Ультиматум губернатору Петербурга - Андрей Константинов

Наконец хлопнула входная дверь, щелкнул замок. Птица вскочил, тихо прошел в кухню и хлебнул воды из-под крана. Сухо было после спиртика в горле, сухо. Закурил. Сигарета в пачке оказалась последней. Стоя за шторой, он смотрел, как Борис вышел из подъезда и зачем-то обернулся на окна. Прощай, хирург. Спасибо. За все спасибо. Прощай.

Солодов наискосок пересек улицу и скрылся за углом дома.

Птица затушил в пепельнице окурок и начал быстро одеваться. Времени немного. Нужно успеть, пока не рассвело… Он оделся, нашел в холодильнике спирт. Сделал глоток и смочил ворот свитера. Посмотрел в зеркало. Да-а, видуха… Как раз то, что нужно. А в сочетании с выхлопом — полный улет. Он быстро вышел из квартиры. Ему еще предстояло вернуться, а ключей, разумеется, не было. Дверь пришлось оставить открытой. Чтоб не распахнулась случайно, он вложил под нее кусок картона. Проверил — держится. Теперь — быстро, времени нет.

Птица шел за ружьями. Он все для себя уже решил. Боялся только одного — что ничего не выйдет. В делах такого рода очень многое решает случай, фортуна, пруха, судьба… Называйте, как хотите. А выбора у него не было. Жить с таким грузом он все равно не сможет. Он шел, прижимаясь к домам, избегая освещенных мест. Человек, которого уже показывали на голубых экранах, может быть опознан любым школьником. Вероятность не высока, но она есть, и с ней нужно считаться.

А городок уже просыпался, по улицам ходили люди, катились машины. Недалеко от вокзала он едва не встретился с милицейским УАЗом, успел вовремя сделать шаг в сторону, спрятаться за деревом.

Ну-ну… обратно пойдешь с ружьями, а народа на улицах будет еще больше. И темнота перейдет в сумерки. И все может кончиться в один момент. Держите! — заорет кто-нибудь особенно ретивый. Или, наоборот, остолбенеет от встречи с матерым преступником и бочком-бочком побежит к телефону. И наберет 02. Дежурный объявит тревогу, какой-нибудь «Перехват» или «Кольцо». Капкан захлопнется, и шансов уйти будет очень мало. Ты на своей земле и стрелять в оперов не будешь. Щелкнут наручники и… ты никому не сумеешь доказать, что сам собирался сдаться. Но сначала встретиться с Дуче. Без этого ты не сможешь жить.

В лесу плавал туман. То густой, то порванный в клочья сумасшедшим декоратором. Он цеплялся за стволы деревьев, оставлял на них влагу, укутывал кусты. В тумане бесшумно двигался особо опасный террорист Воробьев.

Терминатор подкинул на руке рубчатый экзотический плод. Еще не конец, господа, еще не конец. Я уйду красиво. Мой прощальный аккорд прозвучит мощно. Органно. Семен облизнул сухие губы. Он сидел, одетый, на смятой постели. В правой руке — граната.

При взрыве тело феньки рвется на тридцать два фрагмента. Неровные куски чугунной рубашки летят во все стороны и врезаются в живую человеческую плоть. В тела, в головы, в руки, в ноги. В ноги! В ноги! Две гранаты — шестьдесят четыре осколка.

— Хиросима! — победно прошептал Терминатор.

А еще у него есть «Зиг-Зауэр» и двадцать четыре патрона. Нет, двадцать три… последний нужно оставить для себя. Он швырнет гранату в каком-нибудь людном месте, в Питере их полно. Например, в вестибюле метро. Осколки могут долго, рикошетируя от мраморных полов, колонн, потолков, гулять по залу. Поражать по две, по три жертвы. Потом — вторую гранату. А потом он начнет стрелять из пистолета. Двадцать три — нет! — двадцать четыре раза. Он все равно сумеет уйти. В панике, возникшей после взрыва, это вполне реально. Он пройдет по окровавленным, стонущим ошметкам в кислом пироксилиновом дыму. С победной улыбкой. И встанет в толпе возбужденных, напуганных зевак… будет наблюдать, как из дверей метро поползут, потянутся, мешая и давя друг друга, УБОГИЕ. Израненные, контуженные, обожженные. А потом появятся скорые. С воем сирен, в блеске маячков на крышах.

Семен улыбнулся. Не все потеряно, двуногие, не все! Его взгляд упал на лежащую бутылку. В ней еще оставалась водка. Это кстати. Семен встал, поднял бутылку. В «Смирновской» оставалось еще граммов сто. За вас, УБОГИЕ! Он отсалютовал рукой с бутылкой. В другой все так же сжимал гранату. Так держат бутерброд на закусь. За вас, твари! За вас, УБОГИЕ!

Водка прокатилась по пищеводу легко. Терминатор выдохнул, засмеялся. Если бы граната не была нужна для дела… он бы откусил кусок чугуна. Он был убежден, что может это сделать. Р-раз! И крепкие зубы вгрызаются в чугунину, легко крошат кору рубашки. На белоснежной зубной эмали не остается даже царапины. А зубы уже откусывают мягкое, нежное тело тротиловой начинки. Она тает во рту. Райское наслаждение. Терминатор жует, перетирает чугунную крошку, жмурится от удовольствия. Но фенька еще нужна. Ей предстоит короткая, но блестящая жизнь. Вспышка сверхновой в грохоте и пламени, в стремительном разлете тридцати двух осколков, в визге рикошетов.

Нет, фенька нужна, Терминатор закусывает сигаретой. Он опускается на смятую простыню, аккуратно кладет гранату на то место, где она лежала, в продавленное ею ложе. Через минуту-две водка уже начинает действовать, приходит удивительная четкость мысли. Продольные и поперечные борозды на теле феньки приобретают резкость и глубину. Хиросима, — шепнут губы под густыми усами а-ля Руцкой. Блестят глаза. Хиросима. Это как название партитуры. Исполняет Терминатор с гранатой. И заключительное стаккато на «Зиг-Зауэр». И вой скорых за кулисами. И визг хирургической пилы. И шлепок отрезанной ноги в белый эмалированный таз.

Терминатор ложится на спину, в глазах отражается вспышка сверхновой. Он вспоминает, как в пьяном отчаянии хотел разбить протез. Раздолбать, разломать на куски это хромированное швейцарское чудо. Продукт сочетания традиционной механики, прецизионной гидравлики, новых космических материалов и технологий, стоимостью больше новеньких «жигулей». С гарантией безотказной работы в течении десяти лет. Собирался разбить, но не разбил. Это перст судьбы. Значит, даже в своем отчаянии знал, что еще не конец. Что все впереди. Черная Галера ушла. Но он здесь. И он не собирается сдаваться.

Они нашли тротил и решили, что обезоружили его. Э, нет, господа товарищи! Как там пел этот вертухай по телефону? Вы, дескать, одинокий, больной человек. Приходите к нам… Ну-ну, ждите. Приду. Когда я приду, поймете, кто больной, а кто нет. Как он там пел? Мину на Расстанной, сорок мы обезвредили… На Гражданке тоже. Твари! Это Финт сдал, больше некому. Достать бы козла, взять за глотку. Только он знал адреса. И сдал. И заряд на Расстанной, сорок, и на Карпинского, десять.

Стоп! Стоп… Адрес на Карпинского чекист не сказал. Ну-ка, Семен, вспоминай, что он сказал… так-так… Он сказал… На Гражданке. Вот как он сказал: на Гражданке! Ни номер дома, ни название улицы он даже не упомянул. Почему? Они ведь любят блеснуть своей осведомленностью, любят… Так почему? Чекист даже про то, что они засекли звонок, влепил в открытую. Вы же, говорит, с Московского вокзала звоните. А адресок второго заряда не сказал… на Гражданке… Они не знают! Финт не сдал заряд на Карпинского. Не сдал. Иначе чекист обязательно бы сказал. У них вся тактика была на этом построена: показать, что они знают все! Шестьдесят кило взрывчатки в Первомайском, заряд на Расстанной, сорок и… на Гражданке. Они не знают!

От этой мысли Терминатора бросило в жар.

Ружья лежали на месте. Точно так, как он их оставил, под упавшей осиной, присыпанные желтыми и красными листьями. Птица вытащил оба ружья, тщательно обтер запотевшие стволы серым халатом, прихваченным из дома Солодова. Снял с приклада налипшие хвоинки, мокрый осиновый лист.

Туман плыл по лесу. Сидя на поваленном стволе, Птица, в нарушение всех правил, закурил. Времени не было, скоро рассветет, но он сидел и курил. Он попытался вспомнить время восхода солнца во второй половине октября. Где-нибудь восемь пятнадцать — восемь тридцать. Посмотрел на часы. Да, идти по улицам Сестрорецка придется почти по свету. С подозрительным свертком… Любой патруль обратит на него внимание. Птица затушил сигарету и опустил окурок в карман. Усмехнулся: глупо. Потом тщательно завернул оба ружья в халат, перевязал рукава. С Богом, морпех. Повезет — проскочишь. Нет… значит, нет.

По ковру из листьев он пошел обратно. Желто-красная ковровая дорожка, проплешины серого мха ложились под ноги. Слоился туман… Предрассветная дорога в Ад была сказочно красива. В конце ее Птицу ждал подвал панельной пятиэтажки на Гражданке.

Розыск оставшихся на свободе террористов Фридмана и Воробьева продолжался. Изъятие тротила еще не решало всех проблем. УФСБ работало в предельном режиме, вероятность совершения Терминатором какого-нибудь безумного шага отчаяния была весьма высока. В засаде на улице Карпинского каждые двенадцать часов менялись шестерки бойцов «Града». Постоянно осуществлялось наружное наблюдение за Гурецким, прослушивались его телефонные разговоры. Ежедневно сотни сотрудников милиции слышали на инструктаже напоминание о действующей в городе и пригородах опасной банде.