Новый Мир ( № 2 2006) - Новый Мир Новый Мир

…Слушая нежный и строгий голос Марии Сергеевны, я не сумел твердо понять, где записи шиловские, где те, что делала Ника Глен. Всего здесь звучит девять стихотворений:

1. “Пожалейте пропавший ручей!..” (1967)

2. “— Черный ворон, черный вран…” (1967)

3. “Черта горизонта” (1957)

4. “Судьба за мной присматривала в оба…” (1967)

5. “Что делать! Душа у меня обнищала…” (1967)

6. “Дальнее дерево” (“От зноя воздух недвижим…”) (1959)

7. “Ты думаешь — правда проста?..” (17.VIII.1958)

8. “И вдруг возникает какой-то напев…” (1976)

9. “О чем же, о чем, если мир необъятен?..” (8.X.1960)

Перед чтением первого стихотворения Мария Сергеевна произносит: “Ну, это из стихов шестьдесят седьмого года…” И — читает. Думаю, что с первого по пятое — это шиловская запись. На заднем плане (во дворе, за окном?) слышны какие-то младенческие голоса, плач.

На виниловом “гиганте” звучали и переводы Петровых из Маро Маркарян и Сильвы Капутикян (последние — в исполнении Веры Звягинцевой). Мария Сергеевна читала и шутливое мандельштамовское “Марья Сергеевна, мне ужасно хочется / Увидеть вас старушкой-переводчицей…”. В воспоминаниях 1989 года (“Я слышал по радио голос Толстого…”) Лев Шилов не без гордости пишет об этом стихотворении как о “почти никому не известном шутливом экспромте”. Появление его на виниле 1986-го — кажется, первая публикация в отечестве9.

Время для всех этих записей на представляемом CD — было: общее звучание нашего компакт-диска — почти 56 минут. Но они почему-то в него не вошли.

Из десятка шиловских компактов, выпущенных в новом веке, этот был и остается самым невостребованным. Зато в осознании того, что кто-то воспроизводил его у себя дома и слушал голос Марии Петровых, сохраняется то самое: “из души в душу”.

Однажды Давид Самойлов нашел, говоря о стихах Петровых, удивительное слово: “…нет поэта более чистого, чем М<ария> С<ергеевна>, высокогорного”. Эта “высокогорность” и читается, и слышится.

В следующий раз мы завершим диптих рассказом об оцифрованном поэтическом наследии Лидии Чуковской и его причудливой публичной судьбе, а также расскажем об уникальном архангельском издании “Памяти детства” (2005) — архивном аудиоприложении к воспоминаниям дочери об отце.

1 На рубеже 80 — 90-х годов первые стихотворные публикации Чуковской состоялись в журнале “Горизонт” — усилиями тогдашнего ответственного редактора этого легендарного общественно-политического ежемесячника (и друга Л. К.) Евгения Ефимова. Затем пять стихотворений вышло в тоненькой огоньковской книжице, представляющей главным образом публицистику Чуковской (редактор — Павел Катаев).

2 “Назначь мне свиданье на этом свете…” написано в 1953 году, в Дубултах.

3 Исключительно усилиями литературоведа Левона Мкртчяна.

4 Чуковская Лидия. Стихотворения. М., “Горизонт”, 1992. Тираж — 5000. Редактор — Евгений Ефимов.

5 См. сб. “Воспоминания об Анне Ахматовой” (М., 1991, стр. 636).

6 См. “Давид Самойлов — Лидия Чуковская. Переписка: 1971 — 1990”. М., 2004, стр. 131 — 132.

7 Через три месяца, в январе 1980-го, вместе с Инной Лиснянской Семен Липкин выйдет из Союза советских писателей.

8 Первое стихотворение начинается словами: “Спи, Мария, спи. / Воздух над тобой / До высот небесных / Полон тишиной…”

9 Оно вошло в худлитовский двухтомник Мандельштама (1990), где напечатано по архиву П. Н. Лукницкого (собрание В. К. Лукницкой). С разночтением в первой строчке этот экспромт хранится также в архиве И. И. Ивича-Бернштейна (собрание С. И. Богатыревой).

КИНООБОЗРЕНИЕ ИГОРЯ МАНЦОВА

“Неудачник”

Вот очень французский, даже слишком французский фильм: “Les Choristes”. Подозреваю, втайне от своих создателей он горделиво мечтал дорасти до какой-нибудь сложносочиненной двусмысленности, до притчи, эпоса, эпохалки. С фабульными сюрпризами. С мощным поступательным движением. С оглядкой на доминирующую голливудскую методологию. В духе нашего проамериканского времени. А только ничегошеньки не вышло! Так и остался самим собой — немодным, полным достоинства чудаком.

