Иосиф Сталин. Отец народов и его дети - Нелли Гореславская

«С этого дня (когда произошел скандал по поводу Каплера, – прим. авт.) мы с отцом стали чужими надолго, – пишет Светлана. – Не разговаривали мы несколько месяцев; только летом встретились снова. Но никогда потом не возникало между нами прежних отношений. Я была для него уже не та любимая дочь, что прежде».

Чужими они стали не надолго, а на всю жизнь. Нет, отец продолжал ее любить, пусть и с надрывом, с горечью в душе, но выводы были сделаны раз и навсегда. К тому же теперь для него стал очевиднее характер Светланы, к становлению которого, надо признаться, он сам приложил руку. Наверно, стала понятней и ее внутренняя сущность – эгоцентризм и абсолютная чуждость взглядов и устремлений. В отличие от сына, который, несмотря на все свои «зигзаги», всегда хранил верность ему и его идеям. Как признается сама Светлана, после войны он не раз повторял ей:

– Скажи Ваське: Васька, прыгай в огонь! – он прыгнет, не думая. А ты – не-ет! Будешь раздумывать. У-у, дипломатка! Все думает что-то, никогда сразу не ответит!

Брак с Юрием Ждановым, казалось, дал отцу некоторую надежду на лучшее, он даже, видимо, начал мечтать о совместной жизни, о большой семье с детьми и внуками, начал пристраивать к даче второй этаж, но и сам быстро понял бесполезность этой затеи. Светлана хотела свободы, свободы во всем, а отец – единственный человек, которого она боялась, – эту свободу ограничивал уже одним своим существованием. Поэтому и смерть его для нее стала, скорее, освобождением, чем утратой, и разоблачение «культа личности» не стало той трагедией, от которой хотелось бы умереть.

Освобождение было, в том числе, и от нравственных ограничений. Недолгий брак с Джонридом Сванидзе, Джоником, дальним родственником и известным диссидентом тех лет, распался очень быстро – по причине ее многочисленных измен, о которых ему быстро становилось известно. Может, не очень-то она их и скрывала? Не Джоника же ей бояться… А того, кого боялась, уже нет на этой земле.

«…Разве могла бы я раньше жить так свободно, передвигаться без спроса, встречаться с кем хочу? Разве могли бы мои дети раньше существовать так свободно и вне докучливого надзора, как живут они сейчас? – задает Светлана риторические вопросы. Ответ для нее очевиден: – Все вздохнули свободнее, отведена тяжелая, каменная плита, давившая всех».

Почему же эти «все» рыдали так безутешно, получив право жить свободно, освободившись от «тяжелой, каменной плиты, давившей всех»? Может, дело в том, что «все» для Светланы – был лишь круг ненавидимой ей номенклатуры да круг либеральной творческой интеллигенции, той «богемы», которую так не любил ее отец, но которая ей представлялась обществом лучших людей, противостоящих кругу правительственных чиновников? О «всех» в истинном значении этого слова, то есть о народе, о его жизни, надеждах и чаяниях она и понятия не имела и, кажется, всерьез не задумывалась никогда.

К этой же мысли пришел и Юрий Мухин, написавший в предисловии к своей новой книге «СССР – потерянный рай»: «…то сообщество деятелей, которые разрушили мою Родину, это не просто подлые дегенераты, эти люди, кроме прочего, не представляли, ни что они разрушают, ни как это отзовется на людях и на них самих». На людей, в смысле – на народ – им было просто наплевать. Всегда. И при советской власти, и теперь – при милом их сердцу «обществе всеобщей конкуренции». Они же о свободе мечтали. О свободе для себя. А о народе пусть Сталин думает. Он и думал, пока был жив.

…После Джоника для Светланы наступил долгий период жизни, в которой мужчины появлялись лишь как предмет любовных увлечений. Этих увлечений было много, ее знакомым и родственникам казалось, что слишком много. Тем не менее, ее душевное состояние резко ухудшалось, наступила депрессия, появились даже мысли о самоубийстве. Конечно, были дети, причем, судя по ее книгам, в их отношениях была едва ли не полная гармония. Однако ее сын, Иосиф Аллилуев, почти никогда не дававший никаких интервью ни о матери, ни о своем деде, все же однажды проговорился: «Катю она больше любила. В отношении меня это был сплошной мордобой. Как-то, когда я уже учился в школе, она разгневалась из-за сломанного дверного замка и запустила мне в голову молоток. И если бы я не пригнулся, мы бы сейчас не разговаривали…» Так что не только у Василия были вспышки неукротимого гнева, когда темнеет в глазах и теряется ощущение реальности. Но Василий был добр и отходчив, не в пример Светлане.

По совету, кажется, Синявского, она решила обратиться к Богу, стала ходить в церковь, даже исповедываться. К счастью, ей попался хороший священник, с которым у нее возник душевный контакт. Однажды он ее спросил строгим голосом:

– Ты сейчас одна? Есть кто-то около тебя?

Светлана даже растерялась от столь прямого вопроса и отрицательно мотнула головой.

– Не спеши, – батюшка несколько смягчил тон. – Ты все спешишь, и от этого все твои беды. Вот подожди, скоро явится князь заморский…

Батюшка не обманул. Князь заморский явился.

Осенью 1963 года Светлана легла в правительственную больницу в Кунцеве, чтобы удалить миндалины. Ее положили в отдельную палату, правда, в столовую она ходила вместе со всеми. Еще ходила в больничную библиотеку. Почему-то тогда ее интересовала Индия. Она читала «Махабхарату», Веды, книги о Махатме Ганди и Неру. Наверно, поэтому, когда она узнала, что седой, сутулый мужчина в очках с тампонами в носу – коммунист из Индии по имени Сингх Браджеш, она и решила с ним заговорить. Ей хотелось поговорить о прочитанном. Кроме того, в больнице было просто скучно (Светлане почему-то почти всегда было скучно). И публика скучная – партийные функционеры и их столь же скучные жены. Тех и других она терпеть не могла, тем более что многие из них тайком старались выразить ей сочувствие и сказать теплые слова о ее отце. Никто из них и представить не мог, что она-то вовсе о нем не грустила. Ей казалось, будто она ненавидит не его, а созданную им систему, но по тем книгам, что она позднее напишет, этого не скажешь. Слишком часто кажется, что речь идет лишь о мести – за униженное самолюбие, за вынужденное смирение и притворство, за то, что внутренне отодвинул ее от себя и предпочел ей хотя бы в чем-то брата. И брата возненавидела, не находя для него никаких добрых слов в своих книгах, только его виня за все случившееся с ним – и за тюрьму, и за ссылку, но, может быть, сильнее всего за его верность отцу и за его презрительные слова о себе: «Дочь, которая отказалась от отца, мне не сестра. Я никогда не отказывался и не откажусь от отца. Ничего общего у меня с ней не будет».

Даже на похороны Василия в Казань она не поехала, хотя потом и описывала их, будто на самом деле там была. Стоит ли удивляться ее душевному нездоровью? Конечно, наследственность наследственностью, но и предательство близких людей Бог, к которому она вроде бы обратилась, не прощает и не оправдывает. В своей яро антисоветской книге «Только один год», она вспоминает слова священника: «Ты своего отца не суди… Господь выравнивает и исправляет ложное. А тебе – нельзя, ты – дочь». Она почему-то считает, что последовала этим советам, каждым своим словом их опровергая…