Мистерия - Вероника Мелан

Ее плечо качнулось.

— Не знаю… — Раздалось неуверенно. — А что это?

— Ну, как же? Это такой напиток, варится из кофейных зерен. Терпкий, крепкий, очень вкусный.

Он повернулся и посмотрел на ее профиль — красивый, между прочим, профиль, точеный. Ровный аккуратный нос, среднего размера четко очерченные губы — бледноватые, но все равно приятные, темные стреловидные брови, пушистые ресницы. Такая девушка, если ее умыть и причесать, дала бы фору многим жительницам Нордейла, потому что красота тех зачастую была нарисована, напудрена и залакирована снаружи, а у этой шла изнутри. Стив, даже если бы хотел, не смог бы ее не почувствовать — слишком долго смотрел на изящные лодыжки и мелькающие под подолом округлые икры. А во время перекуса успел заметить и не менее изящные кисти рук и тонкие «музыкальные» пальцы.

— Ты ни разу его не пила? Кофе?

— Нет. Я пила травяные отвары. Раньше…

— Нам еще долго стоять?

— Еще какое-то время. Путь движется.

Лагерфельд вздохнул, не успел поймать за хвост мелькнувшую неоформившуюся мысль, а через секунду сделал то, чего сам не ожидал, — протянул руку и взял Тайру за руку. Легонько сжал ее пальцы, пощупал их на предмет «настоящности», подержал в своей ладони.

— Видишь? Теплые. Не очень, конечно, но все равно теплые. Так почему тебя не чувствуют тени, ведь ты же живая?

— Я… не живая. — И она поспешно и нервно высвободила руку. Вся передернулась не то от отвращения, не то от обиды за то, что он опять вторгся на ее личную территорию и принялся задавать ненужные вопросы.

— Живая. Вот она — из плоти из крови.

— Ну и что? Можно быть из плоти и крови и не быть живым.

— Нельзя.

— Можно. Много ли ты знаешь?

Док не обиделся. Вместо этого он внимательно пригляделся к ее бледному лицу — едва подрагивающему от негодования нижнему веку, сжавшимся в полоску губам, выступившим на щеках ярким пятнам.

— Тайра, — произнес он тихо, — почему ты не хочешь ответить на мой вопрос?

— Какой вопрос?

— О тебе и тенях?

Она вновь отделилась от него злой неприступной тишиной. Ненадолго, впрочем, — через секунду с горечью спросила:

— Ты всегда желаешь разобраться в том, чего не понимаешь? Очень дотошный, щепетильный, мелочный?

Последнее слово вероятно звучало как-то иначе, но Лагерфельд уловил его смысл — «придирчивый к мелочам».

— Да, всегда. Такой уж у меня характер.

— И ведь ты не перестанешь задавать свои вопросы?

— Увы, не перестану.

— Хорошо. — Лицо Тайры теперь порозовело полностью, но выглядело при этом не румянцем кокетничающей красавицы, а гримасой объятого негодованием человека. — Я скажу тебе, почему. Потому что Коридор не считает меня живой. Не считает, ясно? Можно быть живым, но уже не живым. Мне недолго осталось, совсем недолго, но сколько точно — я не знаю. Тени летят на свет души, свет жизни, но во мне его уже нет, вот поэтому меня никто не трогает. Теперь ты перестанешь задавать свои вопросы?!

Разглядывая вьющийся перед глазами мелкими спиралями туман, Стивен подумал о том, что после услышанного вопросы Тайре он, наверное, не перестанет задавать никогда. Но именно в этот самый момент, пока ее взгляд источал агрессию раненого медведя, а тело тряслось от возмущения, он сделал паузу и благоразумно промолчал.

— Я — доктор. Лекарь, знахарь — так тебе понятнее? Я могу вылечить любую болезнь или почти любую…

— Спи. Ты сам сказал, что если пройдешь еще хоть метр, рухнешь.

Но Лагерфельд, выбравшийся из палатки, которую установил для ночевки, никак не мог уняться.

— Я один из лучших специалистов в своем деле. Я лечил людей долгие годы, я действительно кое-что смыслю. Я помогал одолеть хворь и тем, кто считал себя здоровыми, и тем, кто готовился умереть, и даже был близок к смерти, очень близок. Позволь мне осмотреть тебя и выяснить диагноз, а там решить, что можно сделать…

— Да ничего нельзя сделать.

— Всегда можно что-то сделать.

— Ты не понимаешь…

— Это ты не понимаешь! — Он не сдавался. Кружил вокруг сидящей на песке Тайры, которая, судя по всему, здесь же и собиралась спать, потому как намертво уперлась использовать «тканевый домик для отдыха» — ей, мол, на земле привычнее. — Будь то проблема физического плана или же ментального, ее можно искоренить.

— Да нельзя мою проблему искоренить. Ты!.. Ты просто не знаешь всего. Я — мистик! Я сама могу целить — я это умею. Я могла бы вылечить свое тело от любой болезни, но мое тело здорово, веришь ты этому или нет. Я умею читать ауры, я могу смотреть «внутрь» — я вижу и прекрасно знаю, где и как воздействовать на недуг, чтобы выгнать его из органов больного. Но я здорова!

— Тогда почему ты собралась умирать?

Она сидела в центре истоптанного им круга, нахохлившись, как воробей, а он никак не мог смириться с тем, что отказывающаяся от еды и воды Тайра — Тайра, чье прохладное тело почти неспособно согреться, — собирается провести долгие ночные часы на песке, и потому ворчал, испытывал мучительный душевный дискомфорт. Ну не тащить же ее силком в палатку? Вот ведь упертая… иноземка.

— Я не собралась умирать. Я этого не хочу, но так будет.

— Позволь-позволь… Так будет со всеми из нас когда-нибудь, но зачем умирать скоро, да еще и в Коридоре? Как ты вообще в него попала? Ведь твой мир, как я понял, он… другой. И не здесь? Как получилось, что молодая, здоровая, (красивая) девушка коротает свои дни в Криале?

— Долгая история.

— А я, знаешь ли, любитель долгих историй.

— А я нет.

— И кто такой Ким?

— Слишком много вопросов.

— И слишком мало ответов. И ведь сама говорила — «негоже отказываться от помощи, когда она приходит к тебе…»

— Да не можешь ты мне помочь! Не можешь! Не в теле моя проблема, а в душе! Я продала ее и проклята. Понимаешь, ты? Потеряла ее, отдала, сама отказалась от нее, желая смерти!

— Постой… — Лагерфельд перестал наматывать круги. Остановился, устало потер лоб, веки, затем подошел в центр круга и опустился перед дрожащей Тайрой на колени. — Я ничего не понимаю. Вот честно, вообще ничего. Может, ты расскажешь мне свою историю?

— Зачем?

— Ну, хотя бы затем, чтобы я понял хронологию событий и смог сделать выводы.

— У тебя своя цель, у меня своя.

— Но ведь был Ким? И, кем бы он ни являлся, послал тебя на встречу со мной? А если так, то, может, и цель у нас общая? Ты не думала об этом?

— Не думала. — Буркнула она и соврала. Он видел — соврала. Уперлась, как жертвенный барашек упирается идти на заклание, не захотела развивать тему, но растерянный взгляд ее выдал. Плескалось в нем, в этом взгляде, сомнение; а помимо сомнения, горел тоненький луч надежды, который она всячески гасила, — не верила ни в хороший исход, ни в свое потенциальное от чего бы то ни было спасение.