На эту особенность французских фильмов указывал еще Франсуа Трюффо: “Я думаю, французы лишены эпического дара. В этом наше отличие от американцев, даже противоположность им. Французский художник склонен к скепсису, к сомнению, потому его творчество тонко нюансировано; ему чужды упоение и чрезмерность чувств. Так что бессмысленно подражать американским фильмам, которыми мы восхищаемся. Я убежден, что во французском кино не может быть „героя”; делались попытки его создать, но они малоубедительны. Геройство и престиж — темы сугубо голливудские”.

Один из персонажей отчетной картины, учитель музыки Клеман Матье, — в сущности, король проигрыша, неудачник. В январе 1949 года Матье, этот лысоватый толстяк среднего возраста, прибывает в интернат для трудных подростков, где на короткое время превращается в рядового воспитателя. Его дневник, его письменный отчет о давних событиях, открывается фразой: “Уже потерпев неудачу на всех жизненных направлениях, я все-таки был уверен, что худшее еще впереди…”

Кстати, нынешняя Франция охвачена уличными беспорядками, в связи с чем иные темпераментные россияне злорадствуют, торжествуют. Глупо. Французы весьма крепко стоят на ногах, и у них все образуется. Вот — фильм, который навряд ли свидетельствует о небывалом взлете национальной культуры, но определенно свидетельствует о национальном душевном здоровье. Что тоже неплохо. В нашем прокате картина появилась под именем “Хористы”. Кажется, русское название не вполне удачно, неорганично, не звучит.

Оригинальное название, полагаю, имеет в виду не только и не столько трудных подростков, объединившихся для совместного музицирования, сколько всех без исключения действующих лиц, образовавших в результате некое подобие Хора — этого коллективного участника древнегреческой трагедии. Фильм очень быстрый, психологически не проработанный. Роли фигурантов действия очевидны, а участь незавидна: смерть.

Будущая смерть словно впечатана в их образы, в их лица. Действие начинается в наши дни с сообщения о смерти матери великого дирижера современности Пьера Моранжа. Тут же выясняется, что мертв и Клеман Матье, застенчиво эту женщину любивший. А после, когда мы вслед за читателем дневника, великим дирижером Моранжем, заныриваем в далекий 1949 год, становится ясно, что главное в этой ненавязчивой кинокартине — темпоритм, актуализирующий категорию (безжалостного) времени.

Скороговорка сюжета кажется неоправданной. В самом деле, одни микрособытия с легкостью, без видимого напряжения сменяются другими. Повороты — предсказуемы, фабула — не напряжена. В чем же тогда дело? Почему — тревога? Откудова — интерес?

Люди кажутся донельзя хрупкими, а их внезапное социальное благополучие, сродственное благолепию, представляется необязательной роскошью. Одинокий король проигрыша Клеман Матье добился единственной в жизни победы — создал упоительный подростковый хор, но на пике успеха был низринут в пропасть, уволен завистливым директором Рошеном, отброшен к своему прежнему унынию.

Из высокой каменной темницы благодарные подростки посылают ему бумажных голубей. Трогательно прощаясь, красиво поют те песни, которым научил их он, но этот приступ благодарности ничего не меняет. Всего лишь одна монтажная склейка — и вот уже Клеман Матье по ту сторону ограды. Клеман Матье не вернется. Хотя казалось бы: чего проще?

Обещая неотвратимость перемен, здесь пугает именно механический ритм. И перемены, будьте покойны, случаются не в лучшую сторону: мы же не в Голливуде! “Потерпев неудачу на всех жизненных направлениях, я все-таки был уверен, что худшее впереди” — ключ, программный слоган, девиз.

Река времен в своем стремленьи

Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Народы, царства и царей.

Это фильм о том, что люди живут вместе и только поэтому река времен не всесильна.

(2) Как всегда, первостепенное значение имеет правильный выбор протагониста. Невнимательный зритель решит, что протагонист — учитель музыки Матье. Этот зритель сильно ошибется и ничего в фильме не поймет. На деле главный герой — Пьер Моранж, в прошлом воспитанник интерната, а ныне — музыкальная звезда мирового уровня. Авторы педалируют его первенство и так и эдак.