Ультиматум губернатору Петербурга - Андрей Константинов

«Хиросима», — шептал Терминатор. Это страшное слово могло стать победным кличем, но стало символом поражения. Паруса Черной Галеры растворились в балтийской ночи. Он остался на берегу. Два дня Фридман пил. Он валился на диван, не отстегивая протез. Наступало тупое безразличие. УБОГИЙ, — звучали голоса из угла комнаты. Он не реагировал. Город, лежащий за окном, не вызывал больше ненависти. Это было странно и страшно.

На третий день Дуче обнаружил, что запас спиртного иссяк. Он катнул пустую бутылку по полу. Бренча на неровном паркете, литровая посудина укатилась в угол. УБОГИЙ, — шепнули из угла злорадно несколько голосов, захихикали. Он обхватил голову руками, зажал уши. Но голоса все равно звучали, множились, дробились. УБОГИЙ, УБОГИЙ, УБОГИЙ.

Он сорвал с дивана подушку, швырнул ее на пол. Как кегли, упали и раскатились пустые бутылки. Семен схватил пистолет. Патрон был уже в патроннике, флажок предохранителя опущен. Оставалось только нажать на спуск. Свет погаснет, и вместе с ним заткнутся эти мерзкие голоса. И он уйдет непобежденным. Не победителем, но и непобежденным.

Простыня хранила четкий отпечаток пистолета. Рядом лежало черное рубчатое тело гранаты. «Стоп!» — сказал себе Терминатор. Голоса в углу смолкли. Притихли, как испуганные мыши, почуявшие сильного и голодного кота. Ну, твари, что замолчали? Терминатор положил пистолет и взял в руку гранату. Что, твари, примолкли? Орите! Орите громче!

Шестисотграммовый экзотический плод со сладким вкусом смерти приятно отягощал ладонь Терминатора.

Около пятнадцати часов губернатор Санкт-Петербурга получил пакет с грифом «Секретно».

В справке, составленной службой БТ, были проанализированы каналы поступления в город оружия и взрывчатых веществ. По понятным соображениям привести текст этого документа не представляется возможным.

Скажем только, что способы хищений боеприпасов были весьма разнообразны и иногда весьма нестандартны. Примитивное, неприкрытое воровство прапорщика Колесника не могло идти ни в какое сравнение с почти узаконенными хищениями высокопоставленных армейских чинов и генералов от промышленности. В таких случаях кража обычно имела надежное документальное прикрытие.

Оружие растекалось из зон вооруженных конфликтов, добывалось черными следопытами на местах боев Великой Отечественной. А специалисты из различных спецназов умели изготавливать взрывчатку из бытовых химикатов.

Количество гуляющего по стране оружия не поддавалось никакому учету. И, совершенно очевидно, покупалось оно не для новогодних фейерверков.

— Спасибо за все, Борис. Я пойду…

— Куда? — изумленно спросил Солодов. После стопки спирта лицо у него порозовело. В глазах появился блеск.

— Есть у меня дела неоконченные. — Птица откинулся на спинку стула. Он подумал, что только сугубо штатский и наивный человек может спросить у беглого преступника, куда тот собирается пойти? Ребенок.

— Тебя ищут. Куда ты пойдешь? Ну, пацан прямо!

Птица усмехнулся. Я все-таки пойду, сказал Птица одними глазами. Я тебя не пущу, ответил глазами же Борис. Два взрослых, крепких мужика — каждый с непростой судьбой — смотрели в упор друг на друга. Над кухонным столом были натянуты невидимые нити. Они были почти ощутимы, вибрировали, несли ток человеческой мысли.

Первым прервал молчание хозяин:

— Тебе Мишка не рассказывал про… — он замялся, — …про случай, который был у меня год назад?

— Нет, — качнул головой Птица.

— Год назад он мне очень сильно помог. Так сильно, что, понимаешь, я ему по гроб жизни обязан.

— Понимаю, — Птица кивнул. Он вспомнил, как приблизительно год назад Мишка неожиданно заскочил вечером. Посидели, выпили. Между делом Сохатый намекнул, что если возникнут вопросы — он пришел около восьми, а не в половине десятого. Что тут не понять?

— Я Мишке обязан, — повторил Солодов. — Он просил тебе помочь… Как же я тебя отпущу?

Птица снова почувствовал прилив благодарности к этому спокойному мужику. Он улыбнулся, и Солодов понял: убеждать бесполезно. Этот закален в той же печке, что и Гурецкий. И выкован из того же сплава. Не единожды проверен на излом, на изгиб, на скручивание. Сейчас он уйдет… остановить его можно только танком.

— Спасибо за все, Борис. Пойду. Забудь, что ты меня видел.

Хирург умел соображать быстро. И от хирурга, и от солдата профессия требует одних и тех же качеств. Солодов принял решение.

— Хорошо, — сказал он. — Иди. Твоя судьба — твой выбор. Но одну таблеточку выпей. Стимулятор. Он поможет.

— Давай, — согласился Птица. Солодов встал и ушел в комнату.

Птица налил себе стопку спирту. За удачу, поднял он мысленно тост, хотя в нее и не верил. Спирт перехватил дыхание. Ничего, таблеткой закушу. Решение было принято, появилась обычная решимость. Вероятность успешной реализации не превышала пяти-десяти процентов. Нормально, морпех! Десять процентов — нормально. Бывало хуже.

Вернулся Солодов, принес таблетку, невзрачную серую лепешку. Стимулятор, говоришь? Стимулятор — это хорошо, пригодится.

— Спасибо, доктор. Лучше я ее возьму с собой.

— С собой я тебе еще дам, — сказал Солодов. — А эту обязательно выпей сейчас. Как врач советую.

Птица пожал плечами, проглотил таблетку. Через пять минут он спал, уронив голову на стол.

Солодов налил себе спирту, выпил и запил томатным соком. Какое-то время он сидел молча, потом вздохнул и потащил тяжелое тело на матрац.

— У меня нет особых сомнений, что к убийству Ермоленко причастен депутат ЗАКСа Коротков, — сказал следователь.

— Сомнений, значит, у тебя нет? — задумчиво произнес прокурор. — А факты есть?

Следователь ждал этого вопроса. Ответил сразу:

— Пока нет. Нападение имеет вид классического разбоя, преступники забрали бумажник. Но это, я думаю, не главное. Наоборот — маскировка.

— А сумма велика? — поинтересовался прокурор.

— Нет. Жена сказала: максимум рублей двести. Но дело…

— Ага… за двести запросто убивают, — почти радостно перебил прокурор, — Это полтора полных чека[20]. Наркоши мочканут не задумываясь, так?

— Так, Иван Егорыч. И я не пытаюсь отмахнуться от этой версии. Будем ее работать. Но покойный сильно мешал господину Короткову.

— А факты у тебя есть?

— Что мешал-то? Полно. — Следователь отлично понимал желание шефа перевести убийство морячка-правдолюбца на чисто криминальный уровень. Коротков был очень заметной и влиятельной фигурой не то что в районе — в городе.

— Полно. И вы тоже их знаете, Иван Егорыч. Прокурор поморщился.

— Брось, Володя. Ты же юрист… нам ли с тобой не знать, как отличаются факты от слухов?

— У меня есть показания жены и сына Ермоленко о том, что ему угрожали, предлагали прекратить агитацию против Короткова. Есть заявление самого покойного в милицию. Оно зарегистрировано.

— Да-а, — неопределенно протянул прокурор. — Заявление — это серьезно.

— И еще штришок: грабители прихватили не только бумажник, но и папку с компроматом на нашего замечательного депутата.

— А была ли папка-то? Был ли компромат?

— Была. Когда он утром уходил из дому, — была. Что касается компр…

— Во! А где он потом был? Может быть, он сам эту папку кому-нибудь передал, потерял и так далее.

— Пока не знаю, может быть — сам передал. Нужно проверять.

«Кому это нужно?» — подумал прокурор. Кому это нужно? За Коротковым власть, сила, деньги, связи. Его жена тратит за одно посещение массажного кабинета больше, чем следак районной прокуратуры зарабатывает за месяц. Следак продолжал еще что-то говорить, а прокурор с тоской думал о том, что Коротков дрянь, сволочь. Но сволочь очень большая, и он, прокурор, который по идее олицетворяет собой Закон, ощущает себя рядом с ним маленьким мальчиком. Больших сволочей и в старые добрые времена было почти невозможно привлечь… но все-таки существовал райком КПСС. Прокурор приходил туда, докладывал Самому или одному из секретарей. Хоть какой-то укорот на больших сволочей был, партбилетом-то они дорожили. А теперь? Теперь к кому идти? Ну, допустим, будет этот энтузиаст Володя рыть землю день и ночь и что-то там на Короткова накопает. А дальше? Дальше понабегут адвокаты господина Короткова, подключится пресса. Свидетели, если таковые найдутся, дружно откажутся от своих показаний. В самом лучшем случае удастся привлечь исполнителей. Коротков — депутат ЗАКСа. Этим все сказано! Прокурор — слуга закона и его носитель — признавался себе в своем полном бессилии. Он не был подлецом, взяточником, циником. Он был реалистом. Нормальным советским, а теперь — российским, прокурором.

А молодой следак все что-то говорил, говорил, говорил…

Прокурор кивал и думал: придется передать дело более опытному следователю. Он был реалист.

Птица проспал более суток. Он не видел снов. А если и видел, то ничего о них не знал. Как не знал и о том, что Солодов дважды ставил ему капельницу. И фактически спасал, восстанавливал организм. Но все это касалось тела. Залечить раны душевные хирург не мог. Пожалуй, этого не мог сделать никто.