Семмант - Вадим Бабенко

Лидия ушла, помедлив пару минут. И я выждал минуту или две, а потом позвонил в третий раз. Раздались шаги – уверенные, властные. Это был кто-то с твердой мужской походкой.

Всадник с копьем, – подумал я недобро. – Вот он, бросился на помощь своей даме. Даже у Лидии есть рыцарь сердца. Это ли не свидетельство перекоса в мироустройстве?

Он не стал ничего спрашивать, а сразу залязгал замками. Я изготовился, расслабил и вновь напряг мышцы. Лишь только щелкнула последняя задвижка, я вынырнул из-за стены. Резко нажал на ручку и толкнул дверь…

Внутри все сразу пошло не так. Я намеревался сбить «рыцаря» с ног, ждал препятствия в виде его тела, но дверь распахнулась легко, никого не задев. Очевидно, он был тертый фрукт и предусмотрительно отступил в сторону. Я по инерции пролетел вперед, махнул руками, чтобы удержать равновесие, и выронил нож.

Почему-то, в коридоре оказалось много людей. Отлетевший тесак из швейцарской стали вызвал переполох. Раздались крики, женский визг, а тот, что открывал дверь, бритый наголо, в красной рубахе, без раздумий кинулся на меня сзади. Я заметил его боковым зрением и сразу понял, это опасный соперник. Он был сильнее меня и моложе, но я изловчился ткнуть его локтем под ребра. Он утробно икнул и согнулся пополам, а я бросился в гостиную, прямо сквозь толпу. Нож я не стал поднимать – и вообще не видел, куда он отлетел. Мне казалось, он не так уж нужен, я вполне могу задушить Лидию голыми руками.

Но сначала ее нужно было найти. Я ворвался в салон, едва не сбив кого-то с ног. Там тоже были люди, много людей – какие-то мулаты, низкорослая азиатка с открытым ртом… Я сканировал окружающее как полицейский робот. Нейроны в моем мозгу плясали бешеную пляску. Их сеть звенела, рассыпала искры. Лидии не было нигде, хоть плачь.

Кто-то уже звонил в полицию, истерично всхлипывая в трубку. Передо мной с нескольких сторон маячили силуэты с расставленными руками. Это были ловцы – ловцы меня.

Я бросился сквозь них, финтя, как игрок регби. Один упал, и я почти уже обманул второго, но тут, каким-то странным образом, меня все же свалили на пол. Появился и тот, что открывал дверь. Я заметил его красную рубаху прежде, чем он пнул меня в живот. Все же, я боролся; я вертелся и извивался, один раз даже вырвался, но тут же снова был сбит на пол и крепко схвачен. В действиях противника появилось подобие порядка. Кто-то предложил связать меня полотенцами. Это решило дело – связанный, я быстро понял, что далее сопротивляться глупо. Понял, успокоился и затих. Только тогда в салоне появилась Лидия.

Ей показали нож, подобранный в коридоре. Ай-яй-яй, – покачала она головой – будто с насмешкой, но я услышал страх. Потом она стала говорить без остановки, чуть ли не брызгая слюной. Оскорбляла меня, обзывала обидными словами. Прочие молчали, а она не могла уняться – распалялась, кричала. У нее тряслись губы, тряслись щеки. Ей очень хотелось доказать мне, что я проиграл. Но я видел след ужаса в ее зрачках. Я знал, что теперь он будет там всегда.

Что-то подсказывало мне: все случилось именно так, как нужно. Я не провалил свою миссию, сделал все, что мог. Наверное, замысел свыше включал в себя мою неудачу. Потому, я лежал на полу в умиротворении и покое. «Сделал все, что мог» – это прекрасное чувство.

Вскоре появилась полиция – очень кстати. Мне больше нечего было делать в этом доме. Они пытались грубить, но, им назло, я вел себя как агнец – вежливо и кротко. Мне надели наручники, зачитали права. Я мог дать им один телефонный номер для звонка. Только один, – повторил полицейский, грозно нахмурив брови. Ему казалось, он похож на крутого парня из боевика.

Я помолчал секунду или две и продиктовал телефон моего единственного оставшегося друга. Красавицы Анны – урожденной графини Пилар Марии Кортес де Вега.

Глава 31

С тех пор прошло два месяца и семнадцать дней. Сейчас поздняя осень – дожди, прохлада. Я вполне обжился и не чувствую себя гостем. Не чувствую себя лишним, нарушающим гармонию места.

В нашей клинике хорошо относятся к пациентам. Мы – ВИП-персоны, а не просто психи. Даже в первые дни, когда у меня случались приступы буйства, никто не обращался со мной грубо. Меня связывали осторожно – чтобы не поранить щиколотки и запястья. Надо мной не издевались, как над беспомощной куклой. Не делали принудительной клизмы. Не били палкой из каучука, не бросали на несколько суток валяться в собственных нечистотах. Все эти методы не практикуются здесь, в заведении для богатых, оплаченном деньгами Анны де Вега.

Припадки буйства давно позади, я почти уже пришел в себя. Мой рассудок едва ли не здоровее, чем прежде – до Лидии, до Семманта. Я говорю об этом доктору, но как-то вяло. Ни на чем не настаиваю, ни о чем не прошу. Он принимает к сведению и лишь усмехается в усы. У нас с ним будто молчаливый пакт бездействия.

Меня это устраивает – где еще мне дадут милосердную передышку? Считается, что я в заключении, мой балкон обнесен стальной решеткой, но мне кажется, я свободен как никогда. Я чувствую свободу всеми клетками тела, каждой ячейкой перетружденного мозга. И я знаю, она – именно та, что мне сейчас нужна. Я свободен от денег, от боязни за них. Это высшая форма свободы по нынешним временам. И еще, с меня сбросили груз. Груз ответственности за то, что я создал. Я не должен больше – ничего, никому. Ни Семманту, ни человечеству, ни самому себе.

Здесь, в клинике, по-своему неплохо. Пахнет соснами и сухим мхом. Или мокрым мхом, когда пройдет дождь – это тоже очень приятный запах. За ужином мне разрешают пить вино. Я заказываю французское – назло Испании, которую презираю. Порой обстановка чем-то напоминает мне Пансион. Я расскажу об этом Томасу, когда снова окажусь в Тироле. Тут кстати тоже горы – но не Альпы, их вечность другая. Будто покорившаяся сама себе.

Медсестры любят меня – я не доставляю им хлопот. Я предупредителен и не капризен. Неудивительно – у меня еще многое впереди. Если бы я чувствовал, что клиника навсегда, что мне, увы, не суждено отсюда выйти, я, наверное, вел бы себя иначе. Я бы изводил их придиркам, не давал бы вздохнуть спокойно. Питался бы их раздражением – чтобы хоть так добавить себе в копилку малую толику новых мыслей, отраженных бликов внешней жизни, куда для меня закрыт вход. Даже и тогда готовые формулировки удовлетворили бы меня едва ли – мне хотелось бы вновь и вновь напрягать слабеющий разум. Но теперь – теперь я спокоен. У меня есть подходящий к случаю метод. Он несложен: я просто жду.

Жду и приятельствую с медсестрами-южноамериканками. Мы говорим о многом – и о Мадриде, и о далеком Брайтоне, об осеннем Париже, даже об Энтони и астрофизике Брэдли с веткой акации на лацкане пиджака. Я рисую для них химер Нотр-Дама – прирученных, почти не страшных. Иногда даже пытаюсь разъяснить, что такое мягчайший луч, таинство «свечения Евы». Обычно при этом я горячусь, волнуюсь, с трудом держу себя в руках. Медсестры успокаивают меня – снисходительно, как ребенка. Будто я говорю о том, что вычитал в своих детских книжках.