и тяжелым испытанием. От повсеместных успехов позитивных наук и возвышенных идей о вездесущем прогрессе Европа внезапно опустилась до уровня худших образцов средневекового варварства. В эти годы научная жизнь в лабораториях едва теплилась: Мария Кюри вместе с дочерью Ирэн налаживала рентгеновские установки в госпиталях, Луи де Бройль служил связистом, Макс Борн и Макс Лауэ воевали по другую сторону фронта, Фрэнсис Астон и Джордж Томсон работали на авиационном заводе, а Генри Мозли — погиб. Ученые впервые поняли тогда, что наука — не всегда благо и что добытое ими знание можно обернуть против людей: они могли видеть, как от изобретенных химиками ядовитых газов задыхались в окопах солдаты.

В то время многим стало ясно, что наука больше не защищена «башней из слоновой кости» и отныне ей придется жить у всех на виду, под пристальным вниманием репортеров и бизнесменов, генералов и политиков. Ученые с обостренным чувством нравственных ценностей уже тогда пытались отделить инстинкт познания от страха перед его неконтролируемыми последствиями. Тридцать лет спустя эта дилемма обернется для ученых трагедией, и многие из них вслед за Отто Ганом захотят сказать после Хиросимы и Нагасаки: «Я не имею к этому никакого отношения!»

В ГЛУБЬ ЯДРА

По окончании войны ученые стали возвращаться к прерванным исследованиям. 1919 г. навсегда войдет в историю науки: в этом году Эрнест Резерфорд впервые на Земле осуществил искусственное превращение элементов. Сама возможность таких превращений в то время уже не казалась удивительной: многочисленные примеры «трансмутации элементов» можно было наблюдать в явлениях радиоактивности. Но именно наблюдать: тепло и холод, электрические и магнитные поля, давление и химические реакции ни на йоту не изменяли процесс радиоактивного распада. Было нечто величественное в том равнодушии, с которым природа отвергала все попытки человека нарушить ход ее естественных процессов. Можно понять поэтому тот интерес и возбуждение, с которым ученое сообщество встретило опыты Резерфорда.

В 1919 г. Эрнесту Резерфорду исполнилось 48 лет, он был лауреатом Нобелевской премии, директором знаменитой лаборатории Кавендиша, членом почти всех академий мира, признанным авторитетом в атомной и ядерной физике; королева Англии за научные заслуги пожаловала ему титул лорда, вокруг него выросла могучая школа учеников, многие из которых впоследствии сами станут нобелевскими лауреатами. Но как и двадцать лет назад, во времена своей молодости, он по-прежнему любил сидеть за микроскопом и экспериментировать с α-частицами.

В этот раз, продолжая довоенные измерения своего ассистента Марсдена, он обнаружил, что при прохождении α-частиц через обыкновенный воздух возникают какие-то новые частицы, пробеги которых значительно больше пробегов исходных α-частиц. Довольно скоро Резерфорд выяснил, что вторичные частицы — это протоны, и возникают они при столкновениях α-частиц с ядрами азота. Но как? Резерфорд допускал две возможности: либо, сталкиваясь с ядром азота, α-частица выбивает из него протон, в результате чего оно превращается в ядро углерода:

α+147N→ α + 136C + p,

либо же α-частица застревает в ядре азота и превращает его в ядро кислорода:

α + 147N→178О + р.

Шесть лет спустя сотрудник Резерфорда Патрик Мейнард Стюарт Блэккет (1897—1974) наблюдал эту ядерную реакцию в камере Вильсона и доказал, что верна вторая схема. Это означало, что человек впервые своими руками изменил то, что, по словам Ньютона, «Бог создал сам в первый день творения». Сбылись мечты алхимиков и юношеские надежды самого Резерфорда. «Современная алхимия» — так он назовет впоследствии свою книгу о превращениях ядер и до конца жизни сохранит удивление перед открывшимся ему миром.

В последующие четыре года Резерфорд совместно с Джеймсом Чэдвиком (1891 — 1974) установил, что при обстреле α-частицами по крайней мере еще десяток элементов — вплоть до калия — вступают в ядерные реакции. Но на этом возможности α-частиц были исчерпаны: заряд калия равен 19, заряд α-частицы — 2, и ее энергии уже не хватало, чтобы преодолеть отталкивание ядер с зарядами, большими 20. Заряд протона вдвое меньше, поэтому в качестве снаряда для обстрела ядер он предпочтительнее α-частиц. Но где взять протоны больших энергий? Радиоактивных элементов, испускающих протоны, в природе не существует.

Тогда-то впервые и возникла идея ускорителя протонов, которая воплотилась в металле почти десять лет спустя: в 1931 г. почти одновременно Роберт Ван де Грааф (1901 — 1967) предложил