Семмант - Вадим Бабенко

Потом я понял, что упустил одну вещь. Сел к столу, схватил лист бумаги. Стал писать – разборчиво, аккуратно, так, чтоб было понятно каждое слово.

Возмездие следовало предать огласке, не позволить ему остаться необъяснимым. Я написал большое письмо, где изложил все – про злодейство, про несвободу и даже про будущее Европы. Написал про быка и его яйца. Про безмерную тупость этой страны. Про инспекторшу из полиции и про тощую деву – что они не при чем, их не стоит винить. Про Адель – что она существует где-то. Про Семманта… Нет, про Семманта я, подумав, упоминать не стал. Очень уж не хотелось трепать зазря его имя.

Потом я вышел на улицу, поймал такси. Втянул голову в плечи, сделался невидимкой. Нельзя было выдать себя до поры – раньше времени, пока не наступил момент.

Затаившись на заднем сиденье, я разглядывал прохожих. Как всегда, они казались нелепы, но теперь я ощущал это в тысячу раз острее. Я удивлялся, я недоумевал. Их самонадеянность не имела границ. Все они считали, что по собственной воле управляют собой и своей жизнью. Все они полагали, что имеют право судить – и о жизни, и об этом мире. А ведь, между тем, никто из них не знал Семманта. Не знал Семманта, не знал Адель, всей истории их любви и смерти…

Таксист наблюдал за мной в зеркало – исподтишка. Я видел в его взгляде жалостное любопытство. Очевидно, я гримасничал, походил на больного. К тому же, меня почему-то все время тянуло смеяться. Я то и дело прыскал в кулак, с трудом удерживаясь, чтобы не захихикать.

Он косился с презрением, типичный испанец – глаза чуть навыкате, курчавые волосы, большой живот. Наверное, у него была жена; он ее боялся – обрюзгший подкаблучник с мозгами дождевого червя. Моя история была неизмеримо шире его ракурса восприятия. Он, конечно же, был ее недостоин. Но я все равно позволил ему поучаствовать мельком – на следующем светофоре отогнул полу куртки, развернул материю и показал ему нож. Это подействовало – он испугался насмерть. Потом вновь косился, но уже другим взглядом. От его самоуверенности не осталось и следа.

Вскоре мы доехали, на счетчике было немного. Я дал ему двадцатку и не стал ждать сдачу. Это было мое скромное ему поощрение. Подарок маленькому человеку – вдруг узнавшему, что мир не таков. Что мир иной – он неизведан, страшен… Таксист газанул и умчался, как ошпаренный. Но мне уже было не до него.

Я направился к входной двери – пружинистым шагом. Будто по тропе в диком лесу. Готовый упредить нападение дикой кошки, той взбеленившейся твари, в которую превратилась Лидия. Готовый выхватить нож и первым вонзить ей в горло.

Кто-то очень вовремя выходил на улицу из подъезда. Я перевоплотился на мгновение – спрятал взгляд и пригладил вздыбленную шерсть. Сделался обычным, лишь одетым не по погоде. Улыбнулся слащаво, выдавил «грасиас» – и подхватил открытую дверь. Фокус сработал, Симон был бы мной доволен. Если бы до сих пор меня помнил.

В подъезде я осмотрелся – чуть затравленно, чувствуя каждый шорох. Все было спокойно, никто не крался на чутких лапах, изготавливаясь к прыжку. Вестибюль был прохладен, гулок, пуст. Лишь кактусы в кадках стояли вдоль каждой из стен. Почему-то раньше, бывая здесь, я не обращал на них внимания. Они походили на статуи фаллосов, которым молились в древнейшей Греции. Женщины вкапывали их в землю и поливали, взывая к богам плодородия. Здесь, однако, это бы не помогло. В подъезде Лидии все дышало бесплодием. Лишней, необязательной, бессмысленной жизнью. Импульсом разрушения, который я должен был свести на нет.

«Справляй праздник бога своего, справляй его вовремя», – цитировал я про себя, словно в злорадной насмешке. Нет, ей никогда не случится «нянчить такого принца». Ни похожего на Felipe, ни любого другого. Все, что она может – это уничтожать, рушить!

Медленно-медленно я поднимался по лестнице. Тихо-тихо ступал по мрамору мягкими подошвами спортивных туфель. Вот первый этаж, табличка на единственной двери – «Андрес Энрике Агилар, дантист». Вкрадчивый поводырь в джунглях боли. Умелец пыток железными крючьями. Дом дорогой, он добротно сделан. Стены изолированы на совесть – никто не услышит криков!

Я шел дальше – второй этаж. «Карлос Вилья Морено, адвокат». Это уж точно зловещая из фигур. Друг следователя застенков, направляющий лампу в лицо. Ростовщик, гребущий жадными пальцами твое скудное, с трудом добытое золото. У порога его двери лежит красивый коврик. Он явно при делах в этом мире.

Я кривился, чувствуя – я зол на эту шайку, но моя злость бессильна. У них у всех – у дантиста, у адвоката, у бухгалтера Кристобаля Гарсиа за дверью направо – была своя действительность, в которой они жили. Свои жены, любовницы, секретарши, клиентки. Свои призраки, своя сущность любви. Нельзя винить других в том, что их вселенная не совпадает с твоей. Мой мир, он для многих тоже весьма и весьма уродлив.

Вот третий этаж, он-то мне и нужен. Я постоял прислушиваясь, потом приложил ухо к замочной скважине – и воспрял духом. Внутри отчетливо слышались голоса. Значит, моя цель – вот она, рядом. Мне не придется откладывать и тянуть!

Я вынул нож из-за пояса и размотал ткань. Примерился, вытянул руку, чуть присел, пригнулся. Потом спрятал его за спину, ухмыльнулся как ни в чем не бывало. Выбросил кисть вперед, сделал несколько колющих движений. Затем – несколько рубящих движений…

Свистел рассекаемый воздух, тускло блестел клинок. Это был хороший кухонный нож. Сталь его была защищена от сомнений в качестве – целой армией адвокатов с красивыми ковриками под дверью. Если что-то не выйдет, на нож свалить не удастся. Подвести могу лишь я сам – и моя нерешительность, внезапно возникшая жалость. Но нет, жалости не было во мне. Лидия стала абстракцией, будто и не из плоти. Темная энергия была ее естеством. Уничтожить абстракцию – это легко, не страшно.

Я позвонил и спрятался за стеной. В квартире застучали каблуки. Кто-то, наверное она сама, подошел и остановился с той стороны. Я представлял, как она смотрит в глазок и пожимает плечами.

Потом каблуки застучали вновь – Лидия пошла прочь от двери. Я позвонил еще раз, усмехнувшись чуть слышно. Она опять не открыла, лишь крикнула раздраженно: «Кто?!»

Я уловил нотки нерешительности в ее голосе. Нотки предчувствия, осознания опасности. Это было то, чего я добивался. Она должна была думать, чувствовать, должна была ОСОЗНАТЬ!

Лидия ушла, помедлив пару минут. И я выждал минуту или две, а потом позвонил в третий раз. Раздались шаги – уверенные, властные. Это был кто-то с твердой мужской походкой.

Всадник с копьем, – подумал я недобро. – Вот он, бросился на помощь своей даме. Даже у Лидии есть рыцарь сердца. Это ли не свидетельство перекоса в мироустройстве